Родовой замок Артенсейров накрыло тишиной. Но не уютной и согревающей, а колючей, давящей. В воздухе витал сладковатый запах цветов, расставленных в вазах по всем комнатам. Белые каллы и черные орхидеи, собранные в букеты, смотрели на мир, словно глаза Артенсейров.

Разговоры в эти дни почти не звучали. Что Кеорсен, что Амарелия переживали горечь утраты внутри себя, не желая показывать слабость. И только Лунара не пыталась держать лицо. Стоило нам встретиться, она первая кинулась ко мне на шею, повисла тяжелым грузом и расплакалась в голос. Протяжно, с громкими всхлипами, не стесняясь и не пряча горе, что переполняло ее. И я была рядом. Гладила ее по спине, прижимала к себе и слегка покачивала, как когда-то давно делала Ба, успокаивая меня.

Возможно, именно открытость Лунары помогла ей первой примириться с утратой. Нет, боль никуда не делась, и по собственному опыту я знала — потребуется еще много времени, чтобы она притупилась. Но, по крайней мере, Лунара нашла в себе силы принять случившееся. А это уже много значило.

Амарелия, хоть и сдерживалась, все же иногда позволяла себе плакать. Не при свидетелях, разумеется, но я часто замечала ее глаза, припухшие от слез.

Кеорсену приходилось тяжелее остальных. Он будто запер собственные эмоции, сковал их броней безразличия и сдержанности и не позволял себе чувствовать. Я пыталась пробиться к нему, растопить застывший в его душе лед, но Кеорсен не позволял мне этого сделать. Отгородившись от самого себя, он отгородился и от мира — от всех, кто его окружал.

Через день после смерти Майкрама в замок прилетел Рейшар. От встречи с ним Кеорсен отказался. Возможно, не чувствовал в себе готовности терпеть шутливую речь друга, а может, действительно не хотел его видеть. Рейшар не обиделся. Более того — наплевав на недовольство Кеорсена, остался в замке. Много позже Рей признается, что просто побоялся оставлять меня наедине с пережившими утрату высшими. Но в тот момент я видела в его поступке заботу не обо мне, а о друге. И думаю, отчасти это так и было.

К присутствию Морграна привыкли быстро. Все вместе мы стали собираться в малой гостиной, расположенной в западном крыле. Небольшая, уютная, она стала нашим негласным прибежищем, в котором мы искали спасения от гнетущей атмосферы замка. Зачастую мы молчали — просто переживали тяжелые моменты рядом друг с другом. Иногда разговаривали. Разумеется, больше остальных болтал Рей. Шутил он мало, скорее пытался звучанием своего голоса перебить давящую тишину, не позволить ей, будто тяжелым пологом, упасть на наши плечи. И, думаю, Артенсейры были ему за это благодарны.

На седьмой день после событий в башне мы вышли из замка и, хрустя сапогами по снегу, двинулись к закрытому парку, где находится родовой склеп Артенсейров. Кеорсен упоминал его в ту ночь, когда помешал мне покончить с собой.

Не сбавляя шага, я обернулась и попыталась угадать — как высоко мы тогда парили? Выше моего балкона, выше шпилей северных башен… кажется, даже выше самого неба.

Перед входом в парк мы остановились, дождались, когда Кеорсен снимет сдерживающую посторонних магию, и продолжили путь. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара, морозный воздух покусывал за щеки. Наполнять им грудь было приятно — он проносился внутри будоражащим ветром, тормошил мысли, заставляя их лететь все быстрее.

Я думала об Амадейне, лежащей теперь недалеко от своего убийцы, о том, насколько такое допустимо. Несмотря на все, что я успела узнать о высших, невзирая на стремительный бег событий в их мире, многие вещи до сих пор остаются для меня загадкой. Но я и не стремлюсь разгадать их. По крайней мере, в один миг. Если Великий действительно отмерил мне долгую жизнь, я не хочу торопиться — лучше продолжу узнавать об особенностях высших постепенно, раз за разом открывая их для себя с новой стороны, узнавая, понимая.

Кеорсен, после смерти отца получивший доступ ко всем его тайникам, нашел записи — некое подобие дневника. Они же помогли пролить свет на оставшиеся нерешенными вопросы.

Как оказалось, после краха плана Торрела, после кровавой ярости, охватившей Кеорсена в поместье Алви-Шандаад, Амадейна… передумала. Майкрам не писал, испугалась ли она гнева главы рода или нашла иную причину, но мать Лунары хотела рассказать Кеорсену обо всем: чьи приказы выполняла, с кем общалась, кто был посвящен в детали плана. Майкрам воспринял подобный порыв как предательство.

Я не была уверена, всегда ли Майкрам до конца осознавал свои действия. Он явно понимал, чего хотел добиться, но, пытаясь сохранить существующий порядок, потерял ориентиры. Для него границы оправданного и неоправданного размылись. Средства перестали иметь значение, осталась только цель.

Переступив порог склепа, я остановилась. Оглядела сложенное из серого камня помещение, отметила приглушенный свет магических кристаллов и выпуклые буквы из белого золота в углублениях на стенах.

Прочитав имя на табличке, я подошла и мягко коснулась ее пальцами. Лиара Артенсейр — мать Кеорсена и та, кто в свое время помогла спрятать мою маму. Кто знала Лири и меня, когда я была ребенком, кто запечатала мою демоническую половину.

Еще до своего рождения я уже была связана с Артенсейрами, зависела от их покровительства. И, размышляя об этом, я не могла не думать о том, насколько причудливы планы Великого. Насколько запутанный и непростой путь он выбирает — не только для меня, для каждого из нас. Знал ли он, что я справлюсь? Что пройду его до конца, не погибнув? Что не сломаюсь? Понятия не имею. Но это и не важно. Я сама принимала решения, и лишь я в ответе за каждый сделанный мной шаг. Куда бы ни вела меня дорога — шли по ней мои ноги, вслушивались в окружающие звуки мои уши, и мое сердце стучало, испуганно или радостно, на каждом новом повороте.

— Спасибо, — прошептала я тихо, поглаживая золотые буквы.

Почувствовав за спиной чье-то присутствие, обернулась и встретилась взглядом с Кеорсеном.

— Ты бы понравилась ей, — заметил он. Подошел, встал рядом и, как я, опустил ладонь на имя своей матери.

Я молчала, надеясь, что на этот раз плотина самообладания даст трещину и заставит Кеорсена показать истинные чувства, хотя бы часть из них. Но нет, уже через несколько секунд он отстранился и отошел, держа спину идеально прямо.

— Ты должна пробиться к нему, — раздался сбоку еле слышный голос Рейшара.

Мельком глянув на главу второго дома, я снова с беспокойством посмотрела на Кеорсена. Тот остановился возле Лунары, замершей напротив имени Амадейны.

— Знаю, — так же тихо отозвалась я. — Но он… не пускает меня.

— Ты должна, — настойчиво повторил Рейшар. — Любыми средствами. Делай что угодно, но пробей его эмоциональный блок. Высшим такого уровня силы, как у Кеорсена, опасно пережигать все в себе. Там, где горечь и боль утраты, всегда таится ярость. Нельзя позволять ей задержаться в сердце Кеорсена так надолго.

Я кивнула, принимая совет. Рей прав: чего бы мне это ни стоило, я обязана справиться.

Поздним вечером, приняв ванну и переодевшись в длинную шелковую сорочку, я стояла у двери в спальню и сжимала в руке тонкий стилет. До сих пор ни одна из моих попыток пробить ледяную защиту Кеорсена не сработала. Вся надежда на последний способ. Полубезумный, опасный, отчаянный… И я боялась. Не задуманного, нет. Очередной неудачи.

Шумно выдохнув, я крепче сжала пальцы на рукоятке и решительно толкнула дверь.

Все лампы в спальне были выключены, и лишь пламя, с треском уничтожающее дрова в камине, слабо разгоняло ночную тьму. Кеорсен лежал на кровати поверх покрывала. С распущенными волосами, в одних штанах, он снова читал записки Майкрама. Точнее, не думаю, что именно читал — в таком полумраке даже с демонским зрением тяжело разобрать убористый почерк. Скорее всматривался в знакомые буквы. Может, пытался понять Майкрама. Или как он, Кеорсен, пропустил угрозу у себя под носом. Но, если честно, не думаю, что у Кеорсена был шанс ее разглядеть. В своей семье он не сомневался, верил в нее так же сильно, как и Рейшар в свою. И удара в спину точно не ожидал.