Или история про одну подсадную утку, шпика полицейского. Пошел дуралей в мыльню попариться, повыведывать, чего люди деловые говорят. Жарко там, как в аду, все голые сидят, и оно поспокойней – все равные-одинаковые, и перышка-шпалера нигде не припрячешь. Но живо его там раскусили, да и сожгли заживо в печах. Даже пепла не осталось. Вот так-то. И другим наука.

В «Шилке» разного брата много: и жулики-грабители, и нищие-побирушки, и барыги-перекупщики, и просто люд обыкновенный, кому сунуться некуда. А кто чужой или спрашивает лишнего, с таким разговор короткий: перо в пузо, головушку в мешок, и под мост ершей-карасиков кормить.

Зато своим тут всегда рады: и накормят, и напоят, и в баньке выпарят, и шмару подгонят, и спать уложат. Были тут и бани свои, и постоялый двор со специальными черными ходами, чтобы удрать сподручнее в случае облавы.

Вот в «Шилку» и зашел ободранный татарин с мешком из какой-то простыни. Сразу сунулся к трактирщику Горбылю и забубнил:

– Минь барам Казаннан, ябярь кунэрга! Минь барам Казаннан, ябярь кунэрга! Братэма тойга барам Елюзань!

– Чего-чего? – не понял Горбыль. – Какой еще ябарь? Ты давай на своем собачьем языке не гавкай! Говори по-русски!

Татарин поскреб свою лохматую грязную голову под тюбетейкой и забубнил точно так же, только на корявом русском:

– Из Казань еду к братэма. В Елюзань на свадьба. Злой кяше меня поезд обокрал. А говорил, врач, дохтур. И бялет украл – меня с поезд ссадили. Совсем мало-мало дяньге остался. Пусти ночь ночевать, якше кяше!

Из-за стола, где сидели деловые люди, послышался хохот. Прокатили нехристя – и правильно. Мишка Горбыль внимательно осмотрел косматого басурманина с перепачканной рожей своим единственным глазом и заключил:

– Для вашего брата нумеров не держим.

Татарин жалобно заканючил, отчего стало ясно, что с головой у него что-то не в порядке:

– Пусти, добрый чяловек, якше кяше, пусти, ради Аллаха, ябярь кунэрга! Ночевать негде, а на улица меня живо-живо легавый заберет. А я тебе сюртук отдам, совсем новый.

Деловые опять засмеялись, но уже совсем беззлобно. Сейчас-то уж нечего над терпилой куражиться, чай, не звери. Наконец Яша Коренной сказал трактирщику:

– Пусти его, Мишаня. Вон пусть на сеновале поспит.

Татарин низко поклонился деловым, коснувшись рукой лба и сердца, за что заслужил одобрительный хохот и свист. Горбыль оглядел старенький сюртучок и брюки и сунул в кучу, где лежал другой хлам, а затем провел басурманина через задний двор в конюшню.

Устроившись на огромной куче колючего душистого сена, Иван развязал простыню, вытащил из нее чемоданчик и открыл его. Достал походный электрический фонарь, зажег. Мрачное бревенчатое строение сразу осветилось приглушенным светом. Глянул в зеркальце, прикрепленное к внутренней крышке чемоданчика. Ему в ответ хмурился тощий небритый брюнет с вихрами, торчащими из-под тюбетейки.

– Надо сбрить усы, это ненужная примета, – тихо сказал Иван себе. – И побриться наголо, да. Я же теперь правоверный мусульманин.

Достал из несессера опасную бритву «Schick» – наследство батюшки, извлек оттуда же небольшой кусок мыльца и помазок. В углу, на счастье, стоял чан с водой, вполне чистой. Видно, приготовили для собак или еще какой домашней животины. Иван набрал в дорожную железную кружку воды, несколько раз плеснул на голову, чтобы смочить волосы. В этой же кружке с помощью мыла кое-как взбил подобие пены для бритья. Вернулся на свое место, примостился перед зеркалом. Достал карту, бережно развернул, прогладил пергамент. Провел бритвой по мыльным волосам, один раз, другой, третий. Бритва была старая, давно не точенная, поэтому брила плохо, вырывая волосы и царапая кожу. Да и пена, откровенно сказать, получилась никудышняя.

Но Иван не обращал на порезы и дискомфорт никакого внимания. Он упорно продолжал свое превращение в татарина и одновременно вглядывался в карту, силясь разгадать ее тайну. Интуитивно было понятно, что секрет карты прост и изящен и что он, вероятно, лежит на поверхности. Нужно лишь правильно на эту поверхность взглянуть и…

И он взглянул. В зеркало. Сначала на себя, а затем на старый пергамент. Из зеркального отражения карты на него пристально смотрели Шайтан-Калаяр – Чертовы скалы, что находятся в Таврической губернии, у южных границ Российской империи, главная скальная гряда Шайтан-Кюзгусси с огромной отвесной скалой посредине, самое неприступное место Шайтана.

Этот контур Иван знал наизусть – из записок отца, атласов, собственных зарисовок из экспедиций. А причудливый узор по периметру карты оказался не чем иным, как шаркы[167], написанные арабской вязью. Все сходилось идеально: именно тогда Крымское ханство было вассалом Османской империи, и ханы и их приближенные писали свои стихи по-турецки. Даже дворцовая поэма крымскотатарского поэта Эдипа Эфенди «Сефернаме», изображавшая войну против Польши, которую вел Ислам Гирей в союзе с Богданом Хмельницким, также была написана по-турецки.

– Так-так-так… – забормотал Иван, вглядываясь в зеркальце. – Что это значит? Какая-то военная история… хан осадил две крепости другого хана, но тот его перехитрил. Притворился, что сдается, и когда нападавший поехал с почетом принять в подданные побежденных, напал на него легкой пехотой и летучей конницей, малым числом одолел и убил… Какая-то очень знакомая история… Одна из этих крепостей – очевидно, крепость Ахмет‑бея Шайтан-Кале, это я точно помню… Она как раз стоит на Чертовых скалах. И там, где погиб нападавший, и зарыт клад… Аллегория про мудреца тоже понятна: бери либо хитростью, либо силой. А у меня есть и то и другое! Решу на месте!

Иван свернул карту, сунул ее в чемоданчик, аккуратно собрал сбритые волосы в старый номер «Старокузнецких губернских ведомостей» и сунул в карман халата. Не мешало бы поспать несколько часов, но было ясно, что сон к нему уже не придет. Иван тихонько прокрался через двор и выскользнул из ворот, не привлекая внимания.

Быть в бегах и преследовать свою цель – Иван совсем этого не боялся. Более того, в своих многолетних ночных мечтаниях он столько раз это пережил, что сейчас ему оставалось лишь действовать по давно разработанному плану. Он не знал, перекрыты ли уже вокзалы и заставы (кстати, такой приказ Мамонтов отдаст лишь спустя два дня, так что на самом деле времени у беглеца было предостаточно), но решил не рисковать. Надо было хорошенько запутать следы. То, что полиция бросится искать его в Таврической губернии, казалось просто смешным. Но даже если и так, среди скал Шайтан-Калаяр его все равно не найдут, а если и найдут, то не узнают в обличье ненормального татарина.

Ну а потом, когда сокровища и сверхоружие будут найдены (а в этом Гусев уже не сомневался), совсем не обязательно тащить из пещеры на горбу мешки с алмазами. У него был прекрасный учитель – Эдмон Дантес, позднее ставший известным как граф Монте-Кристо. Эдмон, несчастным скитальцем обнаруживший сокровищницу кардиналов Борджиа, взял оттуда сперва лишь несколько алмазов, которые потом продал. Затем купил небольшую лодку и на ней переправил с острова уже небольшой сундучок. Этого хватило, чтобы стать весьма богатым человеком. И только потом бывший арестант построил роскошную яхту, нанял команду матросов, купил весь остров и стал законным владельцем всех несметных богатств.