— Она была хорошенькая? — спросил я по возможности беззаботным тоном, выдерживая роль.

— Да уж не то, что эти клячи в Портсмуте, — захохотал один из собеседников: — у старика губа не дура. Брюнетка этакая славненькая. Худа, пожалуй, ну, да ведь это как на чей вкус, — не правда ли?

Я с трудом удержался, чтобы не раскроить голову этому идиоту.

Теперь я был уверен, что Margaret здесь. Надо было спасти ее из рук этого изверга. Но как?

Я чувствовал свое полное бессилие, словно стоял перед глухой стеной, которую должен был пробить голыми руками.

Помог мне опять Маттео Ричи.

— Послушайте-ка, Мэтью, — сказал он мне как-то вечером, когда мы с ним усталые и угрюмые брели по направлению к клубу, где можно было выпить пива и почитать газеты (крепких напитков на острове не было).

— Скажите, вы не робкого десятка?

— Думаю, что трусом не был, — ответил я, удивленный этим странным вступлением.

— И чертовщины не боитесь?

— Еще меньше, чем людей. А разве у вас тут водятся черти?

— Не смейтесь, Мэтью. Поживете здесь подольше, — другое запоете. Уверяю вас, что старик не простой человек, если это не сам дьявол в человеческом образе, то во всяком случае что-то очень к этому близкое.

Маттео заговорил шепотом, замедляя шаги и тревожно оглядываясь. Его беспокойство невольно передалось и мне при взгляде на эту физиономию, исковерканную гримасой неподдельного страха.

— Послушайте, как вам не стыдно, однако, говорить о каких- то бабьих сказках, словно вы малых ребят пугаете. Ведь на вас сейчас лица нет…

— А я вам говорю, что здесь неладно. Ну, да вот вы сами скоро увидите. Вероятно, вам придется скоро работать там, — итальянец ткнул пальцем в темнеющую даль не севере. — Этот олух Джексон оказался не в меру любопытным и теперь кормит собой червей. Кроме вас, заменить его некем, а у них там сейчас спешная работа.

У меня сердце забилось так, что я минуту думал, что задохнусь. Наконец-то мне открывался вход за таинственную черту. Я постарался скрыть свое волнение и спросил безразличным тоном.

— А что это за история с Джексоном, Маттео? У нас болтали какой-то вздор, но я ничего не понял.

— Да и я понимаю не больше вашего. Он работал там, на северной половине, и, несмотря на запрещение, чёрт его дернул, пользуясь тем, что из администрации никого не было, залезть смотреть какую-то машину! Откуда ни возьмись, словно из-под земли, — белоручка. «Эй, приятель, — говорит, — вы забыли наши условия?» — да так его легонько ткнул по затылку, — он и покатился. Ему бы промолчать, конечно. А он, видно, обозлился страшно: встал, погрозил кулаком и давай ругаться. «Живодеры, палачи, мерзавцы! — вас давно надо на свежую воду вывести!..» А Хью стоит и слушает. Потом вынул сигару изо рта и говорит сквозь зубы: — «Ну, голубчик, пеняй на себя, мы условия соблюдаем строго». И ушел. А Джексон сразу увял. Хоть и храбрился еще долго, и ворчал что-то сквозь зубы, но видно было, что ему не по себе. Под вечер, перед уходом с работы, когда мы все должны проходить поодиночке мимо контролера для проверки, Джексон вдруг, не доходя шагов десяти до будки сторожа, зашатался, вытаращил глаза, замахал руками и грохнулся наземь. Подбежали к нему, а уж он готов.

— Что же это было? — спросил я итальянца.

— Что было? Чёрт его знает, что. Стащили беднягу в больницу, показали доктору. Он его мял, щупал, слушал, а потом говорит: «Капут. Разрыв сердца. Моментальная смерть».

— Ну что же, — говорю я, — вероятно, у него слабое сердце было. А тут взволновался, испугался, — ну и хватил удар.

— Брось, дружище! Это был здоровенный детина, который, вероятно, и не знал, что у него было сердце.

— На следующее утро меня пригласили в контору. Там сидел уже Хью со своим обычным бесстрастным видом и жевал гум, тонкими пальцами перебирая бумаги.

— Нужен нивелировщик на постройки в северном отделе. Работа требуется точная и тщательная. Вы справитесь с этим?

— Надеюсь, сэр.

— Хорошо. Вы помните твердо условия?

— Да, сэр.

— Предупреждаю вас. Вы должны видеть только то, что вам будет показано. И во всяком случае, что бы вы ни увидели, — это вас не касается. Никто об этом знать не должен. Ясно?

— Да, сэр.

— Идите. Начальник партии — Хенриксен, от него получите подробные указания.

Автомобиль, доставлявший рабочих к месту работ в отдаленные пункты, через четверть часа высадил нас перед одним из проходов в «чёртовом заборе».

Мы гуськом прошли сквозь узкий проход вроде калитки и очутились по ту сторону стены. Вначале то, что я здесь увидел, не произвело на меня особенного впечатления. Это был сравнительно небольшой клочок земли километра по три в длину и ширину. По четырем углам его, вблизи берега, виднелось несколько строений. Из них левое, у самой стены, было огромной коробкой из бетона и железа в несколько этажей мрачного вида — очевидно, главное машинное отделение. Оттуда несся непрерывный монотонный грохот и лязг, от которого вокруг вздрагивала земля, словно она дышала в соответствии с ритмом машин. Целая сеть проводов тянулась к середине этой площади, огороженной со всех сторон волнами океана и глухой стеной. Здесь в центре высилась сравнительно небольшая легкая постройка, представлявшая металлический каркас с какими-то чешуйчатыми стенками, подвижными, как жалюзи окон. Рядом с ней и вокруг, то выше, то ниже, по колоссальной спирали, сходившейся к центру, высились легкие и воздушные силуэты железных мачт, вроде тех, какие я видел на радиостанциях; все они были опутаны кружевной сетью проводов, почти невидных в прозрачном воздухе, похожих на гигантскую и вместе прозрачную нежную паутину. Это было удивительно красиво, — красиво своей четкостью, ясностью, очевидной, хотя мне и непонятной, целесообразностью, причудливой сложностью и угадываемой внутренней простотой.

С правой стороны, также ближе к стене и к морю, стояло массивное здание в несколько этажей, не отличающееся ничем особенным в своих частях, обращенных к морю и вглубь острова. (Что касается стены со стороны центра, то она вся состояла из таких же подвижных жалюзи, как и странная постройка в средине. Отсюда вдоль берега на всем протяжении тянулась на север аллея буков, представлявшая удивительный контраст со всем окружающим, в котором глаз не различал ничего, кроме песка, камня, бетона и железа. Это был единственный уголок зелени, оставленный здесь человеком. Аллея упиралась на северной окраине острова в небольшой особняк с претензией на архитектурность и эстетику, но это было что-то нелепое, тяжеловесное и вместе фантастическое, какое-то дикое сочетание железа, гранита, стекла и мрамора.

Наконец левый дальний угол, вблизи берега, был занят амбарами, складами, сараями, двумя ангарами для воздушных машин и маленькой пристанью для катеров.

Вблизи центрального здания находилось и то сооружение, в работе над которым мне предстояло принять участие.

Представьте себе полую внутри восьмигранную пирамиду, положенную на бок вершиной своей к одной из створок главного строения, а раструбом к морю.

Сделана она была, по-видимому, из алюминия и поддерживалась снаружи рядом металлических решетчатых ферм и балок, установленных на горизонтальной раме, двигающейся на массивных колесах по трем железным рельсам, концентрически огибающим со всех сторон центральное здание. Таким образом это странное сооружение могло передвигаться вокруг него, оставаясь неизменно обращенным узкой частью к середине, а широким основанием наружу к морю или стене. Длиною эта постройка была сажен сто и шириной в раструбе около тридцати; она сразу напомнила мне не то раскрытый зев гигантского зверя, не то колоссальный рупор какого-то сказочного великана, готового потрясти мир раскатами своего громового голоса. Несколько подальше, на севере, стояла вторая такая же опрокинутая пирамида и левее против здания со створчатой стеной — третья, значительно меньших размеров.