Наконец, выпустили. Влажная жара окатила с головы до пят, одежда тут же стала мокрой от пота. Со стороны вокзала дошел поток воздуха, в носу защипало от кислого запаха. Захотелось вернуться обратно в змею, тем более, что воздуховод уже починили, и по «коридорам» гулял прохладный ветерок. Но увы — пришлось вытаскивать пожитки и собираться в кучу.

Внутрь вокзала не пускали, входы и выходы от загонов со змеями перекрыли заставами. Ближняя расположилась на воротах высокого забора, который примыкал к углу вокзала. Я подошла к зданию, упёрлась лбом в огромное окно. Уф, хорошо… Нет, к жаре, конечно, привыкла, но у нас-то она сухая, а тут духота и влажность. Уф… внутрь вокзала бы попасть, там хоть густая тень.

Под ногами зашуршало. Глянула. Затоптанный листок желтоватой Мерранской бумаги, той, которая хрустит, но не мнется. Печать плохая — краска оставляла следы на руках. Текст на двух языках, простом и Высоком, в две колонки. Заголовок «все люди, все равны!» Ну да, ну да. Только у кого оружие, тот всё равно равнее… По основному тексту — фразы вроде «когда право становится бесправием, сопротивление становится долгом», «свобода совести — одна на всех» и далее в том же духе. Внизу — «Сопротивление преступной власти — твой долг перед Империей!».

— Ого! Что это? — пропыхтел над ухом Отто.

Парень сейчас походил на варсумкую ящерицу в период линьки: чуб всклокочен, мышцы просвечивают сквозь тонкий слой кожи, сзади тянется мокрый след. Я молча протянула листовку.

— Ого! Во даююют… — удивился силач, явно давя улыбку.

Тут же подошла Эвелин, листок перекочевал к ней. Пробежав глазами текст, лекарка заломила бровь и выдала:

— Ну хотя бы.

— Прячь! Прячь! — вдруг зашипел Отто.

Листок нырнул в личное подпространство. Я повернула голову и увидела, что в нашу сторону глядят солдаты с заставы. Эвелин тоже их заметила и приветливо улыбнулась. Потом она кивнула на толпу, состроила грустную мину, повела плечом. Тесёмки на вороте лёгкого платья ослабли, полотно чуть соскользнуло, открыв ключицы. Бойцы на заставе ободрились, сочувственно покивали, тут же забыв, что только-только сочли наше поведение подозрительным. Ну и дисциплина…

Скоро подошла очередь проходить «кордон». Ставшая уже привычной проверка личности по крови, краткий досмотр вещей, несколько вопросов. Ещё удалось перекинуться парой фраз с бойцами, что тёрлись с внешней стороны ограды и подмигивали Эвелин. Короткий разговор дополнил версию событий, бродившую в толпе: незадолго перед нашим приездом кто-то выпустил в здании вокзала «снежные дымы» — штуку безвредную, но впечатляющую. Сначала все подумали, что пожар. Пока люди бегали, злоумышленники успели намалевать на стенах лозунги и раскидать листовки.

— Поймали кого?

— Неа. Ну то есть пару мудиков загребли, но монторп знает, чего они… шваль привокзальная, скорее всего. Да ваще, пусть, вон, Инквизиция разбирается, — боец кивнул наверх, где кружил птицеящер с чёрным оперением, — и да, если увидишь листик похабный — сожги немедля, а то срок вломят.

— За что? За то, что прочитали? — удивилась я.

— За хранение дольше трёх минут! Пять годов трудового, чтоб ты знала. А за распространение — рудники, причём северные, или вовсе под линзу, эт смотря сколько найдут.

— Ого…

— Чего «ого»? Наш лорд, храни его Великий Апри, вообще закон планирует, чтобы за всё линза. Ваще за всё.

— Мда… Весомо…

Тут офицер, наконец, заметил неуставное поведение, и двинулся к нарушителям недвусмысленно-пружинящей походкой. Ой, влетит теперь бойцам… Ну и правильно, вообще-то. Мысленно пожелав ребятам удачи, я быстро ретировалась.

***

Лорд-наместник Ириан приветил театр радушно. Место под шапито отвели в очень выгодном месте — на окраине Старого города, между зажиточными кварталами и районом кабаков. Под жильё дали целую гостиницу, приказав хозяину уменьшить цену вдвое. Огромные афиши по всему городу, заранее проданные билеты, шумиха в газетах. Дарн повизгивал от восторга, пересчитывая Высоких в зале. Публика валила валом, деньги текли рекой.

Представления шли по накатанной. Я окончательно освоилась с иллюзиями и камнями, Дарн перестал придираться, работа на сцене превратилась в рутину. Из «сценического» прежней осталась только ненависть к цветам и подаркам — всё сразу же отправлялось в мусор, а я подолгу сидела, рассматривая узоры Орр. Трёклятая проволка окончательно срослась с телом, и перестала напоминать о себе при каждом движении. Только золотые завитки, похожие на татуировки, напоминали, что я в плену, из которого не то, что сбежать и вернуться домой — прогуляться дальше определённого расстояния невозможно. Только ходить по ближайшим кабакам.

И медленно спиваться от безысходности.

— Между пятой шестой промежуток небольшой! — вскричал Маро, тасуя полные чарки, словно игральные кости, — ать, ать, ать! Эви, сестёнка, харэ кукситься, пей давай!

Атмосфера кабака напоминала степные княжества Нор — тяжёлые кружки, весёлая музыка, развязные танцы — что ещё нужно, чтобы забыться? Только хорошая кампания.

На противоположном торце стола, Маро одной рукой тискал девку, а другой разливал всем вино. По длинной стороне стола, у стены, почти весь диван занимал Отто. Силач сидел с очень серьёзным видом, и старательно слушал болтовню юной клоунессы Лилиан. Её маленькие ручки то и дело касались огромных мускулов, заставляя силача краснеть и тушеваться. На втором торце сидели мы с Эвелин. Лекарка кабаки не любила, но я вынудила её пойти, потому что лекарка проиграла мне спор о свойствах цветного Пламени. На длинной стороне спиной к залу расположились двое ребят из огнеходцев и… Равор. Ну конечно, Равор. Кто же ещё.

Он появился, точнее, вернулся, едва театр устроился в Дельте. Равор приехал из долины Хейдар, где залечивал серьёзную травму, и откуда была родом почти вся труппа. Естественно, он привёз артистам письма от родственников, за что его чуть что не носили на руках, ведь люди давно не получали новостей из дома. Кроме того, он оказался сыном Изабель, примы и нынешней любовницы директора. Теперь каждая кампания считала своим долгом позвать хлыща с собой. Впрочем, он и так ходил куда хотел, даже без приглашения.

— Ну что, Кеташка-кудряшка, подкрепишься и потанцуем?

Равор говорил на Высоком бегло, но периодически делал ляпы, и пытался замаскировать их вальяжной самоуверенностью — так и надо, мол, что мне ваши правила.

— О да, непременно, милостивый мастер. Пожрать передать, пожалуйста, — ответила я на Простом, копируя интонацию.

Равор лукаво улыбнулся и полез за сыром. Эвелин поморщилась — она терпеть не могла, когда кто-то тянется через стол, задевая чужие тарелки рукавом.

— За нон-кн-фор-мизм!! — по слогам проорал Перт, один из огнеходцев, — ур-р-р-а-а!

Чего такое он имел в виду, никто не понял, но все дружно осушили чарки. А потом я зачем-то запила настойку элем. И правда, зачем?…

— Угодно ли прекрасной даме принять приглашение к танцу? — спросил Равор, протягивая ладонь.

— Прекрасной даме угодно поср… пробл… кхм… проветриться. Вон, Эви пригласи лучше. Я щ-ща вернусь.

Сортир находился на улице. Не очень удобно, зато без запаха. Хотя в Мерран все сортиры без запаха: будь то яма или ящик, травы поглощали любые испарения, а специальные черви перерабатывали фекалии в удобрения для полей. Но большинство кабаков всё равно ставили туалеты во дворе, чтобы не смущать посетителей звуками тошноты. И драк: кабаки Дельты наводнили солдаты внутренних войск, чёрно-зелёной формы рябило в глазах. Санитарные отряды, зачищавшие Западные предгорья и равнины, собрались в порту, ожидая дальнейших приказов. Командование, однако, молчало, и бойцы расслаблялись, как умели.

Я вышла из резной будки и направилась обратно к «театральной» кампании. На полпути дорогу преградил Равор.

— Я тебе шаль принёс, — сказал он, — ты ж такая мерзлячка.

— Так я возвращаюсь уже. А ты тоже в сортир? Давай-ка шаль сюда, нечего хорошей вещью подтираться.