– Конечно, – с нескрываемой гордостью ответил американец, его лицо расцвело при одном только упоминании. – Трое: Джастин, Сэмюэль и Клара.

– Клара?

– Достаточно нетипичное имя для американки, согласен. Хотя, встречались и пооригинальней. Супруга, Тэсс, очень любила одну писательницу… Кстати, украинку, эмигрировавшую в Штаты.

– И кто же эта писательница? – спросила Рената.

– Я не помню точно, – пожал плечами Бёрд. – Не стану голословить. Никогда не интересовался фэнтези… Помню только что публиковалась она под мужским псевдонимом.

– Где сейчас… ваша семья? – осторожно спросила Рената. Она очень боялась услышать, что, как и у миллионов других людей, семья Бёрда погибла в безумии остервенелой бойни.

– Джастин, наверное, сидит перед интервизором дома и ругает выбранного президента, – усмехнулся Майкл, смотря куда-то перед собой, точно там он прекрасно видел всех, о ком говорил. – Угораздило же его стать демократом и бездельником одновременно! Сэм совершенно точно нянчит Нэнси, мою – страшно сказать – внучку… Недавно поступил в университет, но, чувствую, не вытянет такой нагрузки. Клара может быть только в одном месте – на мотодроме. Большая часть седины на моей голове – её заслуга! Отрастёт – увидите.

Седина как-то не вязалась с внешним видом Майкла. Оно и понятно: свежее, подтянутое лицо американца заставляло засомневаться в его возрасте. Женщины улыбались, то и дело переглядываясь. Только Ренате улыбка с каждой минутой давалась всё тяжелее…

– А супруга? – кокетливо спросила Виктория.

– Мы развелись, – ответил Майкл непринуждённо. – После войны я стал другим, она изменилась… Мы решили не мучить друг друга, поэтому…

Вика уже откровенно умилялась, завороженно глядя на Бёрда. Рената не выдержала и отвернулась. Ей было немного стыдно за то, что она не могла справиться со своими чувствами. Стыдно перед Майклом, перед Викой, десятилетней девочкой бегавшей по шрамам военных действий, оставленных на теле нейтральной Германской республики. Стыдно за то, что так и не смогла простить смерть своему десантнику…

Рената видела войну изнутри. И не просто выросла в условиях войны, а принимала непосредственное участие. Вступила в неё шестнадцати годов отроду, войдя добровольной медицинской сестрой в залитый криками военный госпиталь. Там были только солдаты и офицеры Союза. Рената помогала спасать жизни воинам только одной стороны, но на то была просто воля провидения. Ничего не изменилось бы, окажись она по другую сторону фронта, где вопли в лазаретах расщеплялись на англоязычное многоголосье с примесью других языков Старого Света.

Для неё не было ни малейшей разницы на каком языке окровавленный солдат зовёт свою мать…

Александр Александрович смотрел на Милославу туманным, несфокусированным взглядом. Девушка стояла спиной, понуро опустив плечи, точно школьник, которому в самый интересный момент сериала напомнили про несделанное домашнее задание. Лица её он не видел. Да и не хотел видеть. Нынешний облик некогда Старстрим не на что, кроме мрачных дум, натолкнуть не мог.

Это даже хорошо, что «прыжок» Антонова так устроен: приехал, окружили лаборанты, суматоха, что-то подписал, лёг в пустую капсулу, залили раствором. Ни тебе долгих привыканий в тестовых условиях, ни личных знакомств с группой, если вдруг кого-то, а такое после войны случалось нередко, видишь впервые. Меньше потом терзаний, если чья-то личность оказалась и не его вовсе...

Интересно, что у неё сейчас в голове?

Точно расслышав мысли Александра Александровича, Милош начала неспешно поворачиваться. Он ожидал увидеть бледность, болезненность лица. Обнаружить в глазах девушки боль и страдание. И не потому, что это ему хотелось этого, нет. Просто по-другому они и не выглядели, эти несчастные. За карьеру Александр Александрович трижды видел повреждённых.

Но она его удивила. Милош поворачивалась медленно, невесомо переступая босыми ножками с носка на пятку, как дитя, крадущееся под рождественскую ёлку гораздо раньше положенного срока. Залитое красками жизни лицо выражало кипучую смесь интереса и восторга, Милослава оглядывала однотонно светлые, мягкие стены изолятора так, словно в жизни не видела ничего более прекрасного. Ярко-голубые глаза светились, руки были приподняты, а голова чуть наклонена, как в спектакле про Белоснежку, когда она, спев, вслушивалась в отзвуки природы. Тонкие пальцы Милош то и дело подёргивались, будто под ними витали сотканные из невидимых волн клавиши несуществующего клавесина.

– Хорошо, если так и будет кружиться.

Командир загодя услышал приближение Бурова, но поворачиваться не стал. Он хотел ещё понаблюдать за тем, как вполне конкретный человек испытывает вполне конкретное счастье.

– Я ждал тебя раньше, Тимофей, – всё ещё не поворачиваясь, но уже упустив эфемерное очарование, Саныч продолжал смотреть на Милош.

– Я исправил несколько спиралей. Не могу начинать серьёзное дело, если есть какая-то мелочь.

– Что думаешь про все эти тени?

– Я не встречал, чтобы галлюцинации имели локационную привязку. Но я и не врач.

– Хм… Почему именно тени детей? Или ребёнка… Не думаю, что это галлюцинации.

– Я вообще об этом не думаю.

Буров удалился вглубь отсека, а Александр Александрович так и не повернулся. Казалось, если он сейчас оторвёт взгляд от Милославы, то после увидит лишь страдание и животные инстинкты, что тонкий восторг девушки всего лишь игра его воображения.

Отчего-то вдруг пересохло в горле. Командир прокашлялся и...

Мираж исчез. Нет, девушка ничуть не изменилась. Как кружилась она неспешно, так и продолжала кружиться. Но взгляд Саныча вдруг почерствел, сделался более предметен и материален. Как будто ему только что сказали: всё это ложь, и указали место, откуда мистификацией управлял ловкий фокусник-режиссёр.

Он вдруг обратил внимание, что Милош не притронулась к еде, а воду так и вовсе неловко сбила ногой, разлив по полу. Что размягчённые ногти на руках слегка кровоточили – видимо, она пыталась ими что-то делать. Что приоткрытые губы пересохли, как если бы она дышала только ртом. Что…

Саныч отвернулся.

Буров препарировал одну из капсул. Через минуту в коридоре послышались шаги, и в проёме показался большеголовый Роберт Павлов.

– Товарищ майор… – начал было тот, но командир жестом остановил якута.

– Сегодня моя смена. Иди, начинай работать. Готовься к разведке. Рано или поздно нам выходить наружу.

Буров выглянул на Саныча, будто тот сказал, что коммунизм всё равно будет построен. Роберт кивнул и был таков.

– Эта, – Истукан распрямился и указал отвёрткой-трансформером на одну из капсул, – выведена из строя.

– Ты уже говорил…

– Я говорил, что она неисправна, что сломан маяк. Теперь говорю: выведена из строя. Локальное механическое повреждение системы основного охлаждения квантового маяка.

– Локальное? – с нехорошим предчувствием командир поднялся и поравнялся с Буровым.

Маяк опоясывала тройная полиметаллическая трубка, свитая замкнутой спиралью, внутри которой по идее циркулировал сжиженный гелий. И в одном месте трубка была очевидно дырявой. Односторонняя термоизоляция была оторвана, а сам проводник охладителя расплющен будто бы гидравлическими плоскогубцами или чем-то схожим по площади давления. Гелий, понятное дело, давным-давно улетучился.

– Что мы имеем, – недобро подытожил Буров. – Кто-то раздавил трубку системы охлаждения квантового маяка.

– Н-да… – Александр Александрович почесал подбородок. – Так повредиться при посадке маяк не мог…

– Не мог. И я о том же. Его кто-то повредил. Причём достаточно странным образом.

– Поясни.

– Для чего нужно выводить из строя маяк? – спросил Буров и тут же ответил: – Для того, чтобы некто – возможно вполне конкретный некто – не попал на Ясную, а остался на Земле. Но! Информация, кто именно пробудится в этой вот, – он рукой указал на раскрытый корпус приёмника, – капсуле, недоступна. Факт. А значит – цель не в этом.