— Это была его идея? Императора? Или что там говорят?

Было ли известно, какую роль в захвате равнин сыграла она?

— Двору неважно, как или почему генерал Траян сделал это. Двор радуется результату.

— Спасибо, — сказала Кестрел, но Тенсена уже и след простыл.

Император приблизился к ней. Кестрел старалась не опустить руку на свой украшенный драгоценными камнями кинжал. Старалась не думать о том кинжале, который дал ей отец и который забрал император. Толпа расступилась, оставляя вокруг них широкую пустоту.

— Я говорил тебе обходить геранцев стороной, — прошипел император.

— Нет, не говорили. — Ее голос был чудом. Спокойный. Ровный. Не может быть, чтобы он принадлежал ей. — Я не припомню таких слов.

— Я выразился предельно ясно.

Рука императора легла на ее руку. Придворным этот жест мог показаться ласковым. Они не видели, как его большой палец сдавил плоть на сгибе ее локтя.

Сначала боль была почти незаметной. По-детски мелочной. Все это не казалось серьезным, что дало Кестрел храбрость лгать:

— Это я и сказала министру Тенсену. Что я больше не посол в Геране. Разве не этого вы хотели? Я думала, что будет вежливым сообщить министру лично.

— Я удивлен, что вы не сказали это губернатору.

— Я не хочу говорить с губернатором.

— Нет? Вы не говорили с Арином?

У императора были острые ногти.

Кестрел почти увидела свою ошибку, но другая часть ее настаивала, что никакой ошибки быть не может, не с ним. Ее разум налился тяжестью. И хотя ее внезапно пронзило осознание того, что она натворила, страх разъедал мысли, лгал ей и приказывал лгать. Лгать так, чтобы ложь звучала правдиво.

— Нет, — ответила она императору. — Конечно, нет.

— Это, — прошептал император, — совсем не то, что говорят мои библиотекари.

Его хватка стала еще сильнее. Боль усилилась. Она смешалась со страхом, пригвоздила ноги Кестрел к полу.

— Ты ослушалась меня, Кестрел. Дважды.

— Я сожалею, — произнесла она, — простите.

Император отпустил ее руку. Его палец был в крови.

— Нет, ты не сожалеешь, — сказал он, — но будешь.

Однако император ничего не предпринимал.

Страх Кестрел возрастал. Рана-полумесяц и темный синяк на внутренней стороне локтя не могли быть единственным ее наказанием.

Письма Кестрел к Джесс, наполненные фальшивой радостью, оставались безответными. Кестрел было подумала, что император мог перехватывать ее письма. Но это, хоть и причиняло боль, было недостаточной местью со стороны императора. Стоило ожидать чего-то худшего.

Она видела, как он поступал с другими. Недавно один солдат был обвинен в дезертирстве, и его высокопоставленные родители молили о снисхождении. Дезертирство было формой измены. Наказание за измену — смерть. Придворные поговаривали, что, возможно, только в порядке исключения, этот солдат «отправится на север», что означало на каторгу в тундру. Но родители, очевидно, надеялись даже на более благоприятный исход. Их золото нашло дорогу в нужные карманы. Они регулярно ходатайствовали перед императором об освобождении сына. Император улыбался и говорил, что подумает. Его забавляло ждать и наблюдать, как люди извиваются на кончике ножа ожидания.

Кестрел не могла избавиться от чувства стыда за свою ошибку. От неподвластной воле вины за то, что она попалась. Хуже того: в ней поселилось скользкое, извивающееся сомнение. О чем она только думала со своей молью и предательскими обещаниями Тенсену?

Она подумала, что бы сказал ее отец, узнай он.

Она подумала о тюрьме и изувеченных пальцах Тринна.

Однако, может быть, император планировал наказание, больше подходящее для ребенка, например, лишить ее игры на рояле.

Возможно, он унизит ее перед придворными.

Возможно, ему хватит украденных писем.

Синяк на локте Кестрел исчез, ранка затянулась.

Все еще в тревоге, Кестрел наконец решила, что император не станет рисковать, применяя крайние меры к дочери генерала Траяна.

Она обедала с императором каждый день. Он был подозрительно добрым, даже заботливым. Вел себя так, будто ничего не произошло.

Кестрел перестала ждать удара, которого до сих пор не последовало.

Может, и никогда не последует.

* * *

Для Арина императорский дворец был большим ларцом архитектурных шуток. Впрочем, ему было все равно, сколько раз коридоры заканчивались тупиком. Не имело значения головокружительное множество комнат для отдыха и развлечений. Он не обращал внимания на узкие винтовые лестницы, которые могли разветвиться в нескольких направлениях.

Дворец, в конце концов, был всего лишь зданием, а в каждом здании прислуге отводилось одно и то же место — худшее.

Так что, когда Арин отправился на поиски портнихи Кестрел, ему не составило труда найти ее. Он спустился по лестнице. Вошел в темноту. Последовал за затхлым воздухом. Невыносимая жара. Огонь кухонных печей. Запах пота и жареного лука.

Слуги-геранцы были любезными. Слишком любезными. Их глаза сияли. Они рассказали бы ему что угодно. Они даже казались расстроенными, что их спросили всего лишь о местонахождении портнихи. Даже рабы из других захваченных территорий, языки которых Арин не знал и которые работали в состоянии напряженной и запутанной иерархии с освобожденными геранцами, смотрели на Арина с выражением, близким к почтению.

Арина окатило жаром неудачи. Будто это был яд, который охватывает тело постепенно. Геранцы просили рассказать, как Арин обрушил гору на войска Валории. Как он спас министра Тенсена во время штурма одного из поместий. От стрелы арбалета или от брошенного кинжала?

Эти истории ничего не стоили. Все, что Арин сделал, начиная с Первозимнего бала и заканчивая его последним выступлением против валорианского генерала, ничего не изменило. Его народ до сих пор принадлежал империи.

— Делия, — напомнил Арин геранцам, сгрудившимся вокруг него на самой большой кухне. — Где она?

Ее мастерская находилась в более аккуратной части замка — в расположенном на первом этаже помещении, куда проникало достаточно света, заставлявшего рулоны ткани поблескивать. Когда Арин вошел, Делия была занята шитьем.

На ее коленях громоздился богатый наряд винного цвета. Во рту портниха зажала несколько прямых булавок. Когда Арин обратился к ней, она медленно вынула их одну за другой.

— Я хочу знать, кто хотел подкупить тебя, — сказал Арин.

— Я ожидала от тебя другого вопроса.

— Я был в городе. — Арин ненавидел проводить время во дворце. Ему было намного лучше в городе, хотя тот ему тоже не нравился: его никогда не покидало чувство нахождения на вражеской территории. Он бродил по городу, держась узких улочек. — Там есть таверна...

— Я знаю, о чем ты. Это единственное место, где обслуживают геранцев.

— Там обслуживают всех, и в первую очередь — игроков и счетоводов. Если бы ставку делал я, то сказал бы, что на тебя охотится весь двор, чтобы получить намек, какое платье будет на твоей госпоже в день свадьбы. Выигрыш может быть велик.

Делия была занята тем, что втыкала булавки в маленькую подушечку, прикрепленную у нее на талии. Теперь она остановилась и провела пальцем по густой серебряной траве булавок.

— Я ничего никому не говорю о свадебном платье. Я не принимаю взятки. Даже от тебя.

— Я и не говорю, что ты делаешь это. Это не то, что мне нужно. Просто скажи мне, кто спрашивал у тебя про платье.

— Если тебе нужен список, он будет длинным.

— Тогда скажи мне, кто не спрашивал.

Она все еще была насторожена.

— Зачем?

— Потому что этот человек уже знает.

Делия снова прикоснулась к булавкам.

— Глава Сената, — ответила она. — Большинство придворных приходят узнать лично, даже высокопоставленные. Они не хотят, чтобы кто-либо еще услышал то, о чем я могу сказать. Но глава Сената ко мне не приходил. Даже его дочь, Марис, пыталась выспросить у меня про платье. Она хотела подкупить меня обещанием, что я смогу работать на нее. — Делия издала короткий смешок. — Я одеваю императорскую семью. Император никогда меня не отпустит.