Велька и ждала, все оглядывалась и прислушивалась, да напрасно.
Когда стемнело, они ушли в избу. Велька, спросившись, села за Синявину прялку, та свечу зажгла и принялась что-то свое в коробе перебирать, потом на стол собрала вечерять, ту же кашу и хлеб, да еще кисель овсяный в горшочке. И обе то и дело на дверь незапертую поглядывали.
Велька ждала, что Волкобой прибежит, залает, лобастой мордой толкнет дверь, она откроется…
Выбираться им отсюда по-любому надо, но это уж завтра, наутро. Волкобой ведь дорогу найдет?..
Не хотелось Вельке тут, в ягушкиной избушке, каких-то неведомых посыльных от главной огневой волхвы ждать, лучше уж сначала до своих добраться, а там и…
Чтобы знали, что она жива, не сгинула неведомо где, чтобы батюшка знал, что с ней случилось. Чтобы Венко… сказать ему надо, что они еще увидятся, вот только научится она огневой волшбе, попробует… Поймет он?
Допрос недавний, про Венко, устроенный Синявой, тоже вспомнился, хоть не сразу и смутно, и теперь пугал ее и смущал. Волхва ведь, ни много ни мало, решила, что Венко может сюда за ней явиться прямо теперь…
Что-то поняла она про него, тайное, скрытое, а Велька пока все понять не может, недогадливая!
Вот под чьими-то шагами скрипнуло крылечко, и открылась дверь, и высокая плечистая фигура выросла на пороге, и голос… чуть хриплый, но тот самый голос спросил:
— Пустишь, хозяйка?
— Заходи уж, сокол, — громко сказала Синява, — заждались тебя!
А у Вельки сорвалась с пальца нитка, и веретенце упало, стукнуло, покатилось, тогда гость и взглянул на нее, да вряд ли разглядел: она далеко от огня сидела, умелой пряхе свет без надобности. Синява понимающе хмыкнула, взяла свечу, поднесла ее ближе к девушке — вот теперь гость увидел ее и пошатнулся, за стену рукой схватился.
А потом он шагнул к ней, крепко стиснул в объятиях и выдохнул:
— Люба моя, да тебя ли я вижу?
— Венко, — всхлипнула она, уткнувшись лицом в его рубаху, старую и латаную, — а ты откуда тут? Ты человек или нет?
И он, запрокинув голову, раскатисто рассмеялся.
— Ты это, конечно ты!
Ему вторил смех Синявы:
— Вот и поздоровались!
Руки Венко прошлись по телу девушки, лаская, гладя, сдернули платок. И Велька услышала, как сердце его вроде остановилось, а потом гулко ударилось, и Венко даже застонал сквозь зубы.
— Вот же… Убью его…
Он взял в ладони Велькину голову, поднял, заглянул в лицо, которое она все норовила от него спрятать.
— Обидел он тебя? Не молчи…
Глаза у него были страшные.
Велька нерешительно мотнула головой — нет. Не обидел.
Он ее вроде как в жены взял, и — да, насильно, по обряду своему, и чуть не убил, а точнее, именно что убил, он ведь не мог знать, что она в огневку переродится. Но того, о чем, как поняла она, спрашивал Венко, Касмет не сделал. Она жена оборотню только по обряду, по чужому ей, лесованскому обряду.
Венко за руку взял ее и сначала на ощупь понял, а потом и взглянул, убеждаясь, что девичьего обручья нет.
Кто его знает, как он ее ответ воспринял и что подумал…
Совсем не так, видно, как следовало.
— Ты же не могла сама согласиться, Велюшка? Не могла?.. Как же — не обидел? — бормотал он, гладя ее по лицу, которое она опять норовила от него спрятать. — Зачем ты его выгораживаешь? Что, мил тебе стал?.. Да как же могло такое статься?.. Нет, я не верю. Убью его все равно, а там поглядим! Ну, скажи…
Велька молчала, только головой помотала отрицательно, а говорить что-то и не хотелось, и не моглось.
— Я смогу их догнать, след остался еще, — сказал Венко, — догоню, убью и вернусь. Потом и увидимся, и поговорим. Подожди меня. Здесь подождешь? — он отстранил от себя Вельку и смотрел с такой болью в глазах, что ей хотелось расплакаться. — Подождешь меня? — повторил он, — и все будет, как мы хотели…
— Вот дурень! И слушать надоело! — в сердцах, с едким смешком бросила Синява, которая стояла позади них и мяла в руках полотенце. — Глупый сын — все равно как нет сына, а глупого мужа и с доплатой не надо. Гони его, девонька, пока не поздно, чтобы потом слезы не лить! Один раз на мечи выскочил, вместо того чтобы головой подумать хоть малость, — обошлось, так нет, ему опять хочется! А чтобы осмотреться да понять, что хоть случилось, — нет, это для него слишком мудрено!
Венко обернулся к волхве, хмурясь:
— Что ты говоришь?
— А то и говорю, что ты слышишь. Не тронули ее оборотни, потому что для богини берегли, ей и подарили. А Касмет, Сараватов сын, ее женой назвал затем только, чтобы она ему послужила там, у богини. Тоже дурень. А она огненная волхвовка из сильного рода, ее кровь сколько ни разбавляй, все одно будет. Такие в огне не горят, а крылья свои огненные обретают, если девки, конечно. Вот она и обрела, потому что девка. Где оборотню в таких вещах разбираться? Жар-птицей она летала, пока я тебя, болезного, выхаживала. Услышал ты меня? Огневка она теперь, понял?
Парень во все глаза смотрел на волхву, которая была теперь похожа на рассерженную, шипящую гусыню, и явно сомневался в том, что слышал, — таким, видно, чудным это все казалось.
— Понял? — требовательно повторила Синява.
— Понял, — не сразу, но кивнул Венко.
— А то, что ежели ты сейчас за оборотнями кинешься суд праведный творить, умчат твою жар-птицу к Огневой Матери, — это понял? И уж тогда тебе железные сапоги стоптать придется, пока ее отыщешь, да и успеешь ли? Она ведь и сама пока не понимает, что это значит — быть огневкой с такой кровью!
— Велюшка… — Венко к ней повернулся, растерянный, — Велюшка, это все так?
— Да и уйдешь ли от оборотней? Порубят тебя еще разок, им не впервой, — с деловитой усмешкой продолжала Синява, — и то дело, чтобы не мешался зря, девке-то не до тебя будет. Думаешь, тосковать примется, по тебе тужить? И не мечтай. Тосковать и скучать ей сразу некогда станет. Волхвовать, да на огненных крыльях! Сама-то не знаю, а говорят, что с таким не каждый муж сравнится, даже самый добрый, ласковый да щедрый! Отпустил бы уж добром девку, а? Куда тебе крылатая в женах, увальню недалекому? Пусть летает, сколько сумеет. Потом найдешь себе домовитую да послушную, и станете с ней жить-поживать, детей растить…
— Замолчи, волхва, добром прошу! — сказал Венко хрипло.
Он дышал тяжело, и в глазах его тьма черная встала. А Велька… она дрожала, и сердце стучало у нее, как у маленькой птички, часто-часто.
Сколько всего наговорила Синява, и опять выходит, что Велька одна ничего не знает и не понимает, ладно бы про что-то стороннее, так нет — про себя саму! А Венко? Что он думает, что знает, в чем сомневается? А про него…
«Порубят тебя еще разок, им не впервой…» Она, Велья Велеславна… слепая она и глупая, вот что получается. Простого не поняла, что все это время перед глазами было.
Венко ладонью по лицу провел, успокаиваясь, улыбнулся даже.
— Понял я тебя, волхва, понял. Хватит меня дурнем обзывать. Тогда я себя забыл, каюсь. Виноват. Теперь осторожней буду и умнее. А те тати все равно от меня не уйдут. Не могу я им это спустить, сама ведь понимаешь.
— Это верно. А девку-то отпустишь, может?
— Нет, не отпущу, — и ни капли сомнения в голосе его не было.
— Ты мне еще вот что ответь, — Синява бросила на лавку скомканное полотенце, — есть в Кариярье, я знаю, город Озерск, маленький, неказистый, у границы с Лесованью вроде? Только зим десять простоял или поболе немного? Угол медвежий. Ты не оттуда ли?
Венко, прежде чем ответить, капельку помедлил, на волхву исподлобья глянул.
— Угадала, матушка. Оттуда я и есть.
— Вот как, значит… — протянула волхва.
— И нечего тебе мой город хаять, не такой уж он неказистый.
— Не равнять же его с Карияром! И об этом, девка, подумай, ты вот едешь в Карияр, чтобы там по мостовым в красных сапожках гулять, а он тебя задумал в глушь непролазную завезти, куда зимой только жар-птицей и прилететь, а на пиры небось одних леших и скликают, — снова принялась Синява насмешничать, но уже без прежней злости.
