Дорогой молчали. Но в сторожке, где их встретил Карп Данилыч, Миша не выдержал:

— Не возьму я в толк: чего вы добиваетесь?! Поднимете народ, постреляете, в вас постреляют, а вдруг все останется на месте?

Добровольский посмотрел на Карпа Данилыча, ожидая от него ответ на вопрос сына, нравоучений, но получилось наоборот.

— Не надо было допускать столпотворения в октябре, — сказал Митрюшин-старший с сожалением и болью, — не ломали б теперь головы.

— Не сидеть же сложа руки!

— Абсолютно с вами согласен! — живо подхватил штабс-капитан слова Михаила. — Нельзя давать большевикам ни минуты передышки. И это одна сторона. Другая — заставить тех, кто стоит в стороне, взять оружие и встать в наши ряды.

— А кто не пожелает? — спросил Митрюшин-младший, но Добровольскому показалось, что вопрос задал Карп Данилыч, и он повернулся к нему.

— Значит, превратиться во врага… Со всеми вытекающими последствиями.

— Но ведь мы, люди, с которыми я связан, не в ваших рядах, — отвлекая внимание от отца, произнес Михаил, все сразу поняв и оценив в отношениях Карпа Данилыча и штабс-капитана. — Нам все едино. Ваня Трифоновский, к примеру, что при царе дела свои делал, что при Советах, и плевать ему на политику! И мне тоже.

— Ни Трифоновский, ни вы сами даже не догадываетесь, что давно помогаете нам, — со снисходительной усмешкой ответил Добровольский. — Вот мы сейчас с вами вместе ехали к вашему батюшке. На одной лошади. И заметьте, хоть ехать нам вдвоем было не очень удобно и мы предполагали это, но я к вам попросился, а вы не отказали, ибо и цель и дорога у нас были общие… Может быть, по форме пример и не очень удачный, но по содержанию…

— Чего уж там, — проворчал Карп Данилыч, — яснее ясного.

— Да, господа, — с пафосом произнес Добровольский, — все мы воюем против Советов, и в этой борьбе не должно быть разногласия из-за причин, заставивших взяться за оружие! И вот я обращаюсь к вам, Михаил Карпович: если мне понадобится помощь, могу я на вас рассчитывать?

— Смотря какая помощь, — уклончиво ответил Миша, перехватив предостерегающий взгляд отца.

— Для вас несложная, — успокоил штабс-капитан. — Мне необходимо увидеть Трифоновского.

— Это можно, — согласился Митрюшин. — Не знаю только, необходимо ли это Ване…

В версте от лагеря Трифоновского их окликнули. Михаил выехал вперед, что-то объяснил двум охранникам.

Трифоновский встретил гостя равнодушно. Лишь на секунду в прищуренных глазах появилось любопытство, сменившееся настороженностью, и взгляд опять стал безразличным.

Добровольский, бегло оглядев просторную, но сумрачную избушку, хотел назвать себя, но не успел.

— Не трать попусту время, — произнес Трифоновский, лениво растягивая слова, — я тебя знаю. Говори, что надо.

Штабс-капитана от такого обращения покоробило, но он сдержался, благоразумно решив, что ничего хорошего ссора ему не сулит. Мягко, но с достоинством ответил:

— То, что вы меня знаете, неудивительно. Удивительно то, что вы не догадываетесь, почему я здесь.

— Уж, конечно, не затем, чтобы вступить в мою банду. — Он так и сказал «банду», хотя обычно этого слова никогда не употреблял.

— Разумеется, нет, — быстро ответил Добровольский, — однако помощь ваша нужна.

— Пошел нарасхват Трифоновский, — засмеялся Ваня. — Всем нужен!

— Не знаю, кого или что вы имеете в виду, однако хотел бы надеяться, что вы…

— Красиво говоришь, — перебил Трифоновский, — но все вокруг да около, а ты мне точно скажи: в чем помощь?

— Не мне лично, нашему делу!

— Э, нет! — повысил голос Иван. — В политику меня не путай. Я сам по себе, с вами идти резону мало, одни убытки. В прошлый раз из-за поганой кучи торфа двоих потерял. А на кой ляд, спрашивается, мне нужен был ваш пожар! Так что хватит!

— Но послушайте, — не сдавался Добровольский, — нельзя же безвылазно сидеть в этой избушке на курьих ножках и ждать удачу!

— Это не твоя забота!.. Так ты скажешь, наконец, что за дело?!

— Надо твоим людям пример показать, чтобы народ поднять против этих… — штабс-капитан неопределенно мотнул головой. — Где и когда, я объясню.

— Шум большой будет? Убивать придется? Да говори ты, что мнешься?

— В общем да… В некоторых случаях, — ответил Добровольский, с неприязнью подумав: «Наверное, хочет под этот шум карманы набить! Ладно, придет время и до тебя доберемся, бандитская морда», — и отвел взгляд, с неприятным холодком заметив улыбку, тронувшую тонкие губы Трифоновского.

Этого не ждали. В семь часов вечера в милицию сообщили о том, что на заводчика Смирнова Петра Федоровича совершено покушение. Через час Госк докладывал Кузнецову о результатах осмотра места происшествия.

Смирнова, тяжело раненного выстрелами в спину и левое плечо, нашли у окна, одно стекло которого было разбито. Единственный в доме человек — служанка, — средних лет женщина, услышав выстрелы, спряталась в самой дальней комнате и просидела там, пока тишина и любопытство не заставили подняться на второй этаж. Увидев лежащего в крови хозяина, она с криком выскочила на улицу.

Кто приходил к Смирнову, не знает, ходила за продуктами, а когда вернулась, услышала у Петра Федоровича в кабинете возбужденные голоса, а потом стрельбу. По ее словам, разговаривали двое — хозяин и еще кто-то, уходили тоже двое или трое. Уходили торопливо, но не бегом. В комнате Смирнова порядок, следов борьбы или обыска нет. Хозяин без сознания, иногда очень невнятно произносит имя, похожее на «Ваня».

— Может быть, Трифоновский? — предположил Госк.

— Вряд ли, — ответил Кузнецов после короткого раздумья. — К убийце так не обращаются.

— Но ведь стреляли в спину. Смирнов мог и не ждать выстрелов, спокойно разговаривать.

— Но служанка говорит, что голоса были возбужденные.

— К этому моменту, к моменту выстрелов, могли успокоиться.

— Почему тогда разбито стекло? Наверняка он пытался что-то крикнуть, позвать на помощь. К тому же какие у заводчика Смирнова могут быть дела с главарем банды?

— Какие обычно, — усмехнулся Госк.

— Но ведь ничего не взято!

— Так утверждает служанка, но она могла и не знать, что хранит у себя хозяин.

— Но зачем стрелять? Шум, риск. А это должно быть оправдано.

— А зачем было стрелять в часовщика Бабурина? — вопросом на вопрос ответил Болеслав Людвигович. — По манере очень похоже на Трифоновского: тот не любит свидетелей.

— То, что преступление на Соборной улице совершил Трифоновский, еще не доказано.

— Почти доказано, Николай Дмитриевич.

— Вот когда у нас не будет слова «почти», — поправил Кузнецов, — тогда и начнем сравнивать, обобщать и делать выводы.

— Но ведь предположение, что в преступлении на Соборной замешан Трифоновский, — ваше!

— Я и сейчас этого не отрицаю. Но это именно предположение, требующее, как и любое другое, проверки и подтверждения.

— Но когда предположение перерастает в уверенность, я думаю, тратить время на всевозможные проверки и перепроверки нецелесообразно.

— В русском языке есть мудрая пословица: «Семь раз отмерь — один отрежь!»

— Вряд ли она подходит под все случаи жизни.

— К нашей работе это должно подходить всегда, и я хочу, чтобы меня правильно поняли: чем острее нож, тем осторожнее им надо пользоваться. — И неожиданно спросил: — Помните, как зовут сына Смирнова?

— Кажется, Иван… Да, Иван Петрович… Ваня… Вы думаете?.. — Госк вопросительно посмотрел на Кузнецова.

— Допустим, разговор шел о сыне, — произнес тот медленно, словно что-то перебирая в памяти. — Тогда мы должны спросить себя: почему отец вспомнил о нем именно в эти минуты?

— В эти минуты, — пояснил Госк, — поручик проводил время в трактире Гребенщикова. Это установлено совершенно точно.

— Тем более! Из чего можно сделать вывод, что Смирнов-старший знал стрелявшего или стрелявших и разговор, а может быть, спор шел о каком-то общем деле.