Да. Арин пытался мысленно заставить ее сказать это. Когда он сумел наконец вдохнуть, его разум не знал, что делать со словами «союз», «доверие» и даже «нечто большее». Он знал лишь одно слово — «да». Позже он полностью оценит свое оружие. Пошатнется при мысли о том, что создал. Но сейчас существовали только «нет» и «да»: Арину пришлось выбирать. Ему пришлось найти что-то, что поможет ему добиться того ответа, который был ему нужен.

— Это, — проговорил Рошар. — Это против империи.

— Подумайте о том, сколько нужно черного пороха, чтобы стрелять из пушки, — сказал Арин. — Валорианцы не обращают на это внимания. У них пороха хватает. У нас — нет, но с этим оружием нам много и не надо, и его можно брать куда угодно. Пусть они таскают свои тяжелые пушки. Пусть жертвуют лошадьми и людьми, чтобы доставить артиллерию в нужную позицию. Я знаю, — Арин покачал головой, — мое приспособление недостаточно меткое. Пока. Но я могу улучшить его меткость.

Рошар и королева все еще молча смотрели на него.

— Пройдемте со мной, — сказал Арин. — Я хочу вам показать еще кое-что.

Он провел королеву и принца в кузницу, где было жарко из-за чана с расплавленным металлом, приготовленного Арином. Он снял оружие с плеча. Подошел к чану. Когда королева осознала, что он намеревается сделать, она судорожно втянула в себя воздух. Арин бросил оружие в чан.

Он обернулся к королеве и ее брату:

— Геранцы произведут еще. Я научу их. Мы снабдим вас этим оружием. Мы сделаем это... ради союзников.

— Обязательно было расплавить его? — спросил Рошар.

— Я хочу, чтобы вы нуждались во мне. Вы могли бы забрать его, изучить механизм и найти способ воссоздать его. Тогда вам не было бы от Герана никакой пользы.

— Арин, ты идиот. Что заставляет тебя думать, что мы не выпытаем у тебя его устройство?

— Вы не станете.

— Почему бы и нет? Я мог бы получить от этого удовольствие.

— Не получил бы. — Арин посмотрел на королеву. — Итак? Мы можем сражаться вместе?

Ответ дала королева, но Рошар претворил его в действительность. Он пересек тесное пространство кузницы и положил ладонь на щеку Арину. Таким жестом геранцы выражали родство. Королева улыбнулась, когда Арин ответил тем же, и затем сказала свое слово — прекрасное, смертельное, маленькое и горячее, как дыра в кухонной двери. В тот момент Арину больше ничего не было нужно.

— Да.

* * *

Арин возвращался после принятия ванны. Черным порохом у него было измазано все лицо. Волосы. Даже зубы. Он выглядел так, будто пережил пожар. Арин вымылся, обратив внимание на большой синяк, который расцвел на его покрытом шрамами плече и протянулся к груди. Затем он вернулся в свою комнату, чтобы собрать вещи.

У двери его ждала королева. Она открыла дверь и пропустила его вперед. Арин подумал, что она хочет обсудить что-то с ним наедине, возможно, детали союза, и молчал. Когда королева тоже вошла и мягко закрыла за собой дверь, он сказал:

— Мой народ должен узнать о новостях. Мне нужно уехать.

Королева подошла к нему, затем придвинулась еще ближе. Она протянула руку и запустила пальцы в его влажные волосы. Арин замер. Легонько коснувшись щекой его щеки, королева поднесла горячие губы к его уху.

— Да, — проговорила она. — Но не сейчас.

Он поцеловал ее. Ее губы приоткрылись под прикосновением его. Она обвила его руками. Арин испытал странное, незнакомое чувство. Он расслабился — так ведь и нужно было? Королева, кажется, считала, что да.

Арин вспомнил свою жажду. Но жажду не этого. Однако королева ласкала его, и он принимал ее ласки и отвечал тем же, хотя все это время осознавал, чего хочет на самом деле. Он попытался воспротивиться этому желанию, и мысль о Кестрел, о той чудовищной жажде — такой глупой, такой неправильной — заставила его замереть. Он отстранился. Арин скрипнул зубами и задержал дыхание в жгучей ярости на себя.

— Арин? — произнесла королева.

Он снова поцеловал ее, еще более страстно. На этот раз он почти забылся. Эмоции наполнили его. Оторвали от действительности. Это было прекрасное чувство. Арин устал от того, что угнетало его до сих пор. Он забыл обо всем этом.

Вот только... он вспомнил другие поцелуи, раньше. Невозможно было их не вспомнить.

Правда была в том, что он представлял, будто это Кестрел касается шрама на его лице. Будто это ее губы целуют его. Правда была в том, что он представлял себе обман. Правда и обман зажали его в тиски между собой.

Они заставили Арина думать. Королева прижалась к нему, задев синяк на плече, и Арин вздрогнул. Он вспомнил, как его лицо было покрыто сажей после того, как он выстрелил из своего оружия. О чем он тогда подумал? Что выглядел так, будто пережил пожар.

Что-то в его сознании воспламенилось. Перед его мысленным взором снова предстали горящие перчатки. Он вспомнил, как посоветовал Рошару сжечь равнины. «Вам повезло, что генерал не сделал этого с самого начала».

Погодите, погодите. Почему он этого не сделал?

Потому что Кестрел предложила ему другой план. Отравить лошадей. «Я могу объяснить», — сказала она Арину. Но он отказался слушать. «У меня не было выбора, — сказала она. Иначе бы мой отец...»

Осторожно, испытывая ужас, который ворвался в него со свистом горящего фитиля, Арин представил себе бедствие, которое не произошло, и то, что имело место. Он представил себе пламя и горящих людей равнин... и мертвых лошадей, и отступление на юг.

Его губы похолодели. Арин оцепенел от осознания. Он отстранился от королевы.

Арин представил себе Кестрел. Увидел, как она раздумывает над выбором: пламя и истребление или яд и спасение. Он знал, что выбрал бы сам, и подумал, не приняла ли Кестрел такое же решение.

Он побледнел. Почувствовал, как кровь отлила к ногам. За воинственным биением сердца он больше ничего не слышал.

Королева смотрела на него широко раскрытыми глазами. Ему казалось, будто он отстранился от нее целую вечность назад. Арин не знал, прикасалась ли она к нему после этого. Сейчас она чуть отодвинулась и настороженно смотрела на него. Он увидел себя ее глазами: сгорбившегося, будто он внезапно почувствовал себя дурно. Или как будто на него напали. Ударили по голове или с силой оттолкнули, как взрыв пороха на кухонном дворе, которым из него вышибло воздух.

— Арин, — произнесла королева, — в чем дело?

У Арина болело плечо, саднило горло. Он был неправ: он целовал обман. Обман стал бы еще слаще, и Арин так и не остановился бы. Он бы так и притворялся, что королева — это Кестрел. Но кем была сама Кестрел? Когда-то он был уверен, что точно знает. А затем она появилась у стен осажденного города с перемирием императора в руке и меткой невесты на лбу, и уверенность Арина превратилась в изувеченное, измученное существо. Он был глупцом, сказал он себе, стоя под падающим снегом спиной к стенам своего города, продрогший до костей. Он был глупцом настолько, насколько только можно им быть: не видел вещи такими, какие они есть.

Арин поднял перед собой раскрытую ладонь, будто пытаясь остановить кого-то. Он снова вспомнил, как осада закончилась. Но на этот раз он посмотрел на все с другой стороны. Сейчас он не обращал внимания на метку на лбу Кестрел. Он смотрел только на то, что она предложила ему — перемирие. Оно спасло ему жизнь и уберегло его страну. Он вспомнил, как Кестрел протянула ему сложенный лист бумаги кремового цвета. Он взял его и развернул. Сейчас он понял значение перемирия и того, как Кестрел преподнесла его ему. Раньше он этого не видел. Внезапное осознание заставило его без сил опустить руку, а затем сжать кулак.

— Я должен уехать, — сказал Арин королеве. — Я должен уехать прямо сейчас.

Кестрел выглядела так, будто искупалась в крови.

В конце концов, она так и не стала выбирать другое свадебное платье. Водный инженер уже изменила свою ставку, и, хотя Кестрел не была уверена, знал ли об этом император и какими могли быть последствия, она боялась привлечь его злобное внимание, вмешиваясь еще больше в его планы. Император ожидал, что она будет в красном, поэтому платье было красным: жесткая парча лежала блестящими алыми складками. Платье было тяжелым, с тугим корсетом — Кестрел не могла глубоко вдохнуть — и пышными юбками, подколотые слои которых отбрасывали тени, так что в некоторых местах ткань казалась почти черной. Сейчас шлейф был приподнят, но, когда Кестрел войдет в большой зал, он будет струиться за ней, как река.