Задача наша состояла в исправлении расстроенного рельсового пути под этими движущимися коробками и в проведении еще одной пары рельсов в промежутках между существующими, оказавшимися, очевидно, недостаточными для передвижения этих странных механизмов. На западной стороне рельсовый путь заметно осел, и нарушена была первоначальная горизонтальность.

В этом месте рельсы были уже сняты, железные шпалы, на которых они лежали, тоже частью сдвинуты. Партия, в которой я работал, имела целью точную нивелировку всей этой площади под строго горизонтальный путь.

Когда во время работы я подошел близко к одной из этих движущихся пирамид, я обратил внимание на то, что вся внутренность ее отсвечивала зеленовато-синим цветом, напоминавшим мне твои комнаты-изоляторы, и мне показалось, что я улавливаю тот же чуть слышный, но характерный запах, который я чувствовал всегда в этих стенах и оболочках.

Однако я сначала не придал этому особого значения.

Работа шла обычным порядком.

Товарищи по партии были угрюмые неразговорчивые люди, с которыми за все время я не перекинулся почти ни одним словом.

Вечером по окончании работ я сошелся на обратном пути с Маттео Ричи, возившимся вместе с другой партией над каким-то ремонтом этих движущихся воронок.

— Ну что? — спросил меня итальянец, понизив голос, — есть что посмотреть, товарищ?

— Интересного много, — ответил я, — по чертовщины я никакой не вижу, хотя, откровенно говоря, во всем виденном ничего не понимаю.

— Ну, погодите. Я вам говорю, что тут дело нечисто.

Уже на следующий день это предсказание отчасти оправдалось. Меня пригласили в контору северного отдела, помещавшуюся в здании, против которого стояла малая пирамида. Здесь меня оставили одного в комнате второго этажа, из окон которой я мог видеть обращенный ко мне раскрытый металлический зев, в то время как остальные жалюзи были задвинуты. Я сидел, с любопытством оглядывая помещение, в котором не заметил ничего особенного, кроме, впрочем, опять- таки этого зеленовато-синего налета на стенах и потолке этой комнаты, в остальном похожей, как две капли воды, на обычную деловую приемную предприятия средней руки. И вдруг меня пронизало такое чувство острой душевной боли, такого страдания и смутной тоски, что мне стало невыносимо страшно.

Не понимая причины этого странного приступа, я вскочил с места и бросился к двери, совершенно не владея собой, охваченный нервной дрожью. В дверях я столкнулся с мистером Хью, смотревшим на меня своими неподвижными серыми глазами.

— Какая вас муха укусила? — спросил он иронически, глядя на мою взбудораженную фигуру. И в ту же секунду я почувствовал, что припадок кончился так же внезапно, как и начался, нервы пришли в порядок, и я стоял с глупым видом перед управляющим, бормоча что-то невнятное, не зная, как объяснить случившееся. Тут я впервые вспомнил слова Маттео. Я постарался взять себя в руки и спросил, зачем меня пригласили. Оказалось, надо было подписать дополнительное условие для работ в северном районе. В нем говорилось о добавочном вознаграждении, но вместе с тем было обязательство полного молчания о всем виденном здесь на том основании, что это составляет специальную научно-техническую профессиональную тайну фирмы, охраняемую законом. Я, разумеется, подписал безоговорочно. При этом Хью еще раз напомнил мне обязательство до истечения срока условия не являться на континент.

Вечером я не удержался, чтобы не поделиться впечатлениями дня с итальянцем. Он сам был сильно возбужден чем-то, и мои слова вызвали настоящий взрыв.

— Я вам говорил, — зашептал он срывающимся голосом, — что это проклятое место, и было бы очень хорошо, если б море поглотило его в один прекрасный день вместе со всем, что на нем находится. Вы испытали сегодня только тысячную часть того, что тут творится. В этом чёртовом доме, который они называют конторой, они могут заставить человека делать все, что им угодно. На вас они сегодня нагнали тоску и боль, а могли заставить вас смеяться, как юродивого, или молиться и каяться в грехах, хотя бы до сих пор вы двадцать лет не перекрестили лба, могли бы повергнуть в такой ужас, что вы бы выбросились из окна… могли бы… — он на минуту остановился, колеблясь, но потом снова зашептал горячо, словно покатился под гору… — Вы знаете, что они со мной сделали раз? Они напустили на меня такую похоть, какую я не испытывал никогда, даже после своего шестимесячного сидения в этой чёртовой дыре, где не видишь женщин, перед поездкой в Портсмут. Они меня до того взбудоражили, что… — он вдруг густо покраснел, не договоривши фразы, и отвернулся.

Раньше я не поверил бы этим россказням, но после испытанного мною самим я чувствовал, что меня действительно охватывает какая-то дикая атмосфера невероятного и фантастического.

— Но почему же вы позволяете производить над собой эти опыты? — спросил я. — Сегодня я не знал, для чего меня зовут в контору. Но больше я, конечно, туда не пойду.

— Нет, дружище, это уже дело конченое. Раз вы сюда попали, то будете до конца танцевать под их дудку. Мне интересно, как бы вы попробовали им не подчиниться. Джексон ведь был не первым и, вероятно, не последним. Бороться с ними невозможно. Главное, что они не только могут сделать из вашей души что им угодно, но они знают наши мысли, наши желания… От них не спрячешься…

— Послушайте, Маттео, ну это уж вы просто дичь несете. Вы напуганы, положим, этими действительно странными вещами, но воображать, что…

— А я вам говорю, что это чистейшая правда, — перебил Маттео. — Я уверен, что завтра старый чёрт, наш мастер из ихней шайки, скажет мне, что у меня вечером нервы были не в порядке, чтоб я держал язык за зубами… Да и в самом деле я разболтался, как старая баба…

Он подозрительно поглядел на меня, угрюмо замолчал, и больше я не добился от него ни одного слова.

Так прошло еще три или четыре дня.

Работа наша близилась к концу, а я ни на шаг не подвинулся к цели.

Мы были все время под неусыпным наблюдением администрации, состоящей из пяти-шести человек, очевидно посвященных в дела этой странной «фирмы» и составлявших шайку Джозефа Эликотта. Надо было что-нибудь предпринять, что-то сделать, а между тем я был совершенно бессилен по эту сторону стены так же, как и за стеной. Это положение мучило меня ужасно. Я рисовал себе всякие ужасы и, кажется, встреть я тогда этого мерзавца, я бросился бы на него и задушил бы голыми руками, не считаясь с последствиями.

Будто по предсказанию итальянца, однажды утром начальник нашей партии швед Хенриксен, тоже из «шайки», сказал мне.

— Вы слишком волнуетесь и нервничаете, Мэтью, особенно вечерами. Это не годится. Это мешает работе.

— Откуда вам это известно? — невольно вырвалось у меня.

— Это вас не касается, — был ответ, — советую вам взять себя в руки.

Это было первое предупреждение.

В эти дни новое обстоятельство обратило на себя мое внимание. Пирамида, стоявшая против конторы, передвинута была к северу, при чем катилась она удивительно легко, словно живая, постукивая на стыках рельсов и издавая легкий металлический лязг. Движение происходило, очевидно, при помощи электрической тяги, управляемой из центрального здания. Здесь же я впервые увидел, как этот непонятный механизм вдруг стал менять свою форму. Видно было, как автоматически раздвинулись стенки, и вся машина, несколько поднятая кверху по направлению к окнам конторы, наклонилась медленно вниз и в таком положении застыла. Через некоторое время в этом направлении послышались глухие удары, похожие на выстрелы из орудий. Когда я спросил об этом Маттео Ричи, он сказал:

— Не знаю, приятель. Я вам говорил, что тут кругом чертовщина. Помню только одно, что месяца за два до вас был тут один англичанин, упрямый и настойчивый малый. Он был нанят сюда для работ в конторе; несмотря на предупреждение о запрещении иметь при себе огнестрельное оружие, он носил револьвер, который ухитрялся как-то прятать от этих соглядатаев. Мы сами ничего об этом не знали. И вот однажды он подвернулся под эту разинутую пасть на колесах, когда там шла эта трескотня, и — можете себе представить, — револьвер сам собою разрядился у него в кармане — все семь пуль сразу. Разумеется, ему исковеркало ногу вдребезги. А потом он в больнице умер, как заявили нам, от заражения крови. Мыто знали, что дело было не в этом. Они умеют заставить себе подчиниться.