Японец уставился на Родина с недоумением.

– Что вы, это… совсем не так. Мы люди бизнеса и занимаемся переправкой угля на японскую сторону. Вы ведь знаете, что Сахалин – это не только тюрьмы, беспризорники и сопки? Карафуто наделена богатыми ресурсами, надо только вложиться в разработку. По всем прогнозам, тут должно быть очень много нефти. И сотрудничество двух соседних стран может обогатить этот бедный край.

– И много ли наших умельцев тут трудится? – спросил Родин.

– Достаточно. Вот горных дел мастер, Кононыхин-сан, профессионал своего дела, под его началом мы и занимаемся разработкой нефти, – уверенно говорил Такас.

В это время мужчины уже сложили мечи и потихоньку подтянулись к Такасу.

– А как же ваш родной край? Скучаете, поди, по родным местам? – спросил Георгий дружелюбного японца.

– Здесь мы как дома, да и, как говорится, где больше пригодился – там и дом твой родной. Я верю, что два государства только выиграют от взаимодействия друг с другом. Микадо – миролюбивейший из правителей, великий человек, сильный духом и благородный. Впрочем, нас это и не касается. Мы в политику не лезем, бесполезное это для нас, коммерсантов, дело. Я одинаково хорошо и к вашему императору отношусь, с христианской верой уже сколько лет сроднился… Как и соратники мои, – Такас указал на своих подопечных.

Те немедленно поклонились и заулыбались.

– Да что же я вас мучаю своими баснями, – засуетился толстяк. – Георгий-сан, вы, видать, очень устали с дороги, пройдемте, выпьем чаю, отдохнете, перекусите и продолжите свой путь.

Родину хотелось побольше узнать об этих интересных людях и как можно осторожней выведать подробную информацию о мальчишке. Для этого нужно было, не торопясь, детально все осмотреть. К ним подошли еще несколько японцев, вежливо поклонились. Один из них, крепкий и поджарый, вышел вперед, сделал легкий поклон и представился:

– Добро пожаловать, меня зовут Утамаро Токояма, для вас можно просто Утамаро. Позвольте показать вам наш скромный быт, – японец был очень приветлив, – пройдемте в дом.

И все вместе новые знакомые прошли во внутренний двор строения, напоминавшего деревянный сруб. Внутри просторного двора в углу Георгию сразу бросилось в глаза небольшое святилище.

– Простите, что это? – указав на постройку, спросил он.

Токояма резко остановился и смешался. Мужчины, шедшие позади, тоже затормозили и мельком взглянули на Такаса.

– Святилище ками… – начал было невысокий юноша на чистом русском.

– Да не берите в голову, Георгий-сан, – мягко прервал его Токояма, – это… для невежественных соотечественников. Что с них взять? Это все старые легенды, кто сейчас верит в этот средневековый бред? Я и сам толком не знаю. Столько лет уже в православии, для нашего простого народа такие вещи давно потеряли актуальность. Вы, Георгий-сан, пожалуйста, проходите в дом, присаживайтесь и угощайтесь, – он сделал приглашающий жест к столу, затем забормотал что-то себе под нос и, отвернувшись от гостя, недовольно зыркнул на болтливого юношу.

На столе стояли чашки с чаем и тарелки с нехитрой закуской – с сырой рыбой, рисовыми колобками и хлебом. Родин сел, устроился поудобнее и, только рассмотрев в темном помещении еду и уловив ее запах, понял, как он проголодался.

Пока вокруг него суетились незнакомые люди, подавая на стол что было припасено, Георгий жевал и размышлял, что Такасу по какой-то причине не хочется развивать тему японского мироздания. Родин не мог понять почему и решил зайти с другой стороны.

– А места тут безопасные? Я впервые в ваших краях, так на пароме вот говорили, мальчик тут пропал, не слыхали ничего? Вырос и жил тут, а потом исчез, как не было.

Токояма сел напротив и, задумавшись на пару секунд, ответил:

– Не могу знать, Георгий-сан. Мы деловые люди, занимаемся торговлей, углем, лесом, а уж за детьми, тем более беспризорными, следить не располагаем временем. Это, как говорится, не наша епархия, – и он засмеялся трудному слову.

Перекусив и попрощавшись с японцами, Родин вышел во двор гостеприимного дома и встал напротив святилища. Все подсказывало ему, что за внешним радушием стоит подозрительная недосказанность, непостижимая, как сама Страна восходящего солнца.

Недолгие раздумья привели Георгия к ближайшему от таинственного дома зданию – единственной в Александровске школе. Родин поднялся на крыльцо, постучал, дверь ему распахнул мужичок с плутоватым взглядом, одетый в серую хламиду, перешитую из арестантской робы. Из глубины коридора послышался нетерпеливый женский голос, старавшийся быть повелительным и строгим:

– Ефим, почту принесли?!

– Нет, Анна Давыдовна, приезжий господин, должно, до вас прибыли-с.

Не успел Родин вымолвить и слова, навстречу ему выбежала молодая женщина. Несмотря на позднюю осень, она была одета в белую блузку с камеей у ворота, черную суконную юбку и персидскую шаль. Ни напускная строгость в голосе, ни прическа курсистки-отличницы не могли скрыть любопытного взгляда задорных глаз. Перейдя на шаг, женщина представилась:

– Анна Давыдовна Кононыхина, здешняя учительница.

– Георгий Иванович Родин, доктор. Я, собственно, вот по какому поводу…

– Уверена, что знаю! Конечно, вам не терпится взглянуть на наших детей, ощутить их тягу к наукам. Ведь только открыв для них прекрасный мир знаний, мы сможем вырастить поколение новых людей, с радостью и восторгом обустраивающих мир вокруг себя. Тогда наш остров преобразится, расцветет, зазеленеет пашнями и станет служить образцом гармоничного сочетания счастливых людей и укрощенной природы!

– Не довелось ли вам…

– Мой муж – горный инженер. У него есть замечательный проект по устройству электрического снабжения домов и улиц. Вообразите, как будет сиять ночами наш Александровск, как чисто и светло будет в нем! Правда, проекты его не слишком успешны, но… Надо подождать, надо подождать – и все будет…

– Анна Давыдовна! Вы, конечно, как профессионал наверняка обратили внимание на японского мальчугана, который недавно приехал в город, а потом внезапно пропал. Жил он в доме на отшибе на третьей улице.

– Вот в чем дело! – улыбнулась молодая учительница. – Видите ли, хотя мы здесь уже больше трех месяцев, этих людей я видела всего несколько раз, и то в первое время. Должно быть, они переехали. В этом доме жили двое мужчин и мальчик. Один из них явно отец мальчика, а второй, скорее всего, его дядя. Оба очень трогательно заботились о ребенке: ни на шаг от него не отступали. Даже когда малыш играл с местными детьми, они всегда стояли поодаль.

– И часто они гуляли?

– На улице я его видела всего пару раз. Надо заметить, что с нашими ребятишками у него не заладилось: местный юный народ достаточно жестокий. Впрочем, с ним играла какая-то женщина, по виду каторжанка. Пару раз – наш местный юродивый. Как-то, видимо, они друг друга понимали. Но чаще гуляли в лесу, я видела, как они уходили по тропинке.

Родин поспешил откланяться, пообещав всенепременно зайти и познакомиться с мужем. «Тоскливая промозглая сахалинская осень. Это ли не лучшее время для прогулок по окрестным лесам? Не по грибы же они туда ходили. Очевидно, и мне пора отправляться в лес на поиски удивительного ребенка», – думал Георгий, шагая по улице под то ли дождем, то ли снегом.

А что это за шум доносится из избы? Неужто кабак?

В питейной лавке на окраине Александровска атмосфера стояла под стать сахалинской погоде – унылая и сумрачная. В углу компания оборванцев резалась в штосс, изредка прерывая тишину короткими выкриками радости или разочарования, в зависимости от поворота картежной фортуны. Рядом, положив полуобритую голову на грязный стол, спал перепившийся каторжник. В воздухе пахло кислятиной. Но парочку завсегдатаев, занимавших место возле маленького тусклого оконца, эта гадкая обстановка ничуть на смущала. Бутыль, водруженная на стол между ними, была пуста уже наполовину, и между политическим ссыльным Вадимом Казачковым и его младшим товарищем Ромашей кипел жаркий спор. Несмотря на то, что прочие посетители кабака мало интересовались окружающим миром, каторжные революционеры старались говорить шепотом, но выпитое давало о себе знать, и Вадиму приходилось время от времени шикать на Мезольцева, который к концу каждой фразы неизменно поднимал голос почти до крика и нависал над столом, опираясь на него худыми бледными руками. В разговоре постоянно звучало слово «письмо».