Наконец, всё стихло. Очередь снова потянулась на проверку.

— А кто это был? Полушки? Это такие перерожденцы-кадарги? — уточнила я.

— Да ты чего, Кет! Ну, совсем глушь у вас в монастыре! — Маро посмотрел на меня, как на идиотку, — полушки от двух перерожденцев рождаются! Такое вообще редко происходит, да и мрут они обычно в детском возрасте. Но если вырастают, так это почти люди, даже соображают нормально, только вот тело с небольшими изъянами и…

— Изъяны! У тебя самого везде изъяны! В голове особенно! — вскричала Эвелин, сжимая кулаки и вскакивая в полный рост, — они люди! Люди! Все! Даже Перерожденцы больше люди, чем эти скотские власти! Чем вы все! Ненавижу! Ненавижу!

Топнув ногой, она чуть не скинула меня с козел и рванулась в повозку. Из темноты донеслись приглушённые рыдания.

— Эв? Ты чего, Эв? Вот ведь…

Я поправила почти сорванный полог и повернулась к Маро.

— Чего это с ней?

— Да, так, бред всякий… — поморщился он и застегнул вход.

В этот момент очередь продвинулась. Волы фыркнули, прошли с десяток шагов, встали. Маро что-то буркнул и попытался спрыгнуть на землю.

— А ну сидеть! — я дёрнула парня за рубаху и усадила обратно на скамейку, — давай, по Эвелин колись. Ты, хитрец, все про всех знаешь!

— Эвелин? А что Эвелин? Я не знаю ниче-а-а-а-ай! Ну чё ты дерёшься вечно! Монторп тебя! Эх… ладно, — Маро поморщился и понизил голос до шепота, — ты тока не болтай, ясно? Видишь ли… пару лет назад у неё роман с полушкой был. Как раз в Речном прибился тогда пацан разнорабочим, за кадаргами приглядывать. Ну да, да, Дарн тогда ещё кадаргов в театре держал. Ну вот. То да сё, Эви с пацаном закрутила, чуть что не венчаться надумали. Вообще хороший он был, честно… но иголку в заднице не спрячешь, Дарн просёк, что полупер этот парень. Тут, конечно, они с Халнером сдали пацана куда надо, а всем сказали, что тот уволился. Ну, чтоб скандала не было. А на Эви надели Орры, чтоб сбежать не могла. Да и руки на себя в них не наложить, ага, есть у Орр такое свойство… Так что вот так. Только траурные метки на руках и выжгла. С тех пор перерожденцы для Эви больной вопрос. Ну и с дядьями не того… не в тёплых отношениях.

— Да уж наверно…

Я почесала за ухом и подавила желание нырнуть в повозку. Помочь не смогу, посоветовать тем паче… Лучше пирожков ей притащу, как на месте распакуемся.

Сразу после заставы началось огромное пепелище с единственной дорогой. По обочинам сидели оборванцы, от мала до велика, обоих полов, и пытались торговать — кто опалёнными вещами, кто скудным урожаем, кто собой. Оплату брали не золотом или серебром, а чем-либо таким же «натуральным»: шел праздник Правого месяца, и обмен дарами приравнивался к молитве.

Пошел дождь. Дорогу моментально размыло, повозки то и дело увязали, приходилось вытаскивать. Затем начался порт — хаос свежесрубленных бараков и складов. Дорога здесь дробилась и петляла, так что мост караван переезжал вразнобой.

За рекой дело пошло веселее. Дождь закончился, город стал, собственно, городом, в котором росли двух-трех этажные усадьбы. Именно росли: их деревянные стены вились по каркасам, выплетая окна и двери, а толстые листья сливались в фигурные крыши.

Главное шапито поставили на огромной Новой площади, а по сути — пустыре, который возник там, куда зимой перекинулся бушевавший в порту пожар. Жилые шатры разместили неподалёку от шапито, и… обнесли забором. Так захотел Дарн, потому что «нечего кому попало рыться в отходах театральной кухни, да и вообще». Жаль: мяса категорически не хватало, а вдруг городские крысы здесь такие же вкусные, как и лесные?

Едва расквартировались, в почти безоблачном небе грохнуло, и ливанул дождь. Артисты повыбегали из шатров, утянули следом меня. В результате простыла: это дома болезни меня не брали, а здесь постоянно липла мелкая зараза.

— У тебя же представление послезавтра! — пыхтела Эвелин, растирая в ступке орехи с кислым запахом, — ну как так можно, а! Расчихаешься на сцене, и чего будет? Иллюзии прахом, Дарн в ярости, а мне тебя откачивай опять!

— Да, да. Ужасно… может, отменим моё участие? — прогундосила я.

Эвелин перервала стук. Сжав губы, посмотрела исподлобья и помахала в воздухе тонким запястьем, на котором виднелись золотистые завитки Орр.

— Чегой-то делаем? Здрава будь, Кети. Ну-ка ну-ка… — в лазарет вошла Кора, вторая лекарка, неся корзину свежего белья, — чегой-то ты там толчёшь, Эвушка? Макорван? Не-е-е, до завтра не поможет. Тут, сдаётся мне, надобно у городских купить. Да не морщься ты! Тут же быстро надо, сама понимаешь. Завалит Кетичка иначе представление-то!

Тяжело вздохнув, Эвелин отставила ступку.

Базарная площадь находилась совсем недалеко. В домах, что обступили её, оказалась и небольшая лекарская лавка. Там кислая Эвелин приобрела для меня спрессованный порошок и бутылочку темного стекла, и только после этого согласилась немного пройтись по ярмарке.

В Мерран торговали не с ковров, расстеленных на земле, а с высоких прилавков под навесами. Многие из них сейчас пустовали, и не удивительно: весенний урожай этого года после Эпидемии почти не убирали — некому. И всё же, торговля шла, предлагали, в основном, одежду и всякий хлам.

— О-о-о, глянь какая штука! Давай купим Хели? Деньги верну! — не сдержалась я.

Хотя будет ли Дарн мне платить? Если нет, реквизит какой-нибудь продам. Потому что клетка-гнездо из ореха каменного дерева нужна, как воздух! Жить дома у Ткача — то ещё испытание: Хелия держала в шатре нескольких швейных пауков и гусениц, словно полезных домашних питомцев.

— Ох, ты бы знала, как меня задолбало этих её насекомых из койки выковыривать! Буквально вот сегодня просыпаюсь, а на ногах пригре… Эв! Эв. Э-э-эв? Ку-ку!

Лекарка будто окаменела. Потирая запястья, она смотрела поверх прилавков. Проследив за её взглядом, я увидела широкий деревянный настил и толпу перед ним. На «сцене» стоял хорошо одетый господин, или, как говорили в Мерран, мастер, а за ним в рядок — Перерожденцы и несколько солдат. По самому центру ряда виднелись клетки с полуперерожденцами, которых мы видели на заставе.

— М-м-м, ладно, неважно. Пошли домой, жрать охота очень. Слышь, Эв? — я потянула девушку за руку, — Э-ээв! Да Эвелин же! Пошли, говорю!

— Нет. Я хочу посмотреть, — выговорила лекарка, — посмотреть на того, кто их купит.

И, вывернувшись, быстро пошла к аукциону. Вот дура, а! И как её такую наивную бросить? Пришлось идти следом, попутно разглядывая живой товар.

Большинство перерожденцев стояло нагими. Они почти не двигались, лишь тупо смотрели перед собой, мигая огромными влажными глазами. Из разговоров в толпе узнала: это «новородки», только-только с фабрики, и их надо обучать вообще всему, даже писать в стойле, а не на ковер в гостиной. Перерожденцы постарше, так сказать, с опытом, уже имели полотняные рубахи, и вертели головой по сторонам. Полуперерожденцы прикрыли наготу соломой, и смотрели друг на друга поверх колодок. В остальном точно так же, как на любом невольничьем рынке: ведущий выводил раба, расхваливал, показывал заинтересованным, устраивал аукцион.

— Лот один три, самец, пять лет на кузне, ни одной травмы, всеяден! Шесть виремов золотом! Шесть и два! Шесть и три! Семь? Семь и один! Продано мастеру с типсом!

— Лот один семь, самка-подросток, новородок, производство Дельты, первичное обучение для дома, проворная, три вирема золотом! Четыре? Четыре и… подойдите, подойдите! Да, все свои! Сколько? Четыре и восемь! Четыре и восемь раз… Ого! Пять! Пять виремов золотом, продано даме в красном!

Ведущий тараторил громко, но монотонно, торговля шла бойко. Я кашляла и чихала всё громче и яростнее, пока Эвелин не всунула в руки пакетик с лекарствами. Я выпила, но в лагерь не пошла — мало ли, что сострадалица Эв учудит, останусь ещё без врачебной помощи и толковой кампании!

Как чувствовала: буквально через один лот начали продавать полуперерожденцев. Первой объявили «девушку». Карточку тут же вскинула дама в фиолетовом платье, стоявшая неподалёку от нас.