– Бойтесь данайцев… дары приносящих!.. – пуская слюни, похихикал абориген.

– Да кто ты такой?! Покажи нам выход! – приказал Роберт, но вышло не очень убедительно.

– Конечно… – окровавленная улыбка растеклась ещё шире. – Смотрите!..

Он вдруг перекатился, упал в воду и, дёргаясь, быстро пошёл ко дну.

– Туда тебе и дорога!.. – истошно прокричала девушка, рыдая.

Роберт подошёл к краю, изумлённо наблюдая, что абориген всё ещё тонет, уменьшаясь и уменьшаясь… Озерцо на поверку оказалось бездной.

Спустя какое-то время он принялся рвать грибы с белёсых панцирей и складывать их в связанный походным узлом китель. Два лопуха он съел тут же, понюхав перед этим. Пахло очень даже съедобно. Так, что аж слюни потекли.

– Под воду нет ничего.

Вика подползла к краю озерца. Пила медленно, забирая воду ладошкой подальше от того места, где утонул абориген. Без запаха и выраженного вкуса, чуть тёплая, она неплохо утоляла жажду. Будь что будет. Неизвестно когда ещё ей удастся попить. И удастся ли.

– Я не пойду наверх… – еле слышно прошептала она. – Я ни за что не пойду наверх…

Роберт прислушался к себе. Интуиция, которой он привык доверять, твердила в обратное: вверх. Но переубедить Вику он не смог. Да и не старался особо. Встречаться с мимиком Роберт не очень-то хотел.

Воды набрать так и не удалось. В дыры, что темнели по стенам, они лезть не решились. В двух словах он рассказал Вике что там: кажущийся бесконечным путь и нечастые встречи с червями, от которых тащит сыростью и аммиаком. Путь наверх из залитого голубым грота с льющимися на потолок каплями Роберт так и не нашёл. Всюду был камень, твёрдая порода, которую руками никак не взять. Он даже возвращался на то место, где с перепугу размозжил червя. Но так и не сумел найти пролом. Словно стены тоннелей каким-то образом восстанавливались.

Напоследок он умыл пыльное, разбитое лицо, сполоснул от крови затылок девушки, и они двинулись, помогая друг другу на спуске.

Про встречу с Пустым Роберт благоразумно промолчал...

Ему было жаль Трипольского… Он ведь просто заигрался с гордостью. Ослеп от блеска собственного ума и едва ли догадывался, каким может быть эхо космоса. Он вряд ли мог поверить, что и за сотню световых лет найдутся вещи, которые человеческий разум поспешит сбросить в сверхъестественное и паранормальное. Но всё просто: ведь он сам определил для себя, что есть естественное и что есть нормальное. Сдвинь границы – и ситуация поменяется.

Трудно представить, как они пробирались бы, не будь света от голубых прожилок по стенам, полу и потолку. Кое-где тоннель всё же погружался в полумрак, но чаще было светло.

Шли медленно, останавливались и прислушивались. Спуск то становился опасно крутым, а то и вовсе выходил в горизонт. Постоянно теплело, и к моменту, когда впереди показались блики новой пещеры, сделалось откровенно жарко.

Вскоре они очутились в своего рода галерее, опоясывавшей на большой высоте гигантскую, светлую пещеру. Множество различных проёмов по всей её протяжённости, иногда в человеческий рост, позволяли обозреть удивительную панораму с разных сторон. И смотреть было на что…

– Это же… Это…

– Город!.. – с придыханием договорил Роберт.

Кварталы делились немного изогнутыми линиями узеньких улиц, но не это было удивительно. Даже отсюда, издали было видно, что архитектура каждого квартала уникальна и отличается от соседствующей как стул от вертолёта.

Невозможно было точно сказать, сколько прошло времени. И Роберт, и особенно Вика валились с ног, но до последнего не останавливались. Вскоре девушка всё же упала и заплакала.

Привал вернул часть сил. Вика пожевала грибов – мягких, похожих на вкусную, сочную вату. И от них меньше хотелось пить.

Роберт хотел уже сказать «пора», как вдруг что-то услышал.

– Тс-с-с…

Девушка подскочила, как ошпаренная дворовая кошка. Лицо её побледнело, губы затряслись…

– Это наши! – обрадовался Роберт, широко улыбнувшись.

Но звук доносился из пройденного ими тоннеля. Это был свист, мелодия позабытой большинством песни. И Вика уже слышала этот свист…

Трипольский посмотрел на руки – они тряслись как никогда. Казалось, возьми он стакан с водой, в нём не останется и капли. В голове, как зацикленная, крутилась одна и та же мысль.

Пустой космопроходец существует.

Его останки острыми кусками лежали прямо тут, на полу! Не то глина, не то стекло... Он рассыпался, разлетелся от первой же пули гордеева. И Трипольский готов был поклясться оксфордскими чертежами, что Рената стреляла уже в неподвижную куклу. Она промахнулась дважды и только с третьей попытки попала, но всё это время его слепой близнец оставался неподвижен.

Трипольский боролся со страхом как мог. Нельзя поддаваться панике и бросать начатое. В том нет конструктива. Следовало во что бы то ни стало оживить ЭВМ. Теперь уже ему самому потребуются значительно большие вычислительные мощности, нежели кустарно сцепленные в параллели носители камер.

Это же невероятный шанс! Трипольский был глубоко убеждён: если что-то возможно измерить, то возможно и изменить. Ведь само по себе наблюдение так или иначе уже является воздействием!

Пережитый ужас не сломил его. Не загнал дрожащим и скулящим в дальний угол кубрика, нет. Страх за собственную жизнь по-особому повлиял на Трипольского. Мысли ускорились, обострились в поисках путей выхода. Из мельком слышанных рассказов Роберта он хорошо уяснил одно: Пустой не отступает. Никогда. А значит, это не последняя их встреча. И в следующий раз он хотел быть во всеоружии.

Первый же вопрос, которым задался Трипольский, вышел прямым попаданием в цель. Почему Пустой замер, почему не довершил начатое? Что ему помешало?

Рената. Но не её пуля, нет. Свинец лишь раскрошил уже окоченевшую оболочку. Пустого остановил её взгляд. Вторая точка наблюдения. Она, сама того не желая, подвергла его изменению только лишь тем, что увидела. Иного рационального объяснения случившемуся Трипольский не находил.

Теория его строилась на знаменитом парадоксе: один только факт наблюдения, но не исключено, что и точка зрения ищущего, «превращали» фотон то в частицу, то в волну. Если учёный жаждал видеть в нём частицу, то непременно находил свойственные ей проявления. Но ровно так же дело обстояло и с волной!

Пусть бедняга Роберт дальше барахтается в болоте суеверий – он сам того хочет. Он же, Алексей Трипольский, бросит мифу вызов и разобьёт его!

Рацио Трипольского бунтовал недолго. Современная наука многое списывала в «феномены». Чего стоит только феномен Антонова с запутанными частицами, на котором базировался «прыжок» и космоходство в целом. Чем структурно сложнее объект, тем будет точнее его копия в точке сборки. Как? Почему? Феномен – и всё тут. Про Ординатора вообще стоило молчать. Его земная природа вызывала у Трипольского стойкие сомнения.

Но принять факт существования чего-либо необъяснимого с тем, чтобы идти дальше и изучать, было шагом необходимым. Своего рода отправная точка, без которой работа с теорией зачахнет даже не в зародыше – раньше, захлебнувших волной противоречий, которые при чуть большем углублении запросто могли стать и не противоречиями вовсе.

Точно так поступил и Трипольский. Для себя он принял факт существования Пустого космопроходца, но это не значило, что он разделил точку зрения большинства на его счёт. Он не признал в нём некую карающую силу космоса, чем Пустого рисовали байки. Скорее, он являлся чем-то вроде сгустка негативных мыслей яркой личности, отражением, эхом, стремящимся…

Вспомнив описания жертв Пустого, Фарадей выронил насадку-индикатор. Выглянул в отсек, прислушался к звукам коридора за закрытой теперь переборкой.

Пустой ведь что-то говорил… Будто бы от его, Трипольского, лица. Жуть всё-таки. Подлезая под широкую плату с тремя охладителями, Фарадей покосился то место, где несколько часов назад рассыпалась его несостоявшаяся смерть. Останки уже убрали в карантинный контейнер. Но холод будто бы чувствовался и сейчас.