Все торопливо забрались обратно в машину, и Питер тронулся с места, направляясь по шоссе на запад, в сторону замка, где они надеялись обнаружить генерала Лапорта и последний молекулярный компьютер.

Марти на заднем сиденье заламывал руки.

– Надо полагать, мы остались совершенно одни?

– На помощь можно не рассчитывать, – согласился Джон.

– Что-то я нервничаю, – пожаловался толстяк.

– Это хорошо, – заметил Питер. – Помогает держаться в форме. Но ты крепись. Могло быть хуже. Ты мог бы сидеть точно на том злосчастном клочке земли, который наши маньяки избрали мишенью.

Перед тяжелой, окованной железом дверью, за которой томилась его дочь, Эмиль Шамбор поколебался. Как ни пытался он объяснить Терезе свои побуждения, она отказывалась даже выслушать его, и Шамбора это безмерно огорчало. Он не просто любил дочь – он уважал ее, восхищался ее работой, а еще больше – бескорыстным стремлением к совершенству. Она упрямо отказывалась от любых предложений перебраться в Голливуд. Она была театральной актрисой, и ее представления об успехе не включали в себя дешевой популярности. Вспомнилось, как сказал один американский редактор: «Хороший писатель – это богатый писатель, а богатый писатель – это хороший писатель». Подставь в эту формулу «актер» или «ученый», и получишь убогий американский образ мысли во всей его красе, которому – до сей поры – должен был подчиняться мир.

Шамбор глубоко вздохнул, отпер дверь и, отворив ее тихонько, вошел, не озаботившись даже запереть изнутри.

Тереза сидела, завернувшись в плед, в одном из любимых Лапортом старинных жестких кресел у стрельчатого окна в дальнем конце тесной комнаты. Поскольку генерал-граф был поклонником исторической достоверности, удобств в замке было немного. Правда, на полу были расстелены толстые ковры, по стенам – развешаны гобелены; в камине полыхал огонь, но его жар не мог противостоять знобкому холодку, сочившемуся из каждого камушка мрачных стен. Пахло застоялой сыростью.

Не оборачиваясь, Тереза продолжала глядеть в окно, на звезды. Шамбор подошел, встал рядом, опустив взгляд. Снежно-белые лунные лучи омывали землю, высвечивая темное покрывало травы на месте засыпанного рва, обступивший замок старый, заброшенный яблоневый сад, а дальше – просторы нормандских равнин, перелески и фермы.

– Время пришло, Тереза, – прошептал он. – Скоро полночь.

Только теперь она обернулась к отцу.

– Значит, вы сделаете это в полночь. Я надеялась, что ты придешь в себя. И скажешь, что отказываешься помогать этим бессовестным типам.

– Как ты не видишь, – вскинулся Шамбор, – что мы хотим спасти страну?! Мы подарим Европе новую зарю. Американцы душат нас своей вульгарной, убогой культурой. Их влияние замарало наш язык, наши идеалы, наше общество. Возглавляемый ими мир лишен будущего и едва наделен справедливостью. Для них существует только две ценности: сколько может потребить человек за максимальную цену и сколько он может произвести за минимальную плату?!

Шамбор с омерзением скривился.

Тереза рассматривала его, будто старик-ученый был мерзким насекомым на предметном стекле собственного микроскопа.

– При всех их недостатках, они не совершают массовых убийств.

– Совершают! К чему привела их политика в Африке, Азии, Латинской Америке?

Она примолкла, раздумывая, потом горько хохотнула и покачала головой:

– Тебя же это нисколько не волнует. Ты действуешь не из любви к человечеству. Тебе нужна всего лишь власть. Точно как твоим генералу Лапорту и капитану Боннару.

– Я хочу, чтобы Франция восстала. Европа имеет право определять собственную судьбу!

Он отвернулся, чтобы Тереза не увидела муку на его лице. Родная дочь… как же она не понимает?!

Тереза молчала.

– Я тоже мечтаю об объединенном мире, – проговорила она наконец, взяв отца за руку. Голос ее помягчел. – Но таком, где люди – просто люди и никто не властвует над другими. Франция? Европа? Соединенные Штаты? – Она печально покачала головой. – Все это анахронизмы. Я мечтаю о едином мире. Таком, где никто не станет ненавидеть или убивать другого во имя бога, державы, культуры, расы, сексуальной ориентации или чего угодно. Надо радоваться нашим различиям. В них – наша сила, а не слабость.

– Ты думаешь, что американцы мечтают о подобном мире, Тереза?

– А вы с твоим генералом?

– Франция и Европа дадут твоему миру больше шансов родиться, чем американцы.

– Помнишь, как после Второй мировой американцы помогали нам отстраиваться? Они помогали нам всем – и немцам, и японцам тоже. Всем, по всему свету.

Этого Шамбор уже не мог вынести. Она закрывала глаза на истину.

– И взяли за это свою цену! – отрезал он. – Мы заплатили своей индивидуальностью, своей человечностью. Разумом и душой.

– Судя по твоим словам, вы сегодня взыщете плату миллионами жизней.

– Ты преувеличиваешь, дитя мое. Мы всего лишь предупредим мир, что Америка не способна более защитить себя. Но жертв будет относительно немного. Я настоял на этом. И мы давно уже воюем с американцами. Бой не стихает ни на день, ни на миг. Иначе они сомнут нас. Мы – не такие, как янки. Мы вернем былое величие.

Тереза выронила его руку и снова уставилась в окно. Когда она заговорила вновь, голос ее был печален и звонок.

– Я сделаю все, чтобы спасти тебя, папа. Но я должна тебя остановить.

Мгновение Шамбор еще стоял рядом в оцепенении, но Тереза больше не обернулась. Потом он вышел из комнаты и крепко запер дверь.

Следующий раз они остановились на маленькой заправочной станции близ деревни Бумеле-сюр-Сен. В ответ на расспросы Джона служащий покивал:

– Oui, bien, граф в Шато-ля-Руж. Я в его лимузин сегодня заливал полный бак. Все у нас рады. Не так часто мы видим нашего великого земляка с тех пор, как он командует НАТО. Кто бы лучше его справился, а?

Джон невыразительно улыбнулся, отметив про себя, что местный патриотизм повысил Лапорта на одну ступень в командной иерархии НАТО.

– Он один? – поинтересовался агент.

– Увы. – Служащий снял кепку и перекрестился. – Графиня уже много лет как преставилась. – Он оглянулся, хотя, кроме него и путешественников, на заправке не было ни души. – Оно конечно, бывала в замке одна юная особа, но ее уже больше года как не видывали. Иные говорят, и к лучшему. Граф, дескать, пример подавать должен. А я что скажу – графья наши веками чужих жен в замок таскали, нет? А про крестьянок что говорить? У великого герцога Вильгельма [46] матушка кто была? Дочь дубильщика. А граф наш еще не стар, вот и одиноко ему. Трагедия, да? – И он оглушительно расхохотался.

Рэнди сочувственно улыбнулась.

– Солдату, как говорят, пушка – жена. Вряд ли и капитан Боннар приехал с супругой.

– Ах, этот… У него на других и времени-то не остается. В рот его светлости смотрит. Как только не забыл еще, что женат.

Служащий пристально вгляделся в стопку евро-мелочи, которой Джон расплатился за бензин.

– У вас баки-то почти полны были. А чего вам от графа надо?

– Да он нас приглашал в свое время заглядывать, обещал замок показать, если поблизости окажемся.

– Ну тогда повезло вам. Он тут редко бывает. Забавно, кстати, – тут с час назад еще один тип про него спрашивал. Негр такой здоровенный. Говорит, в Легионе раньше служил, с графом и капитаном Боннаром. Оно, может, и так – берет на нем зеленый, только одет не по-нашему, понимаете? На английский манер. А уж о себе мнит! И глаза такие странные, зеленоватые – никогда у чернокожего таких глаз не видел.

– А одет как был? – поинтересовался Джон.

– Да вот как вы – штаны да куртка. – Служащий покосился на Рэнди. – Только все новое.

– Спасибо, – поблагодарил его Джон, и они с Рэнди вернулись в машину.

– Слышали? – спросил Джон товарищей, когда Питер отъехал подальше.