Роман придушил народившееся желание ответить ему немедля, начистоту. Несложно догадаться в какую сторону кренил разговор Леонид Львович. Всякого рода богословы только тем и живы, что водят людей окольной тропой, держась за подол Истины…
Меж тем, возвращаясь обратно в склад, Ганич продолжал:
– Не для кого же не секрет, друзья, что по возвращении на Землю Александр Александрович не излечится! Что нога его так и останется мумифицированной этой… этим чудовищем, про которого вы рассказывали.
Тут Леонид Львович взял паузу. Наверное, он виделся себе победителем, на мгновение задержавшим меч над поверженным противником, позволяя тому лицезреть собственную смерть.
Да, все с самого начала знали, что нога Саныча не «отрастёт», стоит ему «прыгнуть» обратно. Иначе никогда и не было. Впервые тяжело раненого космопроходца возвращали не с Анубиса, как можно бы подумать, а с дедушки Марса. В том самом пожаре на «Маркизе» обгорело двое, не критично, всего около десяти процентов кожного покрова, без проникновения. Но со временем пошло заражение и командир решил вернуть пострадавших в Новосибирск.
Можно представить реакцию Антонова, когда из капсул вынимали обожжённых людей. Это рушило на корню выстроенную им теорию. Но нашлись лаборанты, которые утверждали – Эдуард Кириллович был спокоен. Будто бы знал, что так всё будет.
– Возможно, – как бы с сожалением вздохнул Ганич, – он нащупал бы нить к верному ответу, взгляни на новые обстоятельства иначе… Но! Антонов продолжил копать в том же направлении. В глубину могилы собственной – величайшей! – теории, ища несуществующие причины… Я не верю, что такой ум не допускал: носителем информации о человеке может быть… сам человек! Его разум!
– Спасибо, что не душа, – пробасил Буров.
– Неважно! – точно с кафедры воскликнул Ганич. – Пусть тот, кто скажет, что это не одно и то же, первым бросит в меня камень!
Капля по капле, чаша Романова терпения мелела… Перед внутренним взором встал пыльный перрон, пропахший порохом и страхом, и родные женщины с бездонными слезящимися глазами, преисполненными веры. В справедливость. В любовь. В единение.
Роман встрепенулся.
Впервые в жизни во время экспедиции он поступил не по Уставу. Пара секунд, и голос Ганича – проникновенный, отечески добрый, но бесконечно чуждый – смолк.
Стоило ему заглушить исходящий от теолога канал, как эфир вздрогнул под тяжестью баса:
– Командир! Ты слышишь меня? Я на индивидуальном канале!
Роман настроился на приём Бурова, усмехаясь – его, видимо, тоже доконал настырный пастор. Настолько, что захотелось высказаться наедине.
– Да, Тимофей Тимофеевич. Слышу, говори.
– Ты был летом на Обском море?
– Нет, я не езжу туда. Почему спрашиваешь?
– Но ты ведь купался где-то?
Роман секунду помедлил, собираясь с мыслями.
– От осени лето отличалось разве что сезонными скидками, так что… – отшутился он. – Ты вообще был в Новосибирске этим летом?
– Я-то был… – пробормотал странно Буров. И отключился, перейдя на общий канал.
У самого выхода экзотело Романа неожиданно дёрнулось, словно они с Бёрдом опять столкнулись, его немного развернуло и повело вбок, да так, что он с трудом устоял. Интерфейс сразу выдал причину – перед лицом высветилась схема «Осы», на которой красным обозначался правый коленный сервопривод. Тот самый.
– Твою дивизию…
По броне сзади постучали. Роман обернулся и увидел перед собой «Сапфир» с ящиком питательной смеси. Пришлось вернуть второй канал связи.
– …я говорю: больше не уместится! Не слышно, что ли? – недоумевал Ганич.
– Слышу, Леонид Львович, слышу. Значит, заканчиваем. Майкл?..
– Тут ещё на два-три рейса, – отозвался со склада американец. – Я иду.
– Не так много у нас в запасе, чтобы вернуться до темноты, друзья-товарищи. У меня небольшие неполадки с экзотелом. Шут его знает, возможно, придётся останавливаться, так что поторопимся.
Роман окинул взглядом бугристую поверхность сросшихся крон. Воздух над ними искажался, образуя лёгкое марево, которого раньше они не замечали. Горная гряда на востоке была почти не видна, она тонула в некоем подобии тумана, как если бы атмосфера на высоте становилась более плотной, с лёгким коричневатым оттенком.
Разум – носитель информации о человеке… Роман читал об этой теории. Её озвучивали ещё до массового распространения единобожия и уж тем более – до «прыжков». Да и Антонов, вопреки убеждению Ганича, упоминал её в своих трудах. Возможно даже рассматривал всерьёз. Буров знал это, и странно было, что он не возразил теологу. Буров вообще странный в последнее время.
А что если она верна, эта теория?.. Антонов ведь успел только разувериться в ДНК-основе «прыжка», новый фундамент выстроить времени ему не хватило. Что если тела действительно воссоздаются по живой памяти человека?
Спроси сотрудника НИМИ, каким образом происходит это самое воссоздание в точке Б, он наверняка завязнет в ответе. Прозвучит пара общеизвестных, но сомнительных гипотез, почти точно будут озвучены одно-два его личных предположения. Но утверждать наверняка, что служит строительным материалом телам живых существ в точке материализации никто не возьмётся. Наверняка известно только одно – без транспортного раствора «прыжка» не будет.
Также никто не ответит однозначно, что или кто есть Ординатор. Люди приняли обе технологии как данность, не в малой степени тому поспособствовала война и статус особой секретности.
Мысль, мерцавшая фоном, теперь проявлялась всё чётче и чётче, задвигая на задний план всё остальное. Ординатор перечислил Ольгу. Назвал её, словно она сидела с ними за тем столом и привстала, смущённо улыбаясь, когда бестелесный назвал её фамилию. Мимик повторил тело Оли. С точностью… просто поразительной! Он пел песню, которую всегда пела она, когда была в хорошем настроении. Каким образом, откуда мимик скопировал её?..
Из раздумий Романа выдернуло еле различимое эхо.
Среди чешуйчатых стволов множился визгливый смех…
Космопроходцы зафиксировали груз и тронулись в обратный путь. Первыми к спуску с холма подошли Буров и Ганич. Они синхронно стравили давление в шинах транспортёров, обошли их и пустили перед собой, удерживая на тормозах. Спуск занял немало времени, зато обошёлся без эксцессов.
– Что значит – откуда знаю?! – воскликнул вдруг Ганич. – Я что, по-вашему, профан?! Я готовился!
– Леонид Львович, ты в порядке? Ты с кем? – поинтересовался Роман.
– Наш инженер решил, что только он знает, как при крутом спуске управляться с платформой! Чудно, право слово!
Густой молочной пелены уже не было. Теперь туман стелился непосредственно над землёй, скрывая голени скафандров, но изредка поднимался до пояса даже «Осам». Видимость была отличной, насколько вообще таковой могла быть в тёмном лесу, испокон веков не знавшем дневного света. Космопроходцы шли тем же парным порядком, прорезая густой полумрак лучами фонарей.
Где-то вдалеке рыскала Карина: слабое эхо псевдосмеха доносилось до космопроходцев регулярно. Время от времени пищали датчики, и группа резко останавливалась. Но каждый раз это были всего-навсего клещи.
– Мы – осколки Творца, – заладил Ганич. – Единобожие трактует нас, людей, как мельчайшие кусочки цельного разума, некогда раздробившегося, рассыпавшегося на мириады временно самостоятельных искр.
Леонид Львович не замолкал по вполне понятной причине. Ему было страшно. И это не удивительно. Командир был готов слушать даже полемику инженера и теолога, да что там – даже рассказы последнего, плавно трансформирующиеся в проповеди. Лишь бы не тишину.
– И зачем он рассыпался, Леонид Львович? – полушуткой осведомился Майкл.
– Чтобы после собраться, конечно!
– Глупость, – вставил Буров.
– Не большая, чем всякое действие человека, друг мой! С точки зрения вот этого гиганта, – Ганич указал фонарём на одно из деревьев, – образ нашей жизни – сплошь глупость. Зачем перемещаться, если можно стоять? Зачем враждовать, если можно вступать в симбиоз? Всё в нашей вселенной относительно, помните?
