И тогда вспомнят о ней.

Горло Кестрел сжалось при мысли о том, что ей придется изображать радость по поводу своей помолвки. Но деваться было некуда. Ей придется танцевать всю ночь напролет, пока последний гость не покинет бальную залу, а от ее туфель и сердца не останутся лишь лоскуты.

Кестрел встала. Император не наблюдал за ней. По крайней мере, сейчас. Его глаза были прикованы к сыну. Она пробралась через толпу, отвечая всем, кто ее останавливал, что уже пообещала кому-то танец. Бальная зала была заполнена людьми. Они теснились и плясали вокруг нее, как детские куклы на палках.

Каким-то образом она все же избежала их всех и выскользнула в вестибюль, где воздух был посвежее. Здесь никого не было. Здесь не на что было посмотреть. Это место использовали только в хорошую погоду, когда балконы, опоясывающие вестибюль, были открыты на раскинувшиеся внизу дворцовые сады. Сейчас же каждый балкон был отделен от вестибюля шторами, и Кестрел знала, что стеклянные ставни каждой балюстрады накрепко закрыты на зиму. Но, несмотря на все попытки оградиться от холода, он просачивался под бархатными шторами и плескался у ног Кестрел.

Быстро оглянувшись, чтобы удостовериться, что никто не наблюдает за ней, Кестрел нырнула за штору и задернула ее за собой.

Балкон представлял собой ящик со стеклянными стенками, которые выглядели как черный лед, — прозрачные ломтики ночи. Из-под штор пробивался свет вестибюля, но Кестрел едва могла разглядеть свои руки.

Она дотронулась до оконного стекла. В ее свадебный вечер эти окна откроют. Деревья внизу будут стоять в цвету, и ветер будет разносить благоухание церемониальных цветов.

Аромат будет душить ее. Кестрел знала, что она возненавидит аромат церемониальных цветов на всю жизнь; она будет ненавидеть его, и когда станет править империей, и когда будет рожать детей своему мужу. Всегда, пока призраки ее выбора будут преследовать ее.

Неожиданно раздался шорох. Скольжение деревянных колец штор по карнизу. Балкон озарился светом.

Кто-то пробирался через бархат.

Широко раздвинув шторы, он вышел на балкон к Кестрел. Он все приближался, и Кестрел наконец обернулась. Шторы качнулись и замерли. Он прижал штору к окну, удерживая волны бархата на уровне своих серых глаз, казавшихся в тени серебристыми.

Он здесь. Он приехал.

Арин.

Кестрел забыла. Она-то думала, что прекрасно помнит черты его лица. Нечто беспокойное в его позе, даже когда он стоял неподвижно. Пристальность взора и заключенная в нем решительность, будто каждый взгляд был выбором, отменить который нельзя.

Ей показалось, будто ее кровь смешали с черным порохом. Как она могла забыть, каково это: чувствовать себя рядом с ним зажженным фитилем? Он посмотрел на нее, и она поняла, что на самом деле ничего этого не помнит.

— Нельзя, чтобы меня увидели с тобой, — сказала она.

Глаза Арина сверкнули. Он задернул за собой штору. На изолированном балкончике стало темно.

— Так лучше? — спросил он.

Кестрел попятилась, пока не коснулась пяткой туфельки балюстрады, а обнаженными лопатками — стекла. Воздух изменился. Он потеплел. И, что неожиданно, пах солью.

— Море, — выдавила Кестрел. — Ты приплыл по морю.

— Это показалось более мудрым решением, чем самоубийственная скачка на лошади через горы.

— На моей лошади.

— Если хочешь забрать Джавелина, то вернись домой и потребуй, чтобы я отдал его тебе.

Кестрел покачала головой.

— Не могу поверить, что тебе удалось приплыть сюда.

— На самом деле судном управлял капитан, постоянно проклинавший меня. За исключением того времени, когда мне было плохо. Тогда он просто смеялся.

— Я думала, ты не приедешь.

— Я передумал.

Арин подошел и прислонился к балюстраде рядом с Кестрел.

Это было чересчур. Он стоял слишком близко.

— Будь так любезен, отодвинься немного.

— А, говорит императрица. Что же, я должен подчиниться. — Однако он не сдвинулся с места и лишь повернул голову в сторону Кестрел. Через щель в портьерах просачивался свет, ложась на его щеку ярким шрамом. — Я видел тебя. С принцем. По-моему, он — горькая пилюля, даже когда на кону сласть империи.

— Ты ничего о нем не знаешь.

— Я знаю, что ты помогла ему обмануть соперника в игре. Да, я наблюдал за тобой. Я видел, как ты играешь в «Пограничные Земли». Другие, возможно, не заметили, но я тебя знаю. — Его голос стал грубым. — О боги, как это возможно, чтобы ты уважала кого-то, вроде него? Ты просто одурачишь его.

— Я не стану этого делать.

— Ты не умеешь врать.

«Я не стану».

Арин помолчал.

— Скорее всего, ты сделаешь это неосознанно.

Он отодвинулся, и теперь полоска света уже не касалась его. Силуэт Арина был полностью облачен в тень. Однако зрение Кестрел приспособилось к темноте, и она увидела, как он прислонил затылок к окну.

— Кестрел...

Ее сердце сжало эмоциями. Они застряли у нее в горле и не позволяли произнести ни слова. Но больше Арин ничего не сказал, только ее имя, будто оно само заключало в себе вопрос. Хотя, возможно, она ошибалась, и вопрос ей всего лишь послышался. Она уловила вопросительную интонацию в том, как он произнес ее имя, потому что хотела стать для него ответом.

Что-то зашевелилось внутри нее. Дернуло за струны ее души. «Скажи ему, — говорил внутренний голос. — Ему нужно знать».

Однако в этих словах заключался и оттенок ужаса. В плену желания рассказать Арину, что ее помолвка — сделка ради свободы Герана, сознание Кестрел помутилось, и девушка не могла понять, почему.

— Я не хочу говорить о твоем суженом. — Арин оттолкнулся от балюстрады и выпрямился. Если бы на балкон проникал свет, то его высокий силуэт отбрасывал бы на Кестрел тень. — Мне нужна информация.

— Сплетни, Арин? — небрежно произнесла Кестрел, крутя в пальцах свое ожерелье. Легкий перезвон заставил ее выпустить украшение из рук.

— Я ищу слугу-геранца. Он пропал.

На поверхность сознания Кестрел поднялось воспоминание о Тринне. «Скажи ему. Он должен знать», — таковы были слова измученного мужчины.

— Кто он тебе? — задала вопрос Кестрел.

— Друг.

— Тебе следует расспросить дворцового управляющего.

— Я спрашиваю тебя.

Она не могла в это поверить. Вопрос Арина был ужасно безрассудным. Неважно, что его доверия не хватало, чтобы признать правду: на самом деле Тринн был шпионом, засланным во дворец, чтобы следить за императором, и попал в плен. Тем не менее, было ясно: Арин — такой человек, который отбрасывает безопасность к чертям. Ни один человек, обладающий инстинктом самосохранения, не стал бы спрашивать о местонахождении своего шпиона у будущей невестки императора, которая его уже однажды предала.

Но инстинкт самосохранения никогда не был его сильной стороной.

Как бы он поступил, узнав правду о помолвке Кестрел?

«Где во всем этом затерялась моя честь?» — спросил он ее однажды. Кестрел не могла понять, что такое честь для него. Уж точно, его честь была не такой, как у ее отца — непоколебимой, вырезанной из камня. Нет, у Арина она была живой. Кестрел чувствовала, как она переливалась. Она не видела лица его чести — возможно, у той было множество лиц, — но верила, что честь Арина такова, что задержит дыхание и до крови прикусит губу.

Если она расскажет Арину правду, то он разрушит мир, который она купила. Сейчас почти не имело значения, любит он ее или нет. Арин никогда не согласится, чтобы кто-то запер себя в темнице ради того, чтобы на свободе остался он. Он найдет способ разорвать ее помолвку... и она позволит ему.

Кестрел уже испытывала это раньше и снова испытала сейчас — желание слиться с ним, раствориться в нем, потерять в нем себя.

Это станет скандалом, а затем начнется война.

Кестрел должна хранить свою тайну. Ей придется лгать всем своим естеством. Она сможет быть холодной. Отстраненной. Даже c ним.