— …понесли суровую кару… — Иван Поликарпович Гребенщиков, маленький и потный, бегал по мешкам и кричал, размахивая короткими руками. — А хлеб — он наш и мы его никому не отдадим. Никогда и никому, чтоб все это поняли!

«Поняли, — подумал Чугунов. — А ведь это я так говорил».

Наверное, не стоило задерживаться в этой паршивой деревне, до города оставалось каких-то верст тридцать, но Чугунов прикинул, что пудов сто можно «отагитировать». Однако по домам прошли без пользы, а на сход мужики явились угрюмыми. Чугунов старался не замечать этого. Теперь он мог признаться себе, что говорил громко, но неубедительно. А когда спросил: «Ну что, товарищи, все поняли?» — сзади ответили:

— А как же, теперь все поняли! Вразумил!

Он хотел повернуться, но выстрел в спину выбросил его из телеги…

Все заметнее темнело. С сумерками побежал по земле холодок. Мужики суетились у возов, ругались, спорили. Ворочали мешки.

— Бери, все бери! — подгонял Иван Поликарпович. — Сегодня вы отбили у антихристов чужое добро, завтра ваше отобьют — и не будет им спасения!

«Что вы делаете, дураки-черти, остановитесь!» — кричал немым ртом Чугунов. Но мимо тяжело топали сапоги, сбитые, грязные, латаные и натруженные.

Чугунов глядел в серое небо и думал: если умрет, то ничем не сможет помочь своим, когда придут. А помочь он хотел. Например, надо обязательно рассказать про Гребенщикова Ивана Поликарповича, о мужиках запутавшихся, о бабах, сразу пускающих слезу, едва речь заходит о хлебе, о детишках, глядящих взрослыми глазами. Потом сказал бы, что притаились где-то дядька Митрофан и балагур Петруха, которые очень удивились его живучести. А зря удивились, зря… зря…

Сознание уходило…

— Что «зря», Саня? Ты говори, слышишь?! На водички, сделай глоток.

Вода была ледяной и душистой. Ломило сердце: «Свои!»

— Ну как, полегчало? Крепись.

«Ильин! — улыбнулся Чугунов. — Хорошо, что его прислали, он спокойный, рассудительный, горячиться не станет».

«Всех, у кого найду награбленный хлеб, расстреляю, — думал Ильин, глядя на неподвижное тело Чугунова и вспоминая изуродованные тела продотрядников. — На этом же самом месте, где их…»

— Ты только не торопись, — прошептал пепельными губами Чугунов. Ильин кивнул головой, занятый другими мыслями. — Мужики изголодались… помоги.

— Кому помочь? — опешил Ильин.

— Помоги, темные они еще…

— Ты! Святой! — заорал Ильин. — Да ты знаешь, что я с ними сделаю?! Я… — но, подчиняясь строгому взгляду, смолк.

— Уезжай! — прошептал Чугунов. — Злой ты сейчас….

— А ты бы хотел, чтобы я с ними обнимался! Они моих товарищей, а я чтоб не злой!

— Нет, я хочу, чтобы ты их понял… Дай воды… Если поймешь, что перед тобой враг — стреляй, — передохнул, облизнув сразу пересохшие губы. — Но таких мало.

— Считал ты их, что ли, — с досадой отвернулся Ильин.

— Считал… Мало.

— Ладно, счастливого пути. — И добавил, сжимая холодную руку: — Мало, тем лучше для них!

Он отошел от него и крикнул шоферу и двум красногвардейцам:

— Чтоб довезли живым!

Машина сверкнула фарами и, дребезжа деревянным кузовом, заторопилась в город. Она скрылась в лесу, и скоро в нем растаяли последние звуки мотора.

«Минут через тридцать будут, — прикинул Ильин. — Если, конечно, ничего не случится. Эх, Саня, Саня…»

— Товарищ командир. — Пожилой красногвардеец стоял поодаль, переминаясь с ноги на ногу.

— Слушаю, докладывайте.

— Так что не нашли мы.

— Как это не нашли? Идемте-ка в дом, там все расскажете.

Рассказ, однако, занял мало времени и ничего не прибавил. Красногвардейцы обошли все дома, выявляя зачинщиков и участников расправы. Зачинщиков обнаружить не удалось — скрылись, а участники — ну что ж, говорили им, считайте, что все участники, потому что на сход собралась вся деревня.

— Ну это дудки! Мало ли что вся! Убивали-то не все! Значит, надо узнать, кто конкретно участвовал в расправе. — Он скрипнул зубами. — И сейчас же, немедленно, по горячим следам!

— Может быть, завтра начнем, ночь ведь, — предложил кто-то.

— Завтра мы будем хоронить своих товарищей, — четко произнес Ильин, и голос его дрогнул.

— Не торопись, — сказал Боровой.

— Товарищ военком! Не успокаивайте меня! Не могу…

— Не можешь — отправляйся домой! А отряд я тебе погубить не позволю.

Боровой выругался еле слышно, подергал вислый рыжеватый ус и подсел к Ильину. Обхватил за плечо широкой ладонью, притянул к себе.

— Ты что-то совсем раскис. Думаешь, у меня сердце не плачет? — Они остались вдвоем в небольшой комнате на втором этаже покинутого барского дома. — Гляди в окно, темень — глаза коли, а ты, не зная местности, обстановки, хочешь искать этих гадов ползучих. Да они нас всех из-за углов и подворотен! Этого ты хочешь?! Или стал как Прохоровский?

— При чем здесь Прохоровский! — поморщился Ильин.

— Да при том, что у того, как шлея под хвост попадет, — пиши пропало!

— Ну знаешь!

— А ты не обижайся, ты прежде всего о деле думай. Нынче важно не только хлеб вернуть и зачинщиков обнаружить и обезвредить, но и так с народом обойтись, чтобы не запугать, не оттолкнуть от себя, заставить поверить нам, иначе сказать, подрубить у врага корни. Им ведь без народа труба. И нам тоже.

В полночь Ильин вышел из затихшего дома. У крыльца и во дворе ходили часовые. Ильин присел на высокое крыльцо, прислушиваясь к недоброй тишине. Улица тонула во мраке. Звезды дрожали в холодных колодцах почти невидимых туч. Луна невесело выглядывала из-за деревьев. «Что-то не верится мне в эту тишину», — подумал Ильин и поднялся со ступенек.

Он дернул гимнастерку, кивнул часовому: «Пройдусь малость, ноги разомну», — и пошел к церковному кладбищу.

Здесь было еще тише и однообразнее, лишь в маленькой часовенке за стеклом подрагивал язычок свечи, оставленной заботливой рукой. Он потрогал камни часовни и повернул обратно. На дороге постоял в раздумье и зашагал к пруду.

Пруд лежал недалеко от церкви, в лесу, превращенном сбежавшим за границу помещиком в парк. У берега в траве лежало дерево. Ильин присел на него. Черные тени словно уснули в воде. Он хотел закурить, но передумал, прислушиваясь к возникшим легким звукам. Потом тихо плеснула вода, и шорох побежал по деревьям. Ильин насторожился, вглядываясь в противоположный берег: там шла какая-то работа. Он прикинул, с какой стороны быстрее и незаметнее подкрасться.

Пруд оказался овальным, и вскоре Ильин стал различать вскрики, реплики, понуканье. Подобравшись поближе, он увидел людей, складывающих на берегу какие-то мешки.

«Оружие? Но зачем топить? — думал он и вдруг понял: хлеб! — Ах, гады, ни себе ни людям!.. Лишь бы не успели сообразить, что я один!»

Ильин оглянулся на потерянную в ночи деревню, на зелено светящийся пруд и крикнул копошащимся фигурам:

— Отойти от берега! Даю предупредительный!

Выстрел ахнул, как взрыв.

Люди, не понимая, что произошло, послушно отступили от мешков, озираясь по сторонам.

— Стоять, не двигаться! Стреляем без предупреждения!

«Услышали наши или нет? Поймут? Должны понять!» — решил Ильин, прикидывая, как незаметнее перебраться к мешкам. Черные фигуры у берега сбились в кучу. Ильин бросился из-за деревьев к пруду, упал за мешки, дважды выстрелив наугад. В ответ грохнул недружный залп. Вода брызнула фонтанчиками. Ильин раздвинул мешки, переждал секунду, выглянул в просвет. К нему, пригибаясь к земле, бежали двое. Ильин выстрелил. Один из бежавших упал, другой резко свернул в сторону.

«Отлично! — Ильин торопливо перезарядил наган. — Теперь всю деревню на ноги подняли!» Осторожно выглянул: никого. «Ну что ж, помолчим и мы!

Посмотрим, у кого нервы крепче». Он притаился, ощупывая руку. Пуля, видимо, задела ее.

Через минуту Ильин насторожился. За прудом нарастал шум. Это спешили свои…

— Эй, ты жив еще? Выходи!

Яша поднялся со скамьи и, сутулясь под низким потолком, пошел к выходу. На улице глубоко вдохнул свежий лесной воздух и оглянулся. Банька кособоко стояла среди деревьев. Она была дряхлой, а доски на оконце — свежие, желто-белые.