Пусть внешность этого человека не будет похожей на внешность других людей; сделаем его очень длинным и худым, с высоким светлым лбом гения. Тщательно выпишем все характерные черты его лица; украсим голову изобретателя длинной волнистой шевелюрой, ниспадающей на шею, — шевелюрой, которую в наши дни встретишь не часто.

Теперь нужна яркая, запоминающаяся деталь. Очки — это, конечно, очень подходит для ученого, но, к сожалению, слишком банально. Надо добавить еще что-нибудь…

Ага! Вот что: этот ученый, который по нашему замыслу должен быть очень точным, методичным, даже немного маниакальным в своих поступках, — что, если у него будет не одна, а две пары очков? Да, две пары очков в одной оправе, что очень соответствовало бы его характеру. Потому что этот изобретательный человек захотел разрешить задачу, встающую перед всеми стареющими людьми, которым врачи прописывают две пары очков: одну для дали, а другую для чтения и работы, и которые теряют массу времени, то и дело меняя очки или разыскивая их по карманам и ящикам письменного стола, под бумагами, чертежами и книгами.

«Видите, как это удобно! — говорит он с гордостью. — Вторая пара стекол помещается над первой; они укреплены на шарнирах. Когда я хочу увидеть что-то вблизи, я одним пальцем опускаю их. Если же мне надо посмотреть вдаль, я так же легко поднимаю их на лоб».

Он чрезвычайно гордится также своей способностью делать все левой рукой так же хорошо, как и правой.

«Видите, как это удобно! — говорит он, рисуя на доске двумя руками сразу две симметричные половины изобретенного им аппарата. — Почему бы всем людям не попробовать делать так же?»

Какими же чертами характера наделим мы нашего воображаемого героя? Разумеется, он будет «ученым-который-думает-только-о-своих-изобретениях-и-живет-среди-своих-математических-формул». Земля разверзнется у его ног, а он будет спокойно продолжать свои вычисления. Самые страшные опасности будут угрожать ему, а он останется невозмутимым, непоколебимо верящим в точность своих научных выводов. Когда с ним заговорят о чувствах, он ответит теоремами. Когда его спросят, не страшно ли ему погружаться в глубины океана, он ответит: «Нет! Ведь я все рассчитал, все предусмотрел…» Когда же положение станет катастрофическим, мы увидим его все таким же бесстрастным, со счетной линейкой в руках, ищущим выхода из создавшейся ситуации.

Все это превосходно! Но у нашего героя есть один весьма существенный недостаток: мы уже много раз встречались с ним на страницах других научно-фантастических романов. Он заставляет вспомнить, в частности, знаменитого профессора Козинуса, рассеянность которого также не знала границ.

И вот наш вымышленный герой уже стоит перед нами во весь рост как живой: суровый и непреклонный, одинаково строгий к себе и к другим, с лицом без улыбки, немного скованный в своих движениях, с большой головой и высоким лбом, словно отягощенным гениальной идеей, которую он непрерывно обдумывает во всех мельчайших деталях, вопреки и наперекор окружающему, глухой ко всему, что не имеет отношения к его замыслу, абсолютно уверенный в приборах и аппаратах, которые он придумал и сконструировал, нечувствительный ко всевозможным мелочам повседневной жизни…

Когда собеседник спросит его: «Могу ли я курить здесь, не помешает ли это вам?» — он ответит: «Мне нет. Но вам — да!»

И так убедительно и наглядно объяснит весь вред, приносимый табаком, что собеседнику не останется ничего другого, как спрятать в карман пачку сигарет.

Когда некий любознательный журналист спросит его после одного из погружений в батискафе: «Что вы видели там, внизу?» — он ответит: «Я? Я смотрел на показания моих приборов и следил за моими аппаратами».

Так вот, этот герой научно-фантастического романа, образ которого мы только что создали в нашем воображении, — это профессор Пикар собственной персоной. В точности он.

Только настоящий, живой профессор Пикар обладает сверх того некоторыми чертами характера, никак не соответствующими облику жюльверновского героя, чей портрет, «вырезанный из жести», мы с вами сейчас нарисовали. Для тех, кто мало знает его, профессор Пикар, несомненно, кажется человеком, сделанным «из одного куска». На самом же деле он, как и все смертные, обнаруживает в своем характере множество противоречий — тех противоречий, которые, будучи изображены в романе, заставили бы вас воскликнуть: «Я больше ничего не понимаю!», но, встреченные в реальной жизни, лишний раз убеждают, что перед вами живой человек, из мяса и костей, крови и нервов.

Ну разве не противоречие, что этот человек — строгий из строгих — наделен подлинным чувством юмора? Разве не противоречие, что он обнаруживает иногда уголок живой поэзии, спрятанный в самой глубине его сурового сердца?

У Огюста Пикара есть брат-близнец Жан; оба брата похожи друг на друга до галлюцинации. И, пользуясь этим фантастическим сходством, они никогда не упускают случая сыграть со своими ближними веселую шутку. В Швейцарии рассказывают уморительную историю о том, как оба брата ходили по очереди бриться и подстригать волосы к одному парикмахеру, причем тот, который приходил вторым, упрекал перепуганного брадобрея в недобросовестной работе, благодаря которой его клиенты уже через два дня вынуждены снова стричь волосы и брить бороду.

Когда встал вопрос о постройке герметической кабины для стратостата, «люди техники», «мастера», «специалисты» в один голос закричали: «Герметическая кабина? Это невозможно!» И в силу той непреодолимой причины, которая называется инерцией или, проще говоря, косностью, отказались ее строить.

Тогда, переменив тактику, Огюст Пикар попросил, чтобы ему сделали сферический резервуар таких-то размеров из таких-то материалов. И ему немедленно сделали сферический резервуар таких-то размеров из таких-то материалов. Профессор Пикар всегда рассказывает об этом случае с большим юмором, попутно всячески высмеивая «практиков», которые не хотят верить в возможности «теоретиков».

А вот еще один случай. Когда все необходимые разрешения на полет стратостата были уже испрошены, административные органы вдруг подняли страшный крик, узнав, что на стратостате в качестве балласта будет использована свинцовая дробь. Подумать только! Крошечные свинцовые пульки сыплются с высоты 16 000 метров на головы людей, сидящих в бистро, или на коров, мирно щиплющих траву на пастбище! Однако невозможно было загрузить гондолу стратостата классическими мешками с песком: они заняли бы слишком много места. Требовался другой, более компактный балласт. Что же делает Пикар? Подчиняясь требованию властей, настаивающих на классическом песке, он заявляет, что загрузит гондолу «свинцовым песком».

И об этом случае Огюст Пикар рассказывает с неподражаемым мастерством подлинного юмориста.

Быть может, и вся внешняя суровость его — не более как юмористическая поза? Возможно… Не следует забывать, что мы имеем дело с живым человеком.

Когда же вы узнаете профессора Пикара ближе, вы с изумлением обнаружите, что этот ученый, у которого алгебра и геометрия, казалось бы, вошли в плоть и кровь, отнюдь не остается бесчувственным к поэзии.

В протестантских общинах издавна существует обычай, что в дни рождественских праздников один из членов общины должен написать и прочитать детям святочный рассказ или сказку, приличествующую случаю. В Брюсселе, в приходе, где живет Пикар, эта поэтическая роль по праву доверена «дяде Огюсту». И знаменитый ученый всегда охотно выполняет порученную ему роль, разговаривая с детьми, столь чуткими к поэзии, на языке им близком и понятном.

А его страстная юношеская мечта увидеть своими глазами обитель вечного мрака и разноцветные созвездия, которые зажигает в ней жизнь! Разве не свидетельствует она о душе, наделенной высоким поэтическим воображением? Какой же силой должна была обладать эта полудетская мечта, чтобы, в отличие от стольких других беспочвенных мечтаний, обрести плоть и кровь, претвориться в жизнь! Только вместо поэмы, полотна или симфонии творческий замысел на этот раз воплотился в цифры и формулы, стекло и металл — вот и вся разница! И если поэт — это человек, мечты которого столь могущественны, что они могут наложить отпечаток на всю его судьбу; то каким большим поэтом следует считать того, кто последовал за своей мечтой сначала в стратосферу, а затем в глубочайшие океанские бездны, гораздо дальше, чем кто-либо из смертных, живших до него?