— Не знаю, дорогой мой, — ответил я наконец: — может быть, вы и правы и даже, наверное, правы, и сейчас, когда все это отошло в прошлое, я с вами могу согласиться, созерцая издали отзвучавшие громы этих бурных дней. Но в то время я готов был отдать остаток своей жизни, чтобы родиться раньше или позже. Дорогою ценой покупали мы участие в этой катастрофе, потрясшей мир. Не всякому было по силам сквозь повседневность ужасной обыденщины, сделавшей людей такими маленькими, озлобленными и одинокими, разглядеть свет зари нового дня.
В то время многие из нас говорили, что предпочли бы именно прочесть о том, что видят, в книге.
Об этом можно было бы говорить без конца, но беседа наша была прервана вошедшим в кают-компанию Моревым и полковником Пэджет. Лицо американца приняло обычное бесстрастное и невозмутимое выражение, и на нем ничего нельзя было прочесть. Сергей Павлович был бледен и, видимо, взволнован.
— Ну, друзья, — сказал он, протягивая нам руку: — мы отправляемся.
На минуту наступило глубокое молчание. Мы невольно встали и тесно сгрудились вместе, словно в стремлении почувствовать физически близость человека в этот торжественный миг. В круглые стекла иллюминатора глядел бледный рассвет.
Через четверть часа раздалась короткая команда, лязг подымаемых якорей, и застучали машины. Наша маленькая эскадра, имея в голове «Dreadful», вытягивалась в кильватерной колонне к выходу из рейда.
Через час перед нами уже было открытое море. Миноносцы резали воду, высоко вздымая ее носом и разбрасывая водопадом на обе стороны брызги пены. За кормой шумела далеко пенящаяся струя, и бежали с шумом волны. Мы шли на северо-восток. Утром, по совету Морева, мы постарались отдохнуть, так как уже к вечеру предполагалось войти в очень близкую сферу возможного действия оружия врага и, хотя трудно было предполагать, что ему известно наше приближение, — из предосторожности было приказано уже после полудня одеть наши защитные костюмы.
Мне удалось часа на четыре заснуть крепким глубоким сном.
Проснулся я часа в три и, одев свое одеяние, вышел на палубу.
День был пасмурный, серый.
Моросил непрерывный мелкий дождь; ветром наносило справа пену и брызги.
Изредка то с одного, то с другого борта показывались дымки пароходов.
Наверху всюду копошились такие же неуклюжие странные фигуры, как и я. Сергей Павлович со своим шлемом, напоминавшим мертвую голову, стоял на баке и смотрел вперед, словно пытаясь пронизать взглядом пелену дождя и тумана.
От нечего делать я стал ходить по палубе и осматривать незнакомые мне подробности и обстановку боевого судна.
Тем более, что особенности нашей экспедиции создавали положение, необычное даже для привычного глаза. На палубе были прилажены, видимо как-то экспромтом, странные пушки, напоминавшие какой-нибудь музей старинного оружия и так не гармонировавшие с оставшимися на своих местах скорострельными маленькими и крупными шестидюймовыми орудиями.
Что еще обратило на себя мое внимание, — это странные клетки с глухими стенками и опускными сплошными дверями, установленные на палубе между трубами и отдушинами вентиляторов.
В этих клетках был целый зверинец, судя по смешанному хору голосов, доносившихся из-за дверей, на которых, впрочем, можно было прочесть название их обитателей.
Тут было несколько собак, кошек, морские свинки, мыши, кролики, — словом, обычный ассортимент живых предмете! опытов физиологических лабораторий.
Догадываясь, что животные нужны Сергею Павловичу для попутных опытов во время действия машин Эликотта, — я больше не обращал внимания на наших четвероногих спутников.
На палубе я увидел еще ряд небольших ящичков, расставленных аршинах в двух-трех друг от друга, также с различным! надписями и разнообразной формы. Тут я прочел названия всевозможных взрывчатых веществ, частью известных мне частью впервые встречаемых: пироксилин, динамит, мелинит нитроглицерин, различные соли пикриновой кислоты, лиддит экразит, тринитротолуол и еще десятка полтора непонятны? для меня названий.
Среди них двигались неуклюжие, фантастические фигур с огромными головами и круглыми стеклами вместо глаз.
На юте был прилажен аэроплан, на котором мы совершил! свой перелет из Гальвестона. По ветру рядом друг с другом развевались два знакомых флага.
Мы шли на северо-восток.
Ночью было не до сна.
Снимать защитные костюмы было запрещено, а спать в этом несносном облачении было почти невозможно, — по крайней мере я, вздремнув раза два на полчаса, нисколько не освежился.
Впрочем, первые же лучи солнца застали нас всех на ногах и совершенно бодрыми; нервное напряжение ожидания близких событий отогнало сон.
Мы крейсировали вблизи острова, служившего целью нашей экспедиции. Впрочем, выйдя на палубу, мы ничего не увидели. Вокруг было безграничное водное пространство, и на востоке словно из недр этой неоглядной пустыни, поднимался багровый диск, окрасивший в розоватые тона стаи легких облаков над горизонтом.
Мы были даже как-будто несколько разочарованы.
Но оказалось, что уже с полуночи видны были отблески лучей прожекторов, обыскивавших ночь своими призрачными щупальцами.
Принимать же ночной бой с неведомым врагом в незнакомой обстановке было слишком рискованно.
Морев и сэр Пэджет решили действовать открыто, и с рассветом «Dreadful» взял курс прямо на запад. Другие два миноносца перестроились в одну линию слева, и мы шли теперь на всех парах, словно убегая от восходившего солнца. Немного погодя раздался крик вахтенного:
— Земля!
Через четверть часа в бинокль можно было смутно увидеть какие-то неясные очертания на западе.
В ту же минуту резко зажужжал приемник нашей маленькой радиостанции. Морев и сэр Пэджет стояли у аппарата, склонившись над ним круглыми шлемами, и читали с ленты передаваемую депешу.
— Требуют остановки…
Полковник повернулся к человеку у аппарата отправления и стал диктовать ответ:
— Правительство республики требует немедленной и безусловной капитуляции. Дается полчаса на размышление.
Морев пожал плечами, отвернулся от американца и быстрыми шагами направился к расставленным на палубе коробкам с громогласными надписями. Еще несколько времени продолжались переговоры по радио, которые вел Пэджет, стоя недвижно в своем зеленом с черным костюме у аппарата.
Я подошел к Сергею Павловичу и невольно следил вместе с ним за таинственными ящичками, словно ожидая чего-то особенного. Морев и оба его ассистента стояли тут же с записными книжками и часами в руках.
Ровно в пять часов утра, когда до острова оставалось на- глаз километров пять или шесть, — раздался сухой треск, — и один за другим сдали вскрываться цилиндрики с надписями, разворачиваемые силой взрыва. Легкий дымок потянулся по ветру; Морев и его помощники внимательно следили за этими миниатюрными взрывами, занося свои наблюдения в книжки. Одна за другой щелкали коробки то там, то здесь. В конце концов, на мой взгляд, две или три из них только остались нетронутыми. Было очевидно, что Эликотт пустил в ход свое оружие, оказавшееся, как и предполагал Сергей Павлович, против нас бессильным. Взорвались маленькие заряды различных взрывчатых веществ с неустойчивыми молекулами, но старый добрый дымный порох, сданный уже в архив, сослужил свою службу и выдержал испытание.
Наша маленькая эскадра двигалась все в том же направлении. Все яснее вырисовывались на западной стороне горизонта контуры плоского низкого острова и группы зданий. Юрий стоял у борта, не отнимая бинокля от глаз. Под шлемом не видно было выражения его лица, но даже в этом неуклюжем виде его поза была воплощенное лихорадочное ожидание.
Сергей Павлович со своими помощниками поднялся наверх к виденным мною накануне клеткам. Они открыли подъемные дверцы некоторых из них.
Некоторое время в движениях животных ничего особенного заметить было нельзя. Но вдруг необычное возбуждение охватило четвероногих пленников. Я видел ясно собаку небольшого роста, вроде овчарки, мирно дремавшую в углу своей клетки, свернувшись в клубок. Животное вдруг вскочило, как под ударом электрического тока; закружилось на месте, словно в припадке какой-то странной болезни, оскалило зубы и залилось отчаянным воем. Потом бросилось к решетке клетки, как бы в намерении перегрызть ее, и, скорчившись в судорогах, упало на пол.
