В общем, всё шло хорошо, лишь только алхимия по-прежнему не давалась мне. Её главное правило в этом мире звучало так: «Хочешь что-либо получить, отдай что-нибудь равнозначное взамен». Компенсировать это одной лишь магией у меня не получалось. Блюмонд постоянно твердил, чтобы я учился экономить ману и вместо своего источника опустошал всю энергию предметов. Если брать в расчёт его видение алхимии, то всё выглядело так: я беру в руки камень, он, насыщая тело своей накопленной энергией, превращается в песок, а после полученная мною сила перенаправляется в другие создаваемые мною элементы. Так, к примеру, для создания щепы, используемой местными вместо свечек, я мог спокойно взять в руки деревяшку, высушить её и почти без потери маны и силы разделить на несколько частей, пригодных для использования лучин.

Но, с другой стороны, с тем же железом возникала совершенно иная история. Камни, песок, дерево — всё это не подходило для воспроизведения нужного мне результата, отчего мои внутренние запасы маны постоянно иссекали. В основе своей я начинал понимать суть этой магической игры, но главная мелочь, из-за которой я терял силы, всё время ускользала от меня. Был у местных какой-то магический закон, а какой именно, никто мне сказать не мог. Маг-алхимик без устали твердил, что у меня талант, что я гений, но по факту, будучи взрослым мужиком, сам я не ощущал того «гения», о котором он говорил.

Миновала целая неделя перед тем, как мне удалось из куска воссозданной мною руды, создать первый в моём исполнении хрупкий гвоздь, который я без особых усилий разломал двумя пальцами. Моё величайшее разочарование в магии Блюмонд воспринял как собственную победу, ведь даже эту «сраную» — как я её назвал — подделку уже можно было хоть за что-то да продать.

Потеряв счёт дням, засыпая с мыслями о магии и просыпаясь с ними же, спустя ещё хрен знает сколько дней в первое, неполноценно созданное по моим требование здание был вогнан мой такой же первый, изготовленный собственными магическими силами и физическими руками гвоздь.

До ярмарки оставалось меньше недели. Местный охотник с моими бойцами отстреливал дичь, а я, маг и жена стрелка, двигаясь позади них, собирали всё, что только попадало под руки. От странных ягод до известных мне мухоморов. В сплетённые из лозы корзинки летело всё, что можно было унести.

— Одно для лекарств, другое для приезжих, — таким слоганом руководствовался Блюмонд, коему я от сбора пообещал ни много ни мало, а целых двадцать процентов от будущей прибыли. И самым жирным плюсом в этом многослойном пироге являлась его возможность при помощи маны лечить людей. «Как только убедимся, что нам не угрожает опасность, хоть залечи приезжих до смерти», — проговорил я, и молодой маг, чувствуя скорую наживу, тотчас стал ещё более покладистым, принимая любые из моих предложений.

Как оказалось, по сравнению с тем же Мэдэсом, обладавшим большим источником маны и преуспевающим в боевой магии, Барель со своими знаниями в алхимии ценился намного меньше. Так, когда Фарфий при дворе Мидчела получал серебряный и пять цельных медных, тот же Блюмонд довольствовался девятью цельными медными и семью четвертями. При том, что оба на стороне от господина подрабатывали целительством и «благословением», как здесь называли пропитку маной сельскохозяйственных угодий.

В общем, Блюмонд оказался крайне полезным, особенно в тот самый день, когда невзначай признался в такой бесполезной силе, как умение контролировать насекомых, в том числе и пчёл. За день до ярмарки, когда я узнал это от него, то буквально от досады чуть зубами не разорвал рукав своей рубашки. Воск — это почти свечи, а мёд — сахар и медовуха. При помощи силы Блюмонда мы могли создать собственную пасеку, начать собирать воск для свечей и озолотиться, но он… Блять, он был слишком туп и молод, чтобы думать обо всём подобном. И его тупость, всплывшая за день до ярмарки, чуть не задушила меня и мою внутреннюю жабу.

Несколькими часами позже.

— Господин, я понимаю, что вы заняты, но этот вопрос нужно решить уже сегодня. — В последние дни, выматываясь похлеще любого из моих собственных трудяг, я попросту игнорировал Марьям и её девичьи попытки провести ночь вместе. Мы и так с ней слишком сблизились, я боялся, как бы та не влюбилась в меня, добавив лишних проблем, оттого и старался избегать.

— Только быстро. — Перебирая в голове список обещавших приехать на ярмарку соседей, пытался подсчитать количество нужных коек и запас алкоголя, специально привезённого для мероприятия.

— Конечно. Вопрос насчёт таверны. Вы до сих пор не назначили в неё хозяйку и… с-служанок, — заменяя одно пошлое слово другим, проговорила девушка.

— Блять… — Ладони звучно ударились о лоб. Я совсем забыл об этом. Почти все местные бабы не умели считать. Ну а те, что умели, вот-вот могли сыграть в ящик, и на роль хозяек таверны ну никак не подходили. Впервые я по-настоящему ощутил ту нехватку образованных кадров, о которой упоминал Мидчел.

Поблагодарив Марьям, послал её заниматься своими делами, а сам весь оставшийся мне световой день провёл в раздумьях. Завтра требуется встречать гостей, налаживать отношения и сладкими речами заманивать к нам всё новых и новых приезжих. На таверну и расчёт клиентов у меня попросту не останется времени. К тому же в дальнейшем я не буду успевать следить и за лесозаготовкой, за будущей пасекой, да и на реку, где бабы уже который день перед ярмаркой тягали рыбу, успевать не буду. Мне ведь тоже нужно развиваться, тренироваться с Блюмондом в магии, подтягивать владение мечом или топором, а также постоянно внедряться в тонкости окружающей нас культуры. На одном лишь собирательстве и огородничестве далеко не уедешь. Прогресс, как и хорошие доходы, начинается с производства. И из аграрного региона Искру требовалось превратить в производственный и торговый центр.

На всё это требовалось время, коего из-за множества обязанностей катастрофически не хватало. Самосовершенствование, управление, контроль поселения и его развитие… Даже в средневековье деревня — это слишком многогранный проект, чьи острые углы начинают выбиваться из моих теряющих силу рук. Я буквально не могу разорваться, дабы за всем и сразу уследить. Мне требовались помощники, и единственными, кто на данный момент мог обладать необходимым уровнем знаний и опыта, являлись Фелиция и нужный мне при обучении алхимик.

Последнее время старшая дочка покойного старосты, выказывая мне свою заинтересованность, постоянно спрашивала о моих планах, предлагая тех или иных сельских жительниц для разной работы, из-за чего страдавшая от дефицита внимания Марьям начинала ревновать и ссориться с сестрой. Я думал, Фелиция всего-навсего метит забраться в моё окружение, чуть потеснив сестру, но дела обстояли немного сложнее. И, как оказалось по итогу, мои самые смелые опасения подтвердились.

Накануне важного дня, быть может, даже самого важно в истории Искры, две сестрицы почти что полностью голыми встретили меня и Бареля у входа в дом. Причём ни мой маг, ни сидевшая рядом на стуле их старуха мать, ни даже маленькая Роза баб совершенно не смущали.

— С возвращением, господин, — в один голос проговорили девушки, а после, переглянувшись между собой, совсем обнаглев, напрямую спросили: — Кого из нас вы выберете для управление трактиром?

На следующее утро.

Ещё до первых петухов я и Барель с инспекцией наведались к охранявшим амбар служивым. Двое спали, один делал вид, что дежурит, обсуждая что-то с моим личным «оруженосцем» Роланом.

— Староста Людвиг, — в полупоклоне приветствовали меня воины.

— Надеюсь, вы выспались, господин? — поинтересовался Бэгский, что наверняка слышал всю ту женскую ругань, начавшуюся между сёстрами после того, как я назначил старшую главной в трактире. Естественно, средняя не полезла выяснять отношения со мной или при мне, но, вытянув на улицу сестру, всё и с радостью той высказала, в очередной раз обвинив грудастую в попытке разрушить её жизнь. Холодная война уже давно шла между девушками, одна из которых являлась «надеждой» покойного папаши, а вторая «подстилкой», недостойной и права жить в одном доме с людьми. Из слов Марьям, всё тот же покойный староста был достоин куда более лютой смерти вместе с теми, кто его обеляет и защищает. Старый выродок, подкладывавший дочь под путников, любил и сам побаловаться с «кровинушкой», зная, что ни одна из баб, живших при его доме, никогда не посмеет открыть против него рта.