Потому что ни у одного орудия пыток нет ни разума, ни собственной воли.

Так, стоп. Я закусила губу и глубоко, до боли, вдохнула. Задержала дыхание. Выдохнула. Поднялась на четвереньки, затем на ноги. Потом. Всё потом. Я поклялась отомстить, и я отомщу. Пусть нескоро, но отомщу. А сейчас надо выжить, и для начала выбраться из этого трёклятого сада, пока с ума не сбрендила.

Тени рассеялись. Я подняла палку, которую выронила при падении. Тени тенями, а от природы Мерран всего можно ждать.

Побрела, внимательно прислушиваясь к Оррам. «Нащупав» направление, где они меньше всего зудели, пошла быстрее. Дорожка пошла под уклон и вывела к небольшой лестнице. На её последней ступеньке что-то резко толкнуло под колени. Упасть, перекатиться, встать…

Близко, буквально в шаге — существо ростом с маленького ребёнка. Одежда обгорела, часть плоти обуглилась, другую часть покрывали страшные ожоги. Сквозь ошметки мяса на левой щеке белело несколько зубов. Пряди курчавых волос торчали как придётся, на груди висел начищенный медальон с гербом моего рода.

— Почему ты ушла? — раздался надтреснутый шёпот.

Я замерла, не в силах даже дышать. Существо шагнуло вперёд. Сознание наполнил поток картинок.

Прохладное утро, возвращение после долгой и сладкой ночи в кабаке.

— Почему ты оставила меня там?

В моей постели лежит истерзанное тело служанки, так похожей на меня лицом.

— Почему ты не пришла раньше?

Тело отца на полу в спальне.

— Почему ты не проверила?

Комок окровавленных простыней в спальне мачехи и в кроватке маленького брата.

— А я ведь я был ещё жив…

Сжечь документы из нетронутого тайника, облить тела маслом, поджечь дом.

— Это ты, ты убила всех нас! Всех нас… Всех…

— Н-н-н… не… н-нет! Нет! Нет!

Задыхаясь в крике, я начала бить существо куда придётся. Я проверила Проверила! Я даже пыталась его откачать!..

Ничего этого не было. Вообще ничего. Это всё не со мной. Я не убегала никуда. Я умерла вместе с ними. С ними, с ними, с ними…

Кисти свело, по глазам резанул свет. Где я?

Высокие деревья, густая трава, расколотый фонарь на краю дорожки. А, монастырь в Мерран, конечно. О боги…

Села на землю, тяжело дыша. Поймала себя на том, что крепко сжимаю медальон Апри — тот, оплавленный, который остался от Феррика зимой. Ну дожили! За чужого бога цепляюсь! Собралась с силами. Встала. Припустила бегом — быстрее, ещё быстрее. Кто его знает, что будет в следующем видении. В том, что оно придёт, сомнений нет: теней не видно только потому, что они стали частью тьмы, заполнившей сад.

Лихорадка разгоралась, бежать становилось труднее. Я перешла на шаг, стараясь унять резь в боку. Как в детстве, честное слово! Но в детстве никто и ничто не заставило бы меня сунуться в низкий тоннель из вьющихся растений. А теперь вот иду, жизнь спасаю. И нисколечко меня не подташнивает. И потолок на голову не падает, нет. Вовсе нет.

Вскоре «тоннель» уткнулся в дерево. Стоило завернуть за него, как воздух стал значительно теплее. Показалась широкая аллея, которую обрамляли ручейки. Перешагнув ближнюю канавку, выдохнула. Всё, что неприятно шевелилось внутри и стремилось завладеть сознанием, ретировалось. Уф. Слава богам, слава Апри…

Справа в десятке шагов виднелась островерхая крыша беседки, освещённая снизу. Легкий ветер, пряный от ладана, донёс голоса. Прислушалась: обычные, человеческие. Пошла туда — узнать дорогу и убедиться, что ещё не окончательно спятила.

Остановилась, вслушиваясь.

— …себе подцепил, охальник! — звенел мелодичный женский альт.

— Ну хватит уже, проехали. За своим хозяйством следи, — отвечал приятный мужской баритон.

— Погасни моя лампада, да он злится! Нет, правда! Ты только глянь! — продолжала смеяться женщина, — я чувствую злость и… Курти, как по-твоему?

— Тебе видней, Селти. По этому чурбану разве поймёшь чего! — басил ещё один мужской голос, — хотя он у нас третьего дня разговелся, да… Знаешь, этот выдающийся эпизод я занёс бы в летопись.

— Да-да! Точно! Ну, что скажешь, друг неразговорчивый? Заносим в летопись, как ты благородно спас прекрасную даму?

— Да заносите на здоровье, — фыркнул баритон, — только пометку «для служебного» не забудьте. И копию в магистрат. Можно с представлением.

— Ой-ой-ой, какие мы деловые! А кстати… — женский голос стал резким, как удар шпорами, — Кетания, что ты по кустам шаришься? Мы не кусаемся!

Сердце ухнуло. Я пошла вперёд и поравнялась со входом в беседку.

Три широких ступени вели на площадку между витыми столбами. Под расписанным потолком висели гирлянды цветов — именно они испускали мягкий лиловый свет. В тёплых лучах окружающие кусты выглядели коричневыми, а одежда троих людей отливала красным.

Халнер в таком же, как у меня, одеянии гостя, скрестил руки на груди и небрежно прислонился спиной к крайнему слева столбу. На другой стороне беседки в плетёном кресле сидел Курт, на нем была белая накидка священника, в руках он держал четки. Между мужчинами стоял низкий столик, за которым сидела красивая женщина с очанкой человека, привыкшего повелевать. Белое одеяние было расшито золотой нитью, головной убор походил на тюрбан. Полупрозрачная ткань свешивалась по бокам от лица на плечи и грудь. Тонкая полоса такой же ткани лежала поперёк высоких скул, одновременно защищая и подчёркивая глаза.

Именно глаза спасали женщину от отвратительной безупречности: сквозь вуаль проглядывали неподвижные прозрачно-серые роговицы, которые почти сливались с белком. Под этим невидящим взглядом захотелось разреветься, громко, навзрыд.

— Ну, здравствуй, Кетания, — улыбнулась женщина, — пришла в себя?

— З-зд-драс-сь-те… — сглотнула я.

Повисла тишина.

— Кетания! Где твои манеры! Перед тобой Пресветлая Селестина, мать-настоятельница Цитадели! — прошипел Курт, перехватывая чётки, как кастет.

— Очень п-приятно…

Снова тишина. Глаза Курта налились кровью. Халнер сдавленно закашлял в кулак. Так, надо сделать нечто очень почтительное. Только вот что?..

Курт стал пунцовым, Халнер отвернулся в сад, заходясь кашлем. Мать Селестина усмехнулась и произнесла:

— Ну, ну, Курти, солнце, не кипятись. Нас даже не представили друг другу как следует. И вообще, девочка не признаёт авторитетов и терпеть не может официоз. От наставника своего понабралась, да, Хал?

— Экхм… С этим она и сама вполне справляется, — ответил тот, наконец справившись со своим «кашлем», — привет, Кет. Как самочувствие?

— П-привет… да нормально, спасибо….

— Та-а-а-к… — протянула Селестина.

Сердце ухнуло от навалившегося взгляда.

— Ладно, мальчики, давайте-ка по кельям, мы тут посекретничаем немного.

— Да, мать-настоятельница, — Курт рухнул на одно колено, припал к руке Селестины.

— Нет, ну сколько можно, а! — Селестина вздохнула, как вздыхают на милую детскую шалость, — не на Синоде всё же. Иди давай уже.

Курт поднялся, поклонился, строго зыркнул на меня с выражением «смотри и учись». Я оскалилась улыбкой «дык а чо, я ничо». Курт вышел из беседки, всем видом выражая неодобрение.

Халнер отклеился от столба и поравнялся со мной.

— До завтра, Села, — кивнул он настоятельнице, — давай, Кет, поправляйся.

Он похлопал меня по плечу и пошёл вслед за Куртом.

— Да, спасибо… слушай, а…

Я повернулась спросить, где они живут, и почему их не видно в трапезной, но не успела: мужчины уже нырнули на боковую аллею.

— Не в последний раз видитесь, — сказала Селестина, — а сейчас сюда внимание обрати, пожалуйста.

На столике теперь лежал дротик. Непроницаемо-чёрный, матовый металл древка покрывал замысловатый узор. Оперение из тонких пластин давало едва заметную тень, и от этого казалось, что дротик висит в воздухе. Какая красота! Рука непроизвольно потянулась вперёд.

— Не стоит, — отрезала Селестина, и я тут же отдернула руку, — давай-ка присаживайся. Поговорим.

— Э-э-э… да, конечно…