Они подбежали к болоту с тухлой холодной водой. Фея зашлёпала к островку посередине. Лакус бросился за ней. Ноги увязли в тягучей жиже, он падал и каждый раз думал, что больше не поднимется. Наконец, заляпанный тиной, весь в пиявках и осоке выбрался на покатый берег. Фея выжимала волосы.

На островке за высоким густым камышом стояла деревянная избушка. Внутри горел огонь.

— Ну что ты за мною увязался? Я думала отстанешь на полдороге.

Лакус молчал. Вода капала с волос, холод пробирал до самых костей. Он любовался феей и никак не мог наглядеться.

— Раздевайся.

Лакус молча повиновался.

— Это тоже снимай.

Последняя тряпка полетела на земляной пол. Фея наклонив голову разглядывала его.

— Сколько тебе? Десять? Нет, пожалуй тринадцать. Ты что, стесняешься?

Он действительно стеснялся.

— Ну вот. А я думала — ты не из робких. Мы все — дети природы. Это, — она указала на гору мокрых тряпок, — всего лишь предрассудки.

Лакус не знал, что такое предрассудки. Фея казалась немногим старше его. Она взяла Лакуса за руку и повела к маленькой пристройке. Открыв дверь, выпустила клубы пара и запах влажных листьев. Внутри было жарко, огромных размеров бочка на толстых деревянных досках занимала почти всё пространство. Под бочкой горел костёр. Фея встала на четвереньки и принялась подкидывать дрова в трескучий огонь. Стало нестерпимо душно. Взяв ковш, она полила железный лист, который зашипел, отравив воздух острым запахом стали. Лакусу стало трудно дышать. Фея протянула ему целый ковш студёной воды. Выпив треть, он окунул туда лицо. Тем временем Фея притащила небольшую лесенку и прислонила к бочке.

— Отвернись, раз такой стеснительный.

Лакус отвернулся, но лишь на мгновение. Он весь задрожал, когда фея сбросила с себя одежду. Погрузившись в бочку, она глянула на Лакуса.

— Милый, тебе холодно? Полезай ко мне.

Лакус быстро взобрался по лестнице. Горячая вода булькала и клокотала. Он потрогал воду пальцем ноги. Кипяток. Фея, устав ждать, схватила его за руку и сдёрнула в воду. Лакус закричал, когда кипяток ошпарил его. Было очень больно, ему показалось, что кожа слезает клочьями. Лакус силился выбраться назад, но фея крепко держала за руку. Когда Лакус пообвык, бросила ему пучок травы и приказала хорошенько растереть себя. Он долго скрёб кожу, пока не стала розовой. Казалось, что теперь можно видеть кровь, бегущую по жилам. Фея достав из миски что-то вроде жира, приказала ему обмазать себя. Она показала как соскоблить остатки жира тоненькой палочкой. Пар постепенно рассеялся, Лакус, посмотрев на фею, так разволновался, что выронил миску в воду. Когда с мытьём было покончено, Лакус закрыл от удовольствия глаза. Казалось, что весь мир качается из стороны в сторону. Хотелось дышать, бегать, захлёбываться струями весенних дождей, замерзать в ледяных сугробах и любоваться звёздами. Фея погладила его ногтями по щеке и посмотрела Лакусу в глаза.

— Ты хочешь остаться со мной?

Ему не нужно было отвечать. Всё было ясно без слов. Фея на минуту задумалась, прислонив к щеке пальчик.

— Лакус, ты уже совсем взрослый. У тебя есть что-нибудь, что стоит сохранить в памяти?

Он точно помнит, что попросил оставить лишь этот восхитительный день — день их первой встречи. Фея снова рассмеялась, обнажив свои ослепительные, белые как первый снег зубки. Отсмеявшись сказала:

— Пусть будет по твоему.

В избушке фея протянула ему кувшин с какой-то жидкостью. Вонючая, противная на вкус, она растекалась по подбородку, но внутрь никак не шла. Лакус пил, отплевывался и снова пил. Фея зорко следила, чтобы кувшин был полностью опорожнён. Внезапно он выронил кувшин и свалился в беспамятстве на битые черепки.

Когда пришёл в себя солнце стояло высоко над головой. Фея сидела рядом в лёгком белом платьице.

— Итак мой друг, ты что-нибудь помнишь?

Лакус смог назвать лишь смутные, неясные, разрозненные воспоминания. Они ничего для него не значили и никак не были связаны между собой. Помнил он сизый потрескавшийся ноготь на волосатой ноге какого-то мужчины. Лакус полагал, что это был его отец. Почему он так решил объяснить не смог. В голове царил жуткий бардак. Ни деталей, ни имён, совсем ничего. Лишь где-то заблудилась одинокая мысль, что Лакусу тогда было очень плохо.

— Как тебя зовут?

— Ма…, - он запнулся.

— Ка-а-к?

— Я не знаю.

— С этих пор ты будешь Лакусом — источником, цветочком, ручейком. Ты помнишь, как мы купались?

— Да, — он навсегда запомнил улыбку, солнечным зайчиком слетевшую с её губ.

Лакус помотал головой, вытряхивая нежные воспоминания. Неделю назад Госпожа куда-то ушла, не предупредив. Вернулась раненой, с окровавленным вытекшим глазом. Лицо почти до черепа сожжено какой-то жуткой гадостью. Вне себя от горя Лакус стал царапать себя и грызть костяшки пальцев. Она еле добралась до своего настила, тихо прошептав ему странную фразу, — так было нужно, — и надолго потеряла сознание.

Почти месяц Лакус менял повязки, варил зелья, жевал для неё целебные травы. В гнилой пень тысячелетнего кедра набирал тёплой оленьей крови, смешивая с бурой желчью медведей и молоком. Он бережно раздевал Госпожу, укладывая её в пахучую жижу. Лакус плакал и умолял не оставлять его одного. Он не хотел верить, что Госпожа сама согласилась на такую жертву. В редкие минуты, когда ей становилось легче, Лакус узнавал подробности случившегося. О, как же люто он ненавидел тех, кто сотворил с его феей такое ужасное зло. Местный шериф и его прихвостни. Ходят в лес, пляшут на костях мертвецов, привлекают внимание. До поры всё сходило им с рук. Теперь он изловит их одного за другим, разрежет на кусочки то, что не удастся оторвать зубами. Госпожа разрешила начать охоту на своих врагов и Лакус вскоре утешит свою ярость криками боли этих мерзких людишек. Руки крепко сжали винтовку. В город сегодня не выбраться, Госпоже опять стало плохо.

День для Фелпса не задался с самого утра. Накануне он сильно поссорился с женой, завтракал в одиночестве. В пробке случайно царапнул чужую машину, к счастью водитель не стал поднимать бучу, разъехались без взаимных претензий. На службе, не успев войти в кабинет, он получил от Моники новую кипу документов — дело по финансовым махинациям, длившееся без малого пять лет. Многие фигуранты уже отбыли свои сроки и вышли на свободу. Дело давно бы сдали в архив, но адвокат одного из участников упорно пытался найти ошибки в работе следствия. Материалы кочевали из одного департамента в другой, направлялись в службу маршалов, невесть как оказывались в прокуратуре, дополнялись новыми документами, выписками и справками. В конце концов их снова вернули в ФБР, пиная по инстанциям до тех пор, пока какой-то умник не додумался слить всё Бруксу. Старик одной ногой на пенсии, главное — передать, а там хоть потоп.

Брукс вручил дело Монике, а Моника незамедлительно притащила его Фелпсу.

— Моника, почему я? У меня итак груда самых гнилых расследований за всю историю ФБР.

Бросив кипу бумаг на стол, она отчеканила железным голосом.

— Специальный агент Фелпс. Прошу обращаться по уставу.

Фелпс вспылил. Он процедил сквозь зубы:

— Специальный агент Хенсли, по уставу вы обязаны убедиться компетентен ли я в решении поставленной задачи. Здесь финансовые махинации, а я занимаюсь безопасностью наших агентов.

Долгая перепалка закончилась тем что Моника, хлопнув дверью, удалилась в свой кабинет, поклявшись, что уволит Фелпса к чёртовой матери. Фелпс добрался до кофе-машины и налил себе двойную порцию шоколада со сливками. Этот бодрящий напиток как ни странно успокаивал его. Вернувшись в кабинет, Фелпс знал что делать дальше. Открыв имеющиеся вакансии, быстро пробежался по списку. Увы, ничего нового.

— Что ж, Спенсервиль так Спенсервиль, — подумал он и нажал на кнопку «откликнуться».

***

Моника Хенсли в ярости просматривала личный файл Фелпса. Этот говнюк не собирается увольняться сам, значит она ему поможет.