— Райт, я хочу, чтобы ты усвоил накрепко: от твоей откровенности зависит, пойдешь ты на суде соучастником Крайер или свидетелем.

— Я… правда… ничего… не знаю…

— Капитан, время вышло, — в дверях появляется доктор Джон, и вовремя — у меня уже начинает темнеть в глазах.

— Я еще не закончил, — рявкает, подскакивая с места, особист и нагибается ко мне.

Доктор отступает и прикрывает дверь.

— Райт, я все равно выведу тебя на чистую воду! — Рэндел нависает надо мной. — Твой друг Веньяр уже дает показания, и ты у меня, как миленький…

Хватаюсь за эти слова, как утопающий за соломинку:

— Он… жив? А Таня… Светлова?

— Это информацией я не располагаю…

Значит, не спасли… Прикрываю глаза, сердце гулко и часто колотится в груди. Перед внутренним взором встает озорная белокурая девчушка, которая прыгала на меня с разбега, как белка, ни на миг не переставая при этом трещать обо всем на свете. В ее кудряшки было так приятно запускать пальцы. И она любила меня, любила, пожалуй, как ни одна женщина. Горячая, нежная боль растекается по истерзанному, утыканному трубками телу. Не сберег. И никогда уже никто не назовет меня смешным именем «Даня».

Сквозь шум в ушах слышу голос доктора:

— …семнадцать дней выводили из комы. Вы хотите повторения? Об этом не может быть речи!

— Вы хотите, чтобы все здесь…

— Хорошо, но не ручаюсь, что он перенесет перелет…

Я с усилием поднимаю веки, и совершенно зря, потому что лампы на потолке снова пускаются в пляс. Спор мгновенно прекращается, к лицу мне прижимают кислородную маску, над ухом монотонно пищит реанимационный комплекс.

— Джейн, адреналин! Капитан Рэндел, покиньте палату реанимации!

Это было забавно: с отстраненным любопытством я наблюдал за суетой вокруг моей персоны. Они очень старались вернуть ценного свидетеля, очень… Если бы я по-прежнему верил, что ты меня ждешь, то плюнул бы на все и ушел. Но воспоминания о пустом холодном доме были слишком мучительны.

В конце концов, длинный монотонный писк реанимационного комплекса сменился частым и ритмичным, и мне пришлось вернуться.

В другой раз я прихожу в себя нескоро и уже не в Гурверсте. Светлая просторная палата светится от ярких солнечных лучей, они проникают сквозь большие окна без решеток. Трубок уже нет, кроме подключичного катетера, в который поступает из пластикового пакета какое-то лекарство.

— Он очень слаб. Во время транспортировки в Ориму сердце дважды останавливалось, — раздается в отдалении голос сиделки Джейн.

— О, Боже!

— Ни о чем его не спрашивайте, говорите только о приятном. Постарайтесь взбодрить, пробудить волю к жизни…

— Да-да, хорошо, — второй женский голос тоже мне знаком, — я все понимаю.

Я озадачен. После встречи с Рэнделом не ожидал от властей такой милости, как позволение повидаться с родственниками. Все это попахивает провокацией, но чего от меня хотят?

От усиленного мыслительного процесса голова начинает раскалываться, и я бросаю бесплодные попытки.

По кафельному полу стучат каблучки, Вики садится возле меня и осторожно касается руки.

— Здравствуй, Дан.

— При… вет… — с немыслимым трудом выдавливаю я.

Она ласково гладит мою ладонь:

— Не говори ничего, тебе нельзя. Господи, сколько же ты перенес, бедненький!

Я не очень четко вижу ее лицо, но прекрасно помню, как выглядит невестка. В свои тридцать жена Корда похожа на девочку: маленькая ростом (пониже Танюшки), тонкая, как статуэтка. У нее гладкая кожа, копна непослушных темных волос, фиалковые глаза и нежный рот.

— Я прилетела в Ориму, как только узнала, что ты здесь. Ты был без сознания, мы не находили себе места от тревоги. Дан, почему ты скрыл от нас все?

— Что… все?

— Что тебе настолько плохо. Пойми, несмотря на то, что случилось… с Кордом, несмотря ни на что, мы — твоя семья. Мы тебя любим и очень переживаем.

От слов Вики на душе теплеет, я благодарно сжимаю ее ладонь. Мы никогда не были особенно дружны, но сейчас я чувствую поддержку действительно родного человека. С особой нежностью вспоминаю зимние праздники, которые проводил под Оримой с твоей семьей. Мы с тобой жарили мясо на углях, Вики тазиками делала неоригинальные салаты, а Анж и Ким прыгали вокруг, измазанные в креме, приготовленном для торта. После все вместе бежали на улицу, валялись и дурачились в снегу, лепили крепости и, разделившись на две команды, играли в снежки. А вечером зажигали рождественские огни и загадывали самые сокровенные желания.

— Анж учится рисовать, — вдохновенно продолжает Вики, — у нее хорошо получается, в прошлом месяце одну из работ даже забрали на оримскую выставку детских рисунков. Знаешь, Дан, с тех пор, как мы узнали, что ты здесь… она рисует тебе каждый день, уже целая пачка скопилась.

Как это похоже на Анж! У малышки твое упорство. Едва научившись писать, она ежедневно строчила тебе длинные корявые опусы. А когда я учил ее кататься на горных лыжах, Анж вставала затемно и прекращала тренировки, когда я уже шатался от усталости.

— Я бы… хотел… взглянуть.

— Тшшш, — Вики кладет ладошку мне на лоб, — когда ты поправишься, мы приедем все вместе. Анж сама покажет тебе рисунки. А Ким сильно подрос, ты будешь удивлен.

— Они… знают?

Вики пару мгновений медлит с ответом.

— Да. Они уже достаточно большие, чтобы все понять. Я возила их в Штормзвейг на могилу отца. Знаешь, Дан, я горжусь своими детьми. Анж смогла не заплакать, представляешь?

— Она… умница…

Если бы я не остался в междумирье, а вернулся в Ориму и поговорил с этой спокойной мудрой женщиной. Многих ошибок можно было избежать.

— Ты нужен нам, Дан. Ты — глава семьи и пример для своих племянников.

Вики наклоняется, ее блестящие от слез глаза теперь прямо надо мной.

— Дан, — шепчет она, — я все знаю. Я не могла уснуть ночами от мысли, что его убийца ходит по земле. Спасибо тебе, родной! Для меня и детей ты — настоящий герой! И не бойся ничего! Ты больше не один.

Горячее дыхание касается моего лба.

— У нас много влиятельных друзей, отец уже задействовал связи. Мы отстоим тебя. Только поправляйся скорее.

Я гляжу в фиалковые глаза и чувствую, что действительно больше не одинок. Пусть мое положение далеко от благополучного, но есть люди, которые ждут меня, те, кому нужна моя помощь. Это стоит того, чтобы бороться.

С усилием поднимаю руку, касаясь кончиками пальцев бледной щеки твоей жены.

— Спасибо… Вики…

— Кстати, может быть тебе интересно: Лина тоже в Ориме и извелась от тревоги…

Качаю головой. Я уже не тот, что прежде, и встречи с Аделиной мне не вынести. Возможно, когда-нибудь потом, но не теперь.

— Скажи,… чтобы… уезжала.

— Хорошо, — быстро соглашается Вики, — все будет, как ты захочешь. Отдыхай.

Губы Вики нежно касаются моего лба. После ее ухода я долго лежу в блаженном бездумном состоянии, по телу волнами катится тепло. Боль отступает, я качаюсь в солнечных лучах, как в невесомости, впервые поверивший, что все может окончиться хорошо. С этого момента начинается мое выздоровление.

Опираюсь на руку Джейн и делаю шаг. Я слаб, как новорожденный ребенок, но чертово упорство заставляет передвигать ноги. Еще один шаг — вперед, к широкому окну, за которым сияет по-весеннему яркое солнце — остается миновать совсем немного.

— Вы умница, мистер Райт, — ободряет меня сиделка, крепко придерживая за локоть.

Вот! Упираюсь ладонями в прохладный пластиковый подоконник и облегченно выдыхаю. Четыре шага, первые шаги новой после воскрешения жизни. Необычное для оримской весны яркое солнце слепит глаза, я щурюсь, как кот. Земля и сады еще укрыты снегом, но в окно уже весело и звонко стучит капель, брызги разлетаются во все стороны. Внутри щекочет, рвется наружу странное глупое ликование, причин для которого вовсе нет. Может быть, я просто стал воспринимать все несколько иначе, ярко и красочно, как в детстве.