Кузнецов пропустил гостя и что-то сказал дежурному, который принялся накручивать ручку телефона. Но в кабинете поговорить не удалось: сюда из-за двери доносился женский голос: «А я при чем? Я женщина честная, знать ничего не знаю!»

— Шумно у вас. Воюете? — усмехнулся Кукушкин.

— Воюем, — улыбнулся в ответ Кузнецов. — Это что, бывает и хуже. Ну да ладно. Что у тебя?

— Был у Лузгина. Упирается!

— А ты думал, он тебя с распростертыми объятиями встретит, вот, мол, Никанор, ключи от фабрики, работайте на здоровье.

— Не смейся, веселого мало.

— Я и не смеюсь, какой тут смех!

— Бандитов бы лучше ловили, а не таких честных людей! — кричала женщина за дверью.

— Да от таких спекулянток, как ты, больше вреда, чем от иного бандита!

— Пойдем, Никанор Дмитриевич, к Прохоровскому, здесь нам поговорить не удастся.

Начальник милиции, низко склонившись над столом, торопливо писал мелким почерком.

— Помните, Сергей Прохорович, письмо с фабрики Лузгина? — спросил у него Кузнецов. — По моей просьбе товарищ Кукушкин согласился оказать нам некоторое содействие.

— Что-нибудь удалось узнать? — голос у начмила был равнодушным.

— А вас это не интересует?

— Если говорить откровенно — нет! — прямо ответил Прохоровский. — Мне нужна банда! Обнаружить ее и обезвредить я считаю не только своим прямым долгом, но и, если хотите, делом чести!

— А другие враги, хотя и без оружия, пусть палки в колеса Советской власти ставят, так вас надо понимать?

— Не так. — Прохоровский отвернулся и погладил раненую руку. — Я хотел сказать… А впрочем… — Он сложил исписанные листки в тощую папку, спрятал в ящик стола и сухо спросил: — Что вам удалось выяснить?

Кукушкин, недовольно поглядывая на начмила, рассказал, ничего не утаивая и не прибавляя.

— Формально, может быть, Лузгин и прав, — нарушил молчание Прохоровский. — Формально. Ведь фабрика принадлежит ему. Н-да… А как вы говорите фамилия управляющего? Лавлинский? Незнакомая фамилия.

— Это не удивительно: он служит у Лузгина недавно, — пояснил Кукушкин. — Удивительно другое: как за столь короткий срок ухитрился он прибрать старика к рукам? Тот хотя и пыжится, а без Лавлинского ни шагу. А ведь Лузгину палец в рот не клади — всю руку откусит.

— И надо так понимать, что оба они заодно?

— Еще бы! Лавлинский прямо смеется в глаза: разве гуманно, говорит, заставлять людей трудиться без отдыха, разве для этого совершалась рабоче-крестьянская революция? — Кукушкин опять поморщился. — И обвинить вроде бы не за что, никакой активной деятельности против не ведет, во всяком случае, открыто.

— Вот видите! — не скрывая удовлетворения подхватил начмил. — Следовательно, нам на фабрике Лузгина делать пока нечего!

Разговор можно было считать оконченным. Во всяком случае, так решил для себя Прохоровский, однако для Кукушкина и Кузнецова он продолжился в городской гимназии, где собрались члены партячеек. Все хорошо знали друг друга, хотя и работали на разных фабриках и заводах.

Говорили о текущих делах, спорили и соглашались, требовали решительных мер и призывали к осмотрительности. В заключение слово взял Бирючков:

— Буду краток: в «Правде» опубликована статья Владимира Ильича Ленина «Очередные задачи Советской власти». В ней — план действий для всех нас. И можно выделить основное: всенародный контроль, решительная борьба с мелкобуржуазной. распущенностью и саботажем, укрепление дисциплины. И главное — опора на массы! Мы обязаны вести их за собой, иначе это сделают другие…

Дежурство заканчивалось. Милицейский патруль неторопливо передвигался по грязной весенней улице. Прохожие старались незаметно проскользнуть мимо. К милиции относились настороженно, как ко всякому необычному явлению. Необычность заключалась в том, что стражами порядка были вчерашние товарищи по работе или соседский паренек, который сам недавно бегал от усатого городового.

Рядом с милиционерами — насмешливым добряком Тряпицыным, молчаливым латышом Довьянисом и Яшей Тимониным — шагал тринадцатилетний брат Яши Митяй. Он уговорил брата взять его с собой. Теперь Митяю казалось, что он ощущает приятную тяжесть револьвера, воронено сверкающего под ремнем, там, где держат их милиционеры.

— Чего сопишь? — повернулся к нему Тряпицын. — Трусишь, что ли?

— Вот еще! — хмыкнул Митяй.

— Да что ты! — ухмыльнулся Тряпицын. — Герой! Не то что братуха. Глянь-ка на него: посерел весь и ноги еле волочит. И так всегда, как только на энту улицу выходит. А как вон к тому дому с палисадником приближается — совсем глядеть жалко.

— Кого ему бояться-то, бабку Матрену, что ли? — обиделся за брата паренек.

— А я почем знаю! Может и вправду Толстошеиху, а может, еще кого, — ехидно улыбался Тряпицын.

— У них сегодня фельшар был, — сказал Митяй.

— Яш, слышишь, что братень говорит? — остановился Тряпицын. — К тетке Матрене Толстошеевой фельдшер приходил. Давай зайдем, узнаем что к чему.

— Не стоит.

— Чудак-человек, может у нее что-то серьезное.

— У кого «у нее»? — Яша отвел глаза.

— Понятное дело — у Тоськи. Как думаешь, Альфонс?

— Можно и зайти, — ответил Довьянис.

На стук долго не открывали. Дом будто вымер.

— Может, ты что-то напутал, Митяй? — спросил Тряпицын.

— Ничего не напутал! — заволновался тот.

Яков застучал громче и настойчивее.

— Кто там?

— Это я, тетка Матрена, Тимонин Яша.

— Чего тебе?

— А почему мы должны через забор с тобой объясняться? — выкрикнул Тряпицын.

— Не об чем мне объясняться. Идите с богом своей дорогой.

— Открывай дверь, раз говорят.

Под сердитое ворчание лязгнули запоры.

— Иди-иди, — подтолкнул Яшу Тряпицын.

Матрена Филипповна остановилась посреди двора, давая понять, что в дом не пустит.

— Говори свое дело.

— Мне сказали… я узнал, что к вам сегодня приходил фельдшер, ну, стало быть…

Яша не закончил, поразившись, как изменилось ее лицо. И без того напряженно-взволнованное, оно вытянулось и задрожало. Яша понял ее состояние по-своему:

— С Тосей что-нибудь?

— Что с ней будет, ничего с ней нет, — ответила женщина. Потом заторопилась. — Малость приболела, да ничего, бог милостив.

— Где она?

И, оттолкнув что-то пытавшуюся объяснить тетку Матрену, вбежал в дом. Тося сидела у стола, опустив руки на колени. Увидев ее, Яша вздохнул облегченно и радостно. Он шагнул к девушке и остановился: из-за цветастой занавески, прикрывающей вход в крошечную Тосину комнатку, раздался стон.

Яков видел: еще секунда и Тося упадет в обморок. Но она заставила себя подняться и улыбнуться жалкой вымученной улыбкой:

— Здравствуй…

Он пожал холодную руку и не отпускал, пока девушка мягко и настойчиво не высвободила ее из горячей Яшиной ладони. Тося стояла перед ним хрупкая, как первая осенняя льдинка. Яша опять повторил про фельдшера и опять поразился впечатлению от своих слов. Девушка опустилась на стул, быстро затеребила тонкими пальцами бахрому на скатерти и заговорила, как в бреду:

— Родственник… из деревни… горит весь…

— Может, помочь чем надо? — спросил Яша.

— Нет-нет! Ему уже легче, нет-нет!

И он ушел бы, терзаясь сомнениями, если бы не крик:

— Коня! Придержи коня!.. Куда, сволочь?! Убью…

Мгновение стоял Яков пораженный, потом резко отбросил занавеску: на узкой скрипучей кровати разметался в беспамятстве Мишка Митрюшин.

Яша смотрел на пожелтевшее лицо, широкую грудь, схваченную повязкой с просочившимися пятнами крови, и не было внутри ничего, кроме слепящей ненависти.

— Почему он здесь?

— Ради бога… прошу тебя… — Тося, плача, отчаянно вцепилась в Яшин рукав.

Тимонин задернул занавеску. Больно ударила мысль: случись с ним такое — стала бы Тося оберегать его? Он бросился из дома, чуть не сбив перепуганную тетку Матрену.

Друзья стояли у ворот.