— Но на это уйдут месяцы! — воскликнул Глауен.

— Конечно. Но пока ты можешь попробовать со мной. Я способна зачать; я настоящая женщина, и я не боюсь. Даже наоборот.

— Это и есть та услуга, о которой говориться в договоре? — хрипло спросил Глауен.

— Правильно.

Глауен почувствовал, что не способен к рациональному мышлению. Но одна вещь вполне очевидна: чтобы сбежать, надо сначала выбраться из гробницы Зонка. Он искоса поглядел на Заа.

— Не думаю, что эта обстановка располагает к таким действиям.

— Она ничем не хуже, чем любая другая в Семинарии.

— На этом пьедестале нам будет неудобно.

— Расстели матрац.

— Разумно.

Глауен расстелил матрац. Он оглянулся и обнаружил, что Заа уже скинула с себя свое одеяние. Выделявшийся на фоне ламп силуэт смотрелся неплохо. Заа подошла к нему и расстегнула его балахон. Глауен обнаружил, что, не смотря на необычную ситуацию, он начинает возбуждаться. Они опустились на матрац, где свет позволил разглядеть многие новые детали. «Я не замечаю ни белой кожи, ни голубых вен, — отчаянно повторял про себя Глауен, — не вижу ни узловатых коленей, ни острых зубов. Мне плевать на странные обстоятельства и на то, что на нас смотрит своими большими пустыми глазами призрак».

— Ах, Глауен, — задыхаясь пробормотала Заа, — я чувствую, что дуализм никогда не оставлял меня полностью. Я Орден, но я женщина!

Она откинула голову назад, рыжий парик скатился на пол и открыл ее белый узкий череп и татуировку на лбу. Глауен издал сдавленный крик и отпрянул.

— Это выше моих сил! Посмотри на меня! Я не могу! Убедись сама!

Ни слова ни говоря Заа надела парик и накинула свой белый балахон. Она стояла глядя на Глауена со странной кривой улыбкой.

— Похоже, мне тоже надо отрастить волосы и полежать на солнце, — сказала она наконец.

— А что со мной?

— Делай что хочешь, — пожала она плечами, — Изучай Мономантику. Занимайся гимнастикой. Исследуй глубокий пруд. Я выдала тебе всю информацию! Теперь пока ты не отработаешь ее и пока не успокоится мой первобытный женский гнев ты ни за что не покинешь Поганскую Точку.

Она подошла к двери и стукнула три раза. Дверь открылась, она вышла и дверь за ней закрылась.

Глауен сидел на краешке пьедестала, свесив ноги и уставившись куда-то в пространство. Этот момент можно рассматривать как настоящий надир его жизни, хотя и у этой ситуации были шансы к ухудшению.

Как долго это продолжалось он сказать не мог: больше чем час, но меньше чем день. Кто-то вышел на балкон, спустил на веревке корзинку и вышел, оставив лампу.

Не спеша и без особого интереса Глауен пошел посмотреть на корзинку. Там стояло несколько горшочков с бобовым супом, мясом, хлебом, чаем и инжиром. Очевидно, от голода он не умрет.

Глауен обнаружил, что очень проголодался. В столовой он ничего не ел; сколько времени прошло с тех пор? Больше, чем день, но меньше чем неделя.

Глауен съел все и поставил пустые горшки обратно в корзинку. Теперь он почувствовал прилив энергии и осмотрел гробницу. Потолок, представлял собой свод из цельного природного камня. Ручеек тек в пещеру из расщелины в стене, как раз на середине ее высоты.

Глауен пошел посмотреть на тоннель, через который вода покидала комнату. Отверстие имело почти правильную круглую форму полметра в диаметре. Глауен заметил, что выходя из гробницы тоннель начинает сужаться. Вдали были слышны всплески воды, характерные для тех случаев, когда вода льется в воду. Глауен содрогнулся и отвернулся. В один прекрасный день, он может быть и захочет посмотреть на пруд, темный и глубокий, но не сейчас.

Глауен вернулся и сел на краешек постамента. Что теперь? Что-то должно же случиться, сказал он сам себе. Просто не может же человек проживать дни, недели, годы своей жизни замурованный в пещере.

А время шло. Ничего не происходило, если не считать того, что иногда пустая корзинка поднималась наверх, а вместо нее спускалась полная.

Глауен ел, потом устраивался поудобнее на матраце, натягивал на себя одеяло и засыпал.

Время определенно надо были исчислять днями или неделями, по всей видимости две корзинки соответствовали одному дню. Глауен начал отмечать каждые две корзинки зарубкой на плоской каменной стене. На одиннадцатый день на балконе появился Мутис и спустил свежие одежды и простыню.

— Мне дана инструкция поинтересоваться не надо ли тебе чего, — грубо сказал он.

— Надо. Бритву и мыло. Бумагу и карандаш.

Все это было спущено в следующей корзинке.

Тридцать дней прошло, и сорок дней прошло, и пятьдесят дней прошло. Пятьдесят первый день, если Глауен не сбился со счета, был днем его рожденья. Стал ли он Глауеном Клаттуком со статусом полномочного агента станции? Или он — Глауен вне-Клаттук, внештатник и избыточное население, без какого-либо статуса?

Что происходило на станции Араминта? К этому времени кто-то должен произвести расследование о том, что с ним случилось. Что Кеди сказал Бодвину Вуку? Правду? Мало вероятно. И все же, чтобы там ни случилось, его отец Шард никогда не прекратит поиски. Путь Глауена легко проследить, но что из этого? Даже если он доберется до Семинарии и будет принят Заа, которая разрешит ему обыскать здание, и он найдет гробницу, то к этому времени тело Глауена уже будет покоиться на дне глубокого темного пруда вместе с прочей компанией. А пока Глауен старался поддерживать в форме, как свое физическое, так и моральное состояние. Каждый день он проводил много времени за ритмической гимнастикой, бегал кругами по пещере, прыгал и пинал стену, проводя бой с тенью, ходил на руках, отжимался.

Прошло шестьдесят дней. Глауен обнаружил, что с трудом вспоминает внешний мир. Реальность ограничивалась гробницей Зонка. Счастливчик Глауен Клаттук! Тысячи туристов приезжают на Тассадеро в надежде найти в скале дыру, которую он так хорошо изучил! В какой-то момент он вдруг ясно осознал, что Заа так щедро поделилась с ним этой информацией не потому что доверяла ему, а потому что, как только от него получат все, что он может дать, его молчание будет достигнуто вполне определенным способом. Когда Заа так спокойно назвала эту пещеру с гробницей Зонка, она фактически объявила ему смертный приговор.

На шестидесятый день открылась нижняя дверь. В дверях стояла Фуно.

— Идем.

Глауен собрал свои бумаги и последовал за ней. Фуно, как и прежде, провела его вверх по двум пролетам лестницы и привела в комнату, которую он занимал раньше. Дверь закрылась. Глауен взобрался на стул: узелок с одеждой и запасные простыни были на месте. За дверью послышались звуки. Глауен успел спрыгнуть со стула, как раз в тот момент, когда в дверях появился Мутис.

— Идем, ты должен принять ванну!

Глауен принял санитарный душ и окатился холодной водой. На отросшие волосы Глауена Мутис не обратил внимания.

— Оденься соответствующе и иди в свою комнату.

Не говоря ни слова, Глауен подчинился. После того, как он оказался в своей комнате, дверь закрыли и предусмотрительно заперли. На столе Глауен обнаружил свой обычный ужин и съел его без всякого аппетита. Позже Мутис пришел и забрал пустые горшочки.

Наступил вечер. Вечернее туманное бледно-лиловое свечение покинуло небо; сквозь окно полился звездный свет, испускаемый далеким потоком Хлыста Мирсеи.

Прошло полчаса. Глауен продолжал сидеть у стола, сортируя бумаги, которые он принес с собой. Открылась дверь; в комнату нерешительно вошла Лило. Глауен с интересом посмотрел на нее. На ней были белые брючки, светло-бежевая блузка и сандалии. Ее волосы отрасли и превратились в шапку мягких каштановых кудрей, которые обрамляли лицо, казавшееся теперь казалось длинным и хрупким. Кожа девушки, возможно благодаря большому количеству времени, проведенному на открытом воздухе, приобрела нежно — золотистый оттенок. Она казалась задумчивой и спокойной; более точно ее настроение Глауен так и не смог определить.

Лило медленно прошла вперед. Глауен встал. Она остановилась и спросила: