Она? То есть женщина?

Понравится?

Серьёзно, это случится, только если у этой «она» будет лошадиная морда и большая задница, подумала Пэйн.

— Как мило, — сказала она.

— Почти на месте. — Раздались тихие щелчки, затем Манелло повернул руль и свернул с большой дороги на спускающуюся с горки.

Когда они остановились в череде других автомобилей, Пэйн увидела вдалеке очертания огромного города, которые пыталась обхватить взглядом. Высокие здания с бессчётным количеством светящихся отверстий возвышались над более мелкими сооружениями, и это место не было статичным. Красные и белые огни проникали внутрь и вились вокруг их краёв… несомненно, сотни машин на дорогах, похожих на ту, по которой они только что приехали.

— Ты смотришь на Нью-Йорк, — сказал Мэнни.

— Он… прекрасен.

Он усмехнулся:

— Какие-то его части точно. А темнота с расстоянием — великолепные визажисты.

Пэйн потянулась к прозрачному стеклянному окну перед собой:

— Когда я жила наверху, там не было длинных аллей. Великолепия. Ничего, кроме угнетающего молочного неба и удушающей границы леса. Всё это настолько удивительно…

Позади них раздался резкий звук, а потом ещё один.

Мэнни посмотрел в небольшое зеркало наверху:

— Успокойся, приятель. Еду я, еду…

Когда он нажал на газ и быстро сократил расстояние до следующей машины впереди, ей стало неловко из-за того, что она отвлекла его:

— Прости, — прошептала она. — Больше не буду.

— Можешь говорить хоть вечность, и я буду безумно счастлив тебя слушать.

Что ж, знать это — так приятно.

— Я знакома с некоторыми вещами, которые видела здесь, но по большей части всё это — открытие. Чаши на Другой Стороне показывают лишь снимки того, что происходит на Земле, концентрируясь на людях, а не на предметах… если только что-то неодушевлённое не является частью чьей-то судьбы. На самом деле, мы видим лишь судьбу, не развитие… жизнь, не пейзаж. Это… всё, ради чего я хотела обрести свободу.

— Как ты выбралась?

В который раз? — подумала она.

— Ну, впервые… Я поняла, что когда моя мать даёт аудиенции людям, пришедшим снизу, появляется небольшое окно, тем самым, в барьере между двумя мирами есть… нечто вроде щели. Я обнаружила, что могу перемещать свои молекулы сквозь крошечное пространство, которое образовывалось, именно так я это и сделала. — Прошлое затягивало её, воспоминания ожили и горели не только в её разуме, но и в душе. — Моя мать пришла в ярость и явилась передо мной, требуя, чтобы я вернулась в Святилище… и я отказалась. У меня была миссия, и даже она не могла заставить меня отступиться от цели. — Пэйн покачала головой. — После того, как я… сделала, что должна была… то решила, что буду просто жить своей жизнью, но были вещи, которые я не предвидела. Здесь, внизу, мне нужно питаться и… есть другие проблемы.

Её жаждущий период, в особенности, хотя она не собиралась рассказывать о том, как наступил фертильный период, парализовавший её. Это было таким потрясением. Наверху женщины Девы-Летописецы были готовы зачать практически всё время, и, таким образом, огромные всплески гормонов не брали контроль над телом. Однако, как только они спускались вниз, и проводили здесь больше одного дня или около того, цикл становился их бременем. Слава судьбе, это происходило лишь раз в десятилетие, хотя Пэйн ошибочно полагала, что у неё есть ещё десять лет до того, как ей нужно будет беспокоиться об этом.

К сожалению, оказалось, что десять лет проходит после того, как цикл впервые даст о себе знать. Даже месяц не истёк с тех пор, как она покинула Святилище, когда началась её жажда.

Вспомнив невыносимую потребность в совокуплении, оставившую её беззащитной и отчаявшейся, она сосредоточилась на лице Мануэля. Услужил бы он ей в период жажды? Позаботился бы о её неистовых желаниях и облегчил бы её боль своим семенем? Способны ли люди вообще на это?

— Но ты снова оказалась там? — спросил он.

Она прочистила горло:

— Да. У меня возникли некоторые… сложности, и моя мать снова пришла ко мне. — Поистине, Дева-Летописеца была в ужасе от того, что похотливые мужчины возьмут её единственную дочь… которая уже «разрушила» столько из дарованной ей жизни. — Она сказала, что поможет мне, но только на Другой Стороне. Я согласилась пойти с ней, думая, что всё будет, как раньше… и я снова смогу найти выход. Но всё вышло иначе.

Мэнни положил свою руку на её:

— Но теперь ты избавилась от всего этого.

Избавилась ли? Слепой Король пытался управлять её судьбой так же, как прежде мать. Хотя его причины были менее эгоистичными, в конце концов, под его крышей жили Братство, их шеллан и малышка, и всех их стоило защищать. Вот только она боялась, что Роф разделял взгляды её брата на людей, а именно, что они были лессерами, ждущими призыва на службу.

— Знаешь, что? — спросила она.

— Что?

— Думаю, что могу оставаться с тобой в этом автомобиле вечно.

— Забавно… я чувствую то же самое.

Опять щелчки, а затем они свернули направо.

Пока они ехали, машин становилось меньше, а зданий — больше, и Пэйн понимала, что Мэнни имел в виду, говоря, что ночь улучшает облик города; в этих окрестностях не было великолепия. Сломанные окна походили на выпавшие зубы, а грязь, засохшая с торцов складов и магазинов, — на морщины. Отметины, появившиеся от гниения, по воле случая или из-за вандализма, искажали то, что когда-то, несомненно, было гладким фасадом, яркие, свежие рисунки исчезали, расцвет молодости давно проиграл стихиям и течению времени.

И люди, стоявшие в тени, были не в лучшем состоянии. В сморщенной одежде цвета тротуара и асфальта, казалось, на них давит что-то сверху, будто невидимая сила поставила их всех на колени… и так и будет их держать.

— Не волнуйся, — сказал Мануэль. — Двери заблокированы.

— Я не боюсь. Мне… тоскливо, почему-то.

— Это городская нищета.

Они проехали мимо очередной гниющей, едва служившей крышей коробки, занятой двумя людьми, делившими одно пальто. Она никогда не думала, что найдёт что-то ценное в угнетающей идеальности Святилища. Но, может, её мать создала пристанище, чтобы защитить Избранных от подобных видов жизни… как эти.

Но скоро окружение немного улучшилось. А после этого Мануэль свернул с дороги на участок, параллельный растянувшемуся новому зданию, которое, казалось, занимало довольно много места. Повсюду огни на возвышающихся рукоятях отбрасывали приятный свет на приземистое строение, блестящие крыши двух припаркованных машин и подрезанные кусты, окаймлявшие аллеи.

— Вот и приехали, — сказал он, остановившись и повернувшись к ней. — Я представлю тебя как свою коллегу, ладно? Просто подыграй.

Она ухмыльнулась:

— Я попытаюсь.

Они вышли вместе, и… о, воздух. Такой сложный букет хорошего и плохого, металлического и сладкого, грязного и божественного.

— Мне это нравится, — сказала она. — Мне это нравится!

Она раскинула руки и закружилась, вертясь на ногах, обутых как раз перед отъездом из особняка. Остановившись и опустив руки, чтобы те передохнули, Пэйн осознала, что Мануэль смотрит на неё, и ей пришлось засмеяться от смущения.

— Прости. Я…

— Иди сюда, — прорычал он, его веки были низко опущены, взгляд был пламенным и собственническим.

Пэйн тут же возбудилась, её тело вспыхнуло. И каким-то образом она поняла, что не нужно торопиться, приближаясь к нему, что надо потянуть время и заставить его ждать, даже если не долго.

— Ты хочешь меня, — протянула она, когда они оказались лицом к лицу.

— Да. Чёрт, да. — Он обхватил её талию и резко притянул к себе. — Давай сюда свои губы.

Что она и сделала, обернув руки вокруг его шеи, слившись с его крепким телом. Поцелуй так и источал собственничество с обеих сторон, и, когда закончился, Пэйн не могла прекратить улыбаться.

— Мне нравится, когда ты требователен, — сказала она. — Я вспоминаю душ, когда ты…