Кабинет Майка располагался в корпусе имени Жака Моно [18], где помещалось отделение молекулярной биологии. Дверь была открыта, и Джон с порога увидел заваленный листами вычислений стол, за которым сидел его рослый, плотно сложенный товарищ.

– Джон! – вскрикнул Майк, завидев гостя. – Господи, надо же! Что ты тут делаешь?!

Он вскочил так резко, что полы белого халата затрепыхались у него за спиной, и, двигаясь с ловкостью бывшего игрока «Айова Хокай», поспешно обогнул стол, чтобы энергично затрясти протянутую ладонь Джона.

– Черт, Джон, сколько лет, сколько зим!

– Пять лет, – напомнил ему Джон с улыбкой. – Как продвигается работа?

– Продвигается хорошо, да больно ее много, – рассмеялся Кирнс. – Как всегда. А тебя каким ветром занесло в Париж? Охотишься за вирусами для ВМИИЗ?

Джон помотал головой, воспользовавшись поводом перевести разговор в нужное русло.

– Нет. Я из-за моего друга, Марти Зеллербаха. Он пострадал при взрыве.

– Это тот Зеллербах, что, как говорят, работал с Шамбором? Никогда не встречался… Сочувствую, Джон. Как он?

– В коме.

– Черт. Прогноз?

– Одни надежды. У него серьезная черепно-мозговая травма, и в сознание он не приходил. Хотя есть признаки того, что он выйдет из комы. – Джон снова мрачно помотал головой. – О Шамборе никаких новостей? Тело не нашли?

– Все еще ищут. После взрыва там одни обломки. Чтобы все разобрать, уйдет не один день. Нашли… части тел, теперь пытаются опознать. Невесело все это.

– А ты не знал, что Марти работает с Шамбором?

– Вообще-то нет. Только из газет и выяснил. – Кирнс вернулся на свое место за столом, а Джону указал на ветхое кресло, заваленное какими-то бумагами. – Папки можешь свалить на пол.

Джон кивнул и последовал совету.

– Я сказал, что не встречался с Зеллербахом, да? Верней сказать, я даже не слышал, что он здесь. Официально его не зачисляли в штат, и я не видел его имени в списках гостей или специалистов, прибывших по обмену. Вероятно, он прибыл по личной договоренности с Шамбором. – Кирнс примолк. – Не стоит, наверное, тебе об этом говорить, но я беспокоился за Эмиля. В последний год он начал как-то странно себя вести.

– Странно? – вскинулся Джон. – В каком смысле?

– Ну… – Кирнс задумался, потом заговорщицки склонился вперед, опершись о груду бумаг и сплетя пальцы домиком. – Он был таким жизнерадостным, понимаешь? Общительным, открытым – свой парень, при всем его возрасте и опыте. Работал упорно, но никогда не относился к своим исследованиям слишком уж серьезно. И он был очень здравомыслящим. Не без собственных вывертов, как все мы, но, по сравнению с последним годом, ничего особенного. И к жизни он относился разумно – без самолюбования. Помню, мы как-то собрались компанией, выпивали, и он заметил: «Вселенная прекрасно обойдется и без нас. Всегда найдется кто-нибудь на наше место».

– Рисовка, конечно, но во многом – правда. А потом с ним что-то случилось?

– Да. Он словно вовсе пропал. Его не было ни в коридорах, ни на собраниях, ни в кафе, ни на «мозговых штурмах», ни на вечеринках…. И это произошло враз. – Кирнс демонстративно прищелкнул пальцами. – Как отрезало. Его – от нас. Будто ножом. Для большинства из нас Шамбор сгинул.

– И это случилось с год назад? Когда он перестал вводить результаты своих опытов в центральный компьютер?

– А об этом я не слышал! – непритворно изумился Кирнс. – Черт, получается, мы даже представления не имеем, чего он добился за последние двенадцать месяцев?

– Именно так. Ты знаешь, над чем он работал?

– Конечно. Все знают. Над молекулярным компьютером. Слышал, он добился больших успехов. Может, даже создаст его первым – лет через десять. Это не тайна, но…

– Но?

Кирнс откинулся на спинку кресла.

– К чему тогда эти секреты? Вот что в нем переменилось напрочь. Он стал скрытным, отчужденным, рассеянным, избегал коллег. На работу – домой – на работу, как маятник. Иногда он днями не вылезал из лаборатории, даже, я слышал, кровать с матрасом себе там поставил. Но мы это списывали на то, что Шамбор наткнулся на золотую жилу.

Джону не хотелось демонстрировать излишний интерес к Шамбору, его записям или ДНК-компьютеру. В конце концов, для Кирнса или любого другого он в Париже из-за Марти, и только.

– Не он первый так заработался. Ученому, который на это не способен, нечего делать в науке, – заметил он и после недолгой паузы поинтересовался как бы случайно: – А ты что думаешь по этому поводу?

Майк фыркнул.

– Если пофантазировать? Украденные открытия… шпионы… может быть, промышленный шпионаж. Игры плаща и кинжала.

– Тебя что-то наводит на такие мысли?

– Ну, всегда можно вспомнить о Нобелевской. Тот, кто первым создаст молекулярный компьютер, проходит без очереди. А это не только деньги, это еще и престиж – Осса и Пелион престижа. От нобелевки еще никто в Пастеровском не отказывался. Во всем мире – не откажется. В таких условиях любой может занервничать. Попытаться защитить свои работы, пока те не будут готовы к публикации.

– Мысль интересная.

«Но кража – одно, – подумал Джон, – а взрыв, равнозначный массовому убийству, – совсем другое».

– Но тебе ведь не с потолка пришла эта идея. Что-то навело тебя на мысль, будто Шамбор хочет защитить свои результаты…. может быть, что-то необычное, подозрительное даже?

– Ну, раз пошел такой разговор… мне не понравились люди, с которыми я пару раз видел Шамбора. Не в институте. И машина, которая его забирала иногда вечером.

Джон постарался скрыть охвативший его интерес.

– А что за люди?

– Обычные на вид… хорошо одетые французы. Я бы сказал – военные, но только по выправке. Хотя, если Шамбор продвинулся в создании молекулярного компьютера, это имеет смысл. Военные непременно захотели бы ознакомиться с его результатами. Если он им позволит.

– Естественно. А машина? Не помнишь хоть, какой модели, какой фирмы?

– «Ситроен», из последних, но модели не назову. Здоровый такой микроавтобус. Черный. Я с Шамбором сталкивался, если работал допоздна. Иногда его подбирала машина. Подъезжала, открывалась задняя дверь, Шамбор залезал, согнувшись пополам, – он был очень высокий, помнишь? – и уезжала. Я почему удивился – у Шамбора ведь был свой маленький «Рено»… и я его видел на стоянке после того, как «Ситроен» отъезжал.

– А что за люди его забирали – не видел?

– Нет. Да я и не смотрел – мне тогда было лишь бы до дому добраться.

– И «Ситроен» привозил его обратно?

– Не знаю.

– Спасибо, Майк, – медленно проговорил Джон, обдумывая слова Кирнса. – Не стану тебя больше отвлекать, у тебя, я смотрю, дел полно. Понимаешь, я пытаюсь выяснить, чем Марти занимался в Париже, чтобы понять, в каком он был состоянии перед взрывом, а тут нас что-то занесло с Шамбором… У Марти синдром Аспергера; обычно он компенсирован, но я с ним давно не виделся и хотел убедиться. Ты не знаешь, у Шамбора была семья? Может, они расскажут мне что-нибудь о Марти.

– Эмиль вдовец. Его жена умерла лет семь назад. Я тогда здесь не работал, но мне говорили, на него это тяжело повлияло. Он тогда тоже с головой ушел в работу и чуждался коллег. Еще у него есть дочь, но она уже взрослая.

– Адреса у тебя нет?

Адрес отыскался в компьютере Кирнса.

– Ее зовут Тереза Шамбор, – подсказал коллега, покосившись на Джона. – Она довольно известная актриса, больше театральная, но снялась и в паре французских фильмов. Как я слышал – красавица.

– Спасибо, Майк. Я тебе перезвоню, когда узнаю, что с Марти.

– Давай. И тогда выпьем вместе, пока ты не умотал домой. Удачи. Тебе и Марти.

– Спасибо. Хорошая идея.

Выйдя на улицу, Джон остановился на секунду, глядя на поднимающийся к облакам жидкий столб дыма, потом покачал головой и двинулся прочь. Вспомнив по дороге о Марти, он позвонил с мобильника в госпиталь Помпиду. Старшая медсестра отделения интенсивной терапии сообщила ему, что состояние Марти оставалось стабильным, с небольшими признаками улучшения. Это было немного, но Джон надеялся все же, что его старый друг вытянет.