Еще покойному отцу Сергея Павловича удалось получить такого же рода изолятор, задерживающий не все вибрации, излучаемые живым организмом, а только те, которые соответствовали неприятным, болезненным переживаниям, словом человеческому страданию. Теперь, в течение минувшего года, Мореву удалось выделить другое вещество, довольно совершенно я отражавшее колебания, вызываемые повышенной жизненной энергией, чувством бодрости и радости. Были выбраны две крошечных комнатки, стены, пол и потолок которых были покрыты изнутри тщательно отполированным слоем того и другого изолятора. Впечатление получалось поражающее. Входя в такую комнату, человек естественно вносил с собой зачатки всевозможных эмоций, идей, переживаний, которые на него только что влияли. Соответственно этим переживаниям, он излучал различные колебания, но в то время, как волны, отвечающие большинству из них, свободно проходили сквозь стены, рассеиваясь в пространстве, — излучения, для которых стены комнаты были непроницаемы, отражались от них, как от зеркала, после чего падали на свой первоначальный источник, деятельный мозг, и этим сообщали ему импульсы, толчки, способствовавшие излучению уже более сильных колебаний; с этими последними происходило то же, и таким образом постепенно раскачиваемый, как тяжелый маятник, последовательными легкими толчками, нервномозговой аппарат излучал и воспринимал все более интенсивные вибрации, отвечающие данному изолятору; таким образом человека охватывало усиленное, во много раз выросшее из зачатка, внесенного им же самим, настроение, обязанное взаимному многократному переплетению отраженных от стен колебаний, усиливающих друг друга по законам интерференции волн.

Первый раз я попал в одну из этих комнат, не будучи предупрежденным, и пробыл там недолго, занятый собранными здесь чертежами, снимками, схемами и описанием некоторых работ Сергея Павловича и его покойного отца. Внимание мое было совершенно поглощено, и тем не менее не дольше, как через полчаса я почувствовал такое тяжелое гнетущее ощущение смутного беспокойства, подавленности, что невольно сказал об этом Мореву.

— Вы знаете, если бы я верил в предчувствия, я бы сказал, что у меня сейчас на душе шевелится какое-то мерзкое ожидание большого несчастья… Чёрт знает что такое! Просто нервы развинтились, конечно. Мне и так давно бы надо было лечиться.

Морев засмеялся.

— Нет, лечиться не стоит. Дело проще, чем вы думаете. Просто вы варитесь в соку собственного дурного настроения, как любил говорить мой покойный отец.

— Что вы этим хотите сказать?

Сергей Павлович объяснил мне сущность опыта и добавил:

— Так за много лет художник угадывает иногда смутно то, что после ученый дает миру как осязаемый факт. На мысль таких множителей печали и радости отца моего натолкнул один из рассказов Эдгара По, в котором, если вспомните, говорится о влиянии цвета обоев в комнате на настроение и состояние духа.

— Помню, помню. Это один из самых глубоко волнующих его рассказов.

— Да, и вот вам фантазия поэта, преломившись сквозь законы и формулы физики и химии, стала явью, делом сегодняшнего дня.

И не дальше, как через полчаса после этого, попав во второй изолятор, я ощутил такое чувство бодрости, такой прилив радостного возбуждения и оптимизма, что готов был расцеловать не только Сергея Павловича, но и самого Джозефа Эликотта, если бы он тут очутился.

— Но ведь вы таким образом можете предложить новый метод лечения неврастении, ипохондрии, мизантропии и прочей гадости в том же роде? — вырвалось у меня.

— Я и предполагаю использовать этот способ для борьбы с некоторыми нервно-психическими заболеваниями и сейчасработаю над этим вопросом с невропатологом профессором Яншиным.

— Да тут, кажется, дальше и работать не над чем, — засмеялся я: — понастроить этаких изоляторов тысячами, покрыть ими стены наших домов, и года через два — три можно выкинуть над землею аншлаг: «Нет больше пессимизма!».

— К сожалению, это обошлось бы приблизительно в ту же сумму, как если бы мы все стены наших жилищ вздумали покрыть слоем чистого золота в полмиллиметра толщиной. Недаром эта комнатушка такая крохотная. И то об этом эксперименте без субсидии от государства я, разумеется, не мог бы и думать.

— Ах, чёрт возьми! Об этом я не подумал. А разве нет надежды на удешевление продукции этого волшебного эликсира радости?

— Надежда плохая. Сюда, как главная составная часть, входят такие редкие элементы, как таллий, селен и другие; количество их на земле очень ограничено, и способ добывания в чистом виде очень труден и дорог.

Этого надо было ожидать. Природа не уступает легко свои тайны и скрытые в них возможности, эти позиции приходится брать с бою, медленно и упорно. И все-таки человечество неизменно, идет вперед.

Так проходило время в обычной работе, у себя в университете, на лекциях, в лабораториях и у Сергея Павловича в созерцании непрекращающейся методической работы психографа и других опытов над изучением этих таинственных еще до недавнего времени вибраций.

Так минул год после моего возвращения в Россию.

И вот в это время телеграф принес первые невероятные сообщения из Америки, которые сначала послужили только материалом для шаржей и карикатур, а затем оказались вестниками грозных событий, захвативших в своем круговороте и нас.

Первоначальные сведения были сбивчивы и смутны. Никто, конечно, не придавал им серьезного значения; если и говорили о них, то лишь как о курьезе, как о примере тех удивительных случаев, которые могут быть только в Америке.

Правительство Соединенных Штатов всячески пыталось воспрепятствовать проникновению их в печать. Но очень скоро оказалось, что скрывать бесполезно.

Дело в том, что с некоторого времени на всех радиостанциях Нового Света, а позже и в Европе стали получаться на всевозможных языках земного шара депеши поистине дикого содержания.

«Правительству Соединенных Штатов Северной Америки и всему американскому народу. Слушайте голос судьбы. Пришло время земле переменить своего господина. Царство мöба, царство денег, царство их слуг, кончилось. Начинается владычество мое — Великого Неведомого.

Я беру в свои руки судьбу человечества.

Надо всей землей я водружу свое знамя. Я начинаю объявлением воли моей американскому народу, который избрал своим вестником. Воля моя должна стать единым законом. Горе непокорным. У меня в руках великая неведомая сила, которая обрушится на их головы. Я могуч, я непобедим!..

Как знак подчинения моей власти, я требую ныне же опустить флаг Соединенных Штатов на Капитолии и поднять мой — белый луч на черном поле, требую — перевести весь военный флот в Тихий океан.

Я даю срок для выполнения — семь дней. Если к полудню 8 апреля воля моя не будет выполнена, — горе стране и народу. Я поражу безумием Чарльстон и Хентингтон, я сотру с лица земли Аннаполис.

Я сказал».

Это была галиматья, в которой можно было видеть только бред безумного или чью-нибудь непонятную мистификацию. Но все же это было настолько необычно, что газеты посвятили много внимания таинственным радио, и в течение ближайших дней появился ряд предположений относительно происхождения этого удивительного возвещения.

Самой простой и наиболее вероятной гипотезой явилась догадка, что весь этот блеф — дело рук демократической партии с целью поставить в смешное положение стоящих у власти республиканцев. Это было дико, но не было невероятно. «Punch» немедленно поместил на эту тему карикатуру: дядя Сам одной рукой утирает слезы звездным знаменем, а другой водружает на верхушку Капитолия черный флаг с белым лучом по диагонали. В облаках восседает «Великий Неведомый», в чертах лица которого можно было узнать лидера демократической партии Джонатана Керри.

Другие высказывали мнение, что послание просто дело рук какого-то сумасшедшего, у которого имеется в распоряжении радиостанция. Была даже догадка, не исходила ли депеша с одной из метеорологических станций, снабженных радио на дальнем севере, за полярным кругом, в стране бесконечной зимы и ночи, где нередко бывали случаи не только смерти, но и безумия.