Созанский выскользнул в темноту.

Поворачивая башню по кругу, Барышев давал короткие очереди по три — пять патронов во тьму. После ураганного огня зенитки немцы не показывались. Сперва в танк спустили раненого и положили на пол, затем начали передавать автоматы и магазины к ним. Наконец влезли Созанский с автоматчиком.

— Как звать вас, бойцы, — поинтересовался командир.

— Красноармеец Кравцов, — ответил автоматчик. Младший сержант Бирюлин, — отозвался снизу раненый.

— Кравцов, вот в корме башни бойница, — давай к ней с автоматом. В тесноте, да не в обиде. Будешь охранять нас с тыла. Бирюлин, подавай ему автоматы с примкнутыми рожками, и меняй рожки. Патронов можете не жалеть, их много.

Убедившись, что все заняли свои места, приказал:

— Ну, теперь погнали. Наше спасение — в скорости. Кондаков, полный вперед! Дави всех гадов гусеницами.

Взревев четырехсотсильным двигателем, БТ-7Э рванулся вперед, быстро набирая скорость.

Все дальнейшее Юра помнил только урывками. Во вспышках пушечных и пулеметных выстрелов танк ломился вперед, через толпы немцев. Танк несся по заснеженному полю сквозь метель, вздымая клубы снежной пыли, на скорости не меньше тридцати километров. Высокая скорость и ограниченная пятьюдесятью метрами видимость не позволяли противнику подготовиться к противодействию. Из метели возникали силуэты фрицев и тут же беззвучно исчезали под корпусом. Ощутимо ударяли по лбу корпуса возникавшие из мглы лошади, трещали под гусеницами повозки. Спаренный пулемет и автомат в корме башни тарахтели не переставая. Кондаков вел танк зигзагами, выбирая, где толпы немцев погуще.

Увы, минут через двадцать, танк налетел на неожиданно возникшую перед ним противотанковую пушку. Заскрежетал металл по металлу, затем танк резко крутануло на месте влево. Все крепко приложились к броне.

— Гусеницу порвали, командир — крикнул в ТПУ Кондаков. Танк встал. Тут же на броню обрушился ливень пуль. Броня загудела. Рядом грохали гранаты. Крутя башню, отстреливались из двух стволов. Расчистили все вокруг себя на полста метров. Вылезти наружу для ремонта гусеницы не было никакой возможности. Пули стучали по башне по-прежнему часто, хотя разрывы гранат прекратились.

— Ну, все парни! Сейчас они подтянут бронебойщиков, а то и пушку притащат, и расстреляют нас. Но и мы их до тех пор еще настреляем.

— Да уж, командир, мы на гусеницы не меньше роты фрицев уже намотали, а то и больше. Надолго немцы наш танк запомнят, — ответил Созанский.

— Мертвые сраму не имут, — отозвался снизу, вспомнивший слова какого-то древнерусского князя, оказавшийся начитанным автоматчик Бирюлин.

Остальные промолчали. Барышев крутил башню и стрелял, стрелял, стрелял. Ограничивало только опасение перегреть ствол пулемета. Кравцов не отставал. Удалось подавить два одновременно открывших огонь противотанковых ружья. В танке добавилось дырок. Замолчал разбитый пулей двигатель. Убило Кравцова. Созанского ранило в бедро. Кондаков перевязал его и встал с автоматом к тыловой амбразуре. Раненые подавали снаряды, диски и автоматы с примкнутыми рожками. Юра, не переставая вращал башню и вел огонь, не позволяя фрицам приблизиться на бросок гранаты.

Ружейно-пулеметный огонь по танку не прекращался. Метель не ослабевала. Следующий немецкий бронебойщик, прежде чем погибнуть, убил Бирюлина. Пока им везло, бензобаки не загорелись. Башня крутилась, танк стрелял. Барышев уже потерял счет времени. Казалось, бой продолжается бесконечно. Убило Созанского. По-видимому, винтовочной пулей, влетевшей в одну из дырок в броне.

Очередной бронебойщик все-таки угодил в трансмиссионный отсек, пуля пробила бензобак. Из кормы танка выбросило языки пламени. Барышев и Кондаков, схватив автоматы, вывалились из танка через люк мехвода. Кондаков успел прихватить два автоматных магазина. Пламя быстро охватило весь танк.

Поскольку после обрыва гусеницы танк крутануло на 180 градусов, они свалились прямо в снежную колею, продавленную танком и быстро поползли по ней. Отползли метров десять и наткнулись на разбитую танком пушку. Вокруг пушки валялись трупы раздавленных и пострелянных немцев. В танке начали трещать патроны и гулко бухать снаряды. При каждом взрыве из всех щелей выбивало пламя. Барышев огляделся. Немцев не увидел. Видимо, они опасались взрыва боекомплекта и не подходили близко. А зря, в отличие от трехдюймовых снарядов САУ, снаряды сорокапятки не имели склонности к детонации.

Кондаков принялся вытряхивать одного из немцев из шинели.

— Ты чего удумал? — спросил Барышев.

— Снимай с немца шинель и одевай, авось примут за своих мертвяков и отлежимся под пушкой, — ответил Кондаков.

В его словах был смысл. Лейтенант принялся стягивать шинель с ближайшего немца. Одели на себя немецкие шинели и шапки. Сняли с трупов еще по одной шинели. Затем залегли в снег под расположенным почти горизонтально щитом покореженной пушки, подстелив под себя шинели. Конечно, целиком под щит они не поместились, головы и плечи остались снаружи. Танк полыхал минут пятнадцать, за это время их занесло снегом, как и все лежащие рядом трупы.

Лежать пришлось очень долго. К счастью, проходившие рядом немцы совсем не интересовались раздавленной пушкой, и понуро брели цепочками по своим следам. Лишь однажды один из них сошел с протоптанной тропы, и некоторое время постоял вблизи, рассматривая раздавленную пушку, но трогать ничего не стал. Справа от них все время трещали пулеметы и звонко бухали танковые пушки — дивизия вела бой. Слева в отдалении часто и тяжело рвались снаряды. Это артиллерия ставила огневые заслоны на пути отходящих немцев. Промерзли до костей, несмотря на дополнительные шинели. Всю ночь пытались согреться, напрягая в статике мышцы рук и тела. К счастью, мороз был не сильным, около десяти градусов, а от ветра закрывал щит пушки и наметенный на нем сугроб. Ногами для согрева можно было двигать, под щитом пушки их никто не видел.

Перед рассветом через них прошли, преследуя отступающих немцев, мотострелки из их дивизии. Пропустив первые цепи, чтобы не пристрелили по ошибке, они вылезли из сугроба, в который превратилась пушка, сняли шинели, и пошли к своим.

По итогам боя комбат представил обоих к медалям «За отвагу». Больше давать не стал, поскольку их ночную лежку под пушкой можно было, при желании, расценить двояко.

3.5. Из книги Курта фон Типпельскирха «История второй мировой войны». Контрнаступление русских зимой 1941/1942 г.[52]

В декабре русские продолжили свое давление на немецкие войска, не проводя, однако, крупных стратегических операций. Наступательный потенциал русских был временно исчерпан.

В Прибалтике в начале декабря войска Серпилина уничтожили две окруженных в районе Резекне и Дагды группировки. Предварительно немецкие войска были подвергнуты массированным авиационным ударам, начавшимся с ночных бомбардировок. В налетах на каждый из котлов участвовали более двух тысяч самолетов. С рассветом русская артиллерия открыла ужасающей силы артиллерийский огонь, по силе вполне сравнимый с самыми мощными артиллерийскими ударами Первой мировой войны. Затем в дело вступили сотни дневных бомбардировщиков и штурмовиков. В результате обороняющиеся войска понесли огромные потери, их воля к сопротивлению была подавлена.

Гальдеру и Бушу удалось убедить Гитлера в необходимости прорыва из окружения самой крупной группировки, окруженной на восточном берегу Западной Двины в районе Ливан. Там в котле оставались 47-й моторизованный, 23-й и 32-й армейский корпуса, всего 92 тысячи человек. Немецкие войска предприняли героический прорыв через широкую Двину и двадцатикилометровый коридор, занятый противником. Им удалось форсировать реку и прорвать мощный береговой оборонительный рубеж. Затем пехоте, вооруженной только легким стрелковым оружием пришлось прорываться через боевые порядки танковых дивизий противника. Пробиться смогли лишь 33 тысячи человек, все тяжелое вооружение было потеряно.