— Приведите себя в порядок, поручик, — произнес ротмистр и отвернулся от Смирнова. — Я все-таки думаю, что оружие надо переправить в город из монастыря на какой-либо постоялый двор, в трактир. Например, к Гребенщикову. Согласны?

— Оружием я займусь сам, — предложил отец Сергий. — Прибыть в монастырь для меня дело обычное, подозрений не вызовет, а предупредит…

— А предупредит Гребенщикова, — продолжил штабс-капитан, — Елизавета Дементьевна.

Трактир Гребенщикова стоял близ городской управы, где теперь разместилась милиция. Василий Поликарпович, открывая его пятнадцать лет назад, не беспокоился таким соседством. Нарушения на глазах у властей умело прикрывались, а частые взятки и редкие штрафы быстро и многократно перекрывались значительными доходами, которые хозяин извлекал из прибыльного дела.

После революции дела пошли хуже, а несколько облав напугали выгодных клиентов и привели почти к катастрофе… Собирая выручку, Василий Поликарпович чуть не плакал: то, что он имел сегодня за неделю, в прежние времена получал за час одного вечера. Но он успокаивал себя: «Бог не может допустить, чтоб такое длилось вечно».

Увидев Лизу, он обрадовался, надеясь, что услышит о брате: после событий в Загорье от Ивана Поликарповича не было ни слуху ни духу, но, выслушав девушку, разочаровался. Василий Поликарпович не испугался, хотя понимал, что это будет за груз. Наоборот, его охватило нетерпеливое желание приблизить час, когда можно будет наконец насладиться местью.

Лиза ушла. Дома ее встретила мать. Недовольно поглядывая на дочь и не спрашивая, где она была, будучи уверена, что не получит искреннего ответа, упрекнула:

— Все бегаешь! Нет чтобы как другие девушки…

— Сидеть и ждать, пока придет какой-нибудь плешивый жених, — закончила, смеясь, Лиза и спросила: — Отца нет?

— Нету отца, нету… Илья тебя спрашивал.

— Илья? — переспросила она. — Зачем?

— Не знаю я ваших дел, сами разбирайтесь.

Секунду подумав, Лиза решительно направилась к брату.

Илья ждал ее. Ждал и волновался. Она поняла это по его глазам.

— Ты хотел меня видеть? — спросила Лиза, тоже начиная, сама не зная почему, волноваться.

— Видишь ли… Мне бы хотелось…

Илья мял слова, виновато поглядывал на сестру. Та молчала, настороженная и чужая.

— Может быть, мой вопрос покажется тебе бестактным, но… как ты относишься к Добровольскому… Александру Сергеевичу?

— Я даже отцу не ответила бы на этот вопрос!

В ее «даже» Илья сразу увидел стену, которая стояла между ними, но все-таки продолжил:

— Я не потому, что хочу вмешаться в ваши отношения, я лишь хотел предупредить тебя, что он не тот человек, за которого себя выдает.

— Не тот? — удивилась Лиза. — Что значит «не тот»?

— Он опасный человек. Жестокий и опасный. И очень ненадежный.

— Ого, целый сундук недостатков! За одно это им можно увлечься. А если серьезно, то я от него ничего не требую.

— А он от тебя?

— Я не маленькая! — резко ответила девушка, чуть покраснев.

— Мне кажется… — заторопился Илья, — я думаю, что он вовлекает тебя в нечто страшное.

— Я не маленькая, — опять повторила Лиза, но уже с вызовом.

И она повернулась, чтобы уйти. Илья не задерживал, понимая, что это бесполезно.

«Не понимает Лиза меня, — с сожалением и болью подумал он. — А Бирючков? Он-то понял?»

Бирючков понял, хотя и не совсем разделял его опасения. Внимательно выслушав сбивчивый рассказ, полный одних догадок, Тимофей Матвеевич спросил:

— Значит, вы считаете, что контрреволюционеры, так будем их называть, готовят выступление?

— Да. И по-видимому, завтра, — ответил Илья, понимая, что слово «по-видимому» заставляет звучать фразу неубедительно. Однако, он не имел точных данных и не мог говорить твердо.

Окончательно поверить в слова Субботина мешала не только эта неуверенность. Бирючков помнил и о подозрении, которое падало на бывших офицеров в связи с покушением на Смирнова, вспомнил он и недавний разговор с Верой Сытько. Он спросил девушку о записке, склеенной хлебным мякишем. Она сказала, что письмецо ей передала Лиза Субботина, сестра бывшего поручика Субботина, который приходил в Совет на днях вместе с военкомом Боровым, а они дети известного в округе купца, который… Дальше Бирючков не слушал. Теперь он старался уяснить для себя, имеет ли отношение Субботин к угрозе расправы над ним, Бирючковым, мог ли участвовать в покушении на Смирнова и насколько искренне его предупреждение о готовящемся выступлении. «То, что все это отребье зашевелилось — вне всякого сомнения, — думал он. — Об этом говорили и Кукушкин, и Кузнецов, и Маякин. Весь вопрос — во что это выльется. А если мятеж, то когда? И что мы знаем о его возможных участниках? А если они подослали Субботина, чтобы проверить нашу реакцию на его сообщение?»

Разобраться одному было трудно, и Бирючков назначил на воскресенье, на 13 часов, заседание исполкома…

Маякин захандрил.

В пустом, без жены и детей доме, стало непривычно тихо. В первые после их отъезда дни он, обрадованный спокойствием, наводил порядок. Подбивал, передвигал, перекладывал и очищал, слегка ошеломленный свободой и вседоступностью, избавленный от подергиваний и понуканий.

Но потом тишина стала оглушать и раздражать. Хотелось услышать хрипловатый, с ехидцей, голос жены, отругать сыновей, пряча за насупленными бровями любящие глаза. Как нарочно, и в Совете дел почти не было. Мужики и бабы занимались извечным делом: работали на земле. Она требовала заботливых рук. Теперь это стала их земля, хотя трудно привыкалось к такой перемене.

Ферапонт долго курил, сидя на невысокой узкой завалинке. С реки потянуло прохладой. Ферапонту стало зябко, одиноко и бесприютно. Он встал и прошел через маленький двор к сараю. Добрая и старая лошаденка его грустно вздыхала. Ферапонт подбросил ей сена, погладил по спине. Заскорузлые пальцы болезненно ощутили бугорки ребер.

— И тебе со мной маета, — сказал он вполголоса. — Не повезло тебе с хозяином, не повезло… Жизнь на излете, а что видели мы с тобой? Ну, да что теперь, может, молодым счастье улыбнется… Да… А не сходить ли к Петрухе? Все вечер быстрее скоротаю. Не прогонит, чай, отца-то…

Маякин не любил ходить к сыну. Не ладились отношения с невесткой. Разве разберешь теперь, кто в чей огород первым камень кинул! Жил сын недалеко от отца, отделился не сразу, с трудом. Помогал ему Ферапонт Александрович не деньгами, их почти не было — руками. И половицы, и стены, и крыша крепко пропахли отцовским потом. Но переехал сын, забрал свой немудрящий скарб, и завела невестка свои порядки, о которых, верно, мечтала не одну беспокойную ночь.

У ворот он потоптался, потом вздохнул и постучал. Залаяла с хрипом собака.

«Сердит кобелина», — подумал Маякин, слыша, как сын прикрикнул на собаку и спросил настороженным и таким же низким, как у него, голосом: «Кто там?»

— Свои, открывай!

Сын пропустил отца, торопливо выглянув на улицу. Ферапонт Александрович удивился робости Петра.

— Вечер добрый, — поздоровался он, входя в чистую и просторную переднюю.

Невестка что-то буркнула. Маякину почудилось: «Носят черти на ночь глядя», но он сдержался, обрадованный поддержкой сына.

— Проходи к столу, бать, ужинать будем.

Невестка загремела печной заслонкой, а сын присел не к столу, а на скамью у двери, неуклюже стараясь показаться независимым.

Ферапонт усмехнулся:

— Благодарствуйте, поужинал.

Он церемонно раскланялся, отыскивая повод, чтобы объяснить свой приход.

— Я ведь по делу к тебе, Петро. Дело-то наше, сам понимать должен, семейное… К матери-то съездишь? Проведал бы, посмотрел, как там она.

— Так не к чужим отвез, — начал было сын, но жена перебила:

— Некогда ему ездить по гостям, со своими делами не управляемся!

Она была бы миловидной и приятной, если бы не злой блеск глубоко посаженных черных глаз и излишняя худоба, причину которой люди почему-то находят в характере…