– Не могу так больше, – она подняла глаза и посмотрела на меня, стоявшего в двери. – Хочу уехать к маме, мне страшно за себя и за Веру, – так звали нашу дочь.

– Езжай! А дальше что? Как вы жить будете? У тебя работы нет, ты с ребенком дома второй год. На шее у родителей сядешь? – повышенным тоном и с вызовом кричал молодой я на нее.

– Мне все равно! Я готова работать уборщицей, лишь бы больше никогда не выслушивать оскорблений от тебя! – сквозь слезы проорала она.

Это был первый и последний раз, когда жена повысила на меня голос. Все прошлые годы было иначе. Она молча терпела мой ор и оскорбления. Спустя час истерик, не видя ответной реакции, успокоившись, я осознавал, что произошло. Последующие полчаса выпрашивал прощение, обещал, что больше такого не повторится, но это повторялось из раза в раз, все чаще и чаще. Эта ссора была последней. Предел ее терпению настал. Она действительно собрала вещи, взяла Веру, и они уехали. Больше они никогда не вернутся в эту квартиру.

Мне не хотелось вновь переживать эти события, я отвернулся и смотрел в окно. Слишком сильно врезался этот день мне в память, по звукам я мог определить, что происходит за спиной. Вот заплакала Вера, проснувшись от наших криков, с грохотом упал чемодан, который жена слишком резко вытащила с верхней полки шкафа. Звуки хлопающих ящиков. Плач дочери. Мой ор. Потом громкий хлопок входной двери. И тишина. Это был конец.

Я вышел в коридор, на пуфике возле входа сидел молодой я, обхватив голову руками. Только сейчас он начал осознавать, что произошло. Закрыв лицо руками, они проорал нечеловеческим голосом что есть сил и заплакал.

Стоя в нескольких метрах от него, я чувствовал, как ненависть овладевает им, и это было ненормально. Я помнил этот момент и свои ощущения, когда ненависть накрывает с головой, накатывая волнами, каждая сильнее предыдущей. Но ее было не так много, как в нем сейчас. Он неестественно выгнулся всем телом, прохрипел, его глаза закатились. Спустя секунду его вид нормализовался.

– Да! Наконец-то! – прокричал он. – Жаль только, в сознании.

Молодой я встал с пуфика и подошел к зеркалу, висящему в прихожей.

– Да, Елисей. Разница каких-то два года, а ты так себя запустил, – сказал он мне, рассматривая свое отражение. – Почему ты перестал бриться и нормально стричься? Твоя нынешняя козлиная бородка с проплешинами и длинные волосы могли бы быть оправданы, будь тебе лет восемнадцать. Но не в двадцать же девять выглядеть, как поп-алкоголик из глухой деревеньки. – Он повернулся и посмотрел с упреком на меня.

– Что здесь происходит? – спросил я у существа, стоявшего передо мной.

– Разве это не очевидно? Я Ненависть, твоя ненависть, ну или ты мой носитель, как тебе будет угодно.

– Интересный поворот.

– Честно говоря, для меня тоже. Заложенный во мне механизм захвата тела в полном недоумении от происходящего.

– Так, стоп. Ты захватила тело молодого меня в моем сознании? – медленно проговорил я, пытаясь сам поверить в сказанное. – Это вообще возможно?

– Не совсем так. Я очень пыталась захватить твое настоящее тело, но это просто невозможно. Как бы я ни старалась доминировать над другими твоими чувствами, у меня не получалось.

– Какими другими? Я – носитель, во мне может быть всего одно чувство, и это ты.

– Хотя бы сам себя не обманывай. Я, как и ты, прекрасно ощущаю периодические колыхания иных «жителей» твоего тела. Что, кстати, совсем не нормально. Более того, среди них есть и такие же сильные, как я.

– Что ты хочешь сказать? – удивление от общения с самим собой ушло, его затмила новая информация, поступающая от неожиданного собеседника.

– Хочу сказать, что ты не носитель, и не человек, и, – на секунду она задумалась, – и вообще, я не знаю, кто ты. Могу лишь сказать, что началось это все пару дней назад. В течение всей жизни я пыталась захватить тебя, но у меня не вышло, хотя множество раз была близка к цели. Потом тебя инициировали в носители. Для меня это был проигрыш, хоть я и осталась единственным чувством, мои шансы на захват тебя стали равны практически нулю. Смирившись с фактом бессрочного заточения в твоем теле, мне приходится просто существовать, даруя тебе некоторые силы в обмен на питание, впрочем, все, как у всех носителей.

– Подожди, с этого места поподробнее, – прервал я Ненависть. – Даруя силы в обмен на питание?

– Сила, превышающая человеческую, неубиваемый иммунитет, бессмертие, улучшенная регенерация, ментальные навыки и прочее другое – это все я.

– Но зачем? – не понимал я.

В конторе нам вбивали в голову, что чувство – враг. Так зачем же, оставшись единственным, оно наделяет нас такими благами?

– Умрешь ты – умру я. Это вынужденная мера по выживанию. Часть способностей позволяет тебе выжить, другая упрощает поиск так необходимой нам обоим энергии, или как вы ее называете, «пищи». Стандартные отношения носителя и его Чувства – взаимовыгодный симбиоз.

– И каждый носитель способен вот так общаться со своим чувством?

– Память поколений подсказывает мне, что нет. Во-первых, в этом нет смысла, когда все идет в рамках договора, зачем еще что-то обсуждать? Во-вторых, простые носители не в силах предоставить столько сил своему чувству, чтобы оно смогло общаться с ними, без вреда для обоих.

– Память поколений? Договор? О чем ты вообще говоришь? – пласт новой информации разрывал мою голову.

– Вот, видимо, еще одна причина, по которой не стоит общаться со своим носителем. Слишком много новой информации, которая перегружает его мозг, – заметила Ненависть мое недоумение. – С памятью поколений все просто. Чувства передаются по наследству, и каждое из них хранит часть важной информации с момента появления в человеке.

– Значит, ты можешь рассказать, откуда вы появились? – данная информация была не столь важна, но очень интересна.

– А ты можешь вспомнить, как ты родился и провел первые три года своей жизни? – ответила вопросом на вопрос Ненависть. – Наша память работает примерно схоже, запоминая только важное и забывая то, что было очень давно. И то важность эта касается исключительно моих жизненных аспектов, а не моментов триумфа, открытий и достижений моего носителя.

– Очень жаль. А что за договор?

– Ты не помнишь свою инициацию?

– Нет. Помню, что потерял сознание, открыл глаза в какой-то больничной палате, сильный, нечеловеческий голод, странного вида доктор, лицо которого было постоянно скрыто. Меня даже толком не кормили, но с каждым днем мне становилось лучше.

– Потому что тебе стерли память.

– Зачем?

– Это вопрос не ко мне, а к вашей правящей верхушке, которую вы называете комиссарами. Десять веков назад не было препаратов, позволяющих стереть кратковременную память, и каждый носитель помнил договор, заключенный со своим чувством. Теперь же ваши руководители, зная, что чувство никогда не будет общаться с носителем в будущем, стирают им память.

Слова Видящего начинали подтверждаться, комиссары что-то скрывали, ограждая рядовых носителей от информации.

– Расскажи мне, как проходит инициация, – попросил я Ненависть.

– Очень неприятно и болезненно, для меня уж точно. Вначале человек, имеющий ярко выраженное, доминирующее чувство, насильно стимулируется, чтобы это самое чувство поглотило прочие. Оставшись единственным, оно стремится захватить тело человека. В этот самый момент его запирают в камере без еды, воды, света и при минусовой температуре. Как понимаешь, человек начинает умирать, и его единственное чувство вместе с ним. Собрав последние силы, оно обращается к будущему носителю с мольбой прекратить это, взамен обещая силы и подчинение. С этого момента и наступает симбиоз, при котором один обеспечивает пищу, второй дарует силу.

Ненависть замолчала, а я анализировал услышанное.

– Ты говорила, чувствам не хватает силы, чтобы разговаривать со своим носителем, так почему же мы сейчас общаемся? – прервал я затянувшееся молчание.