Стыдно.

Приятно.

Пошло.

Я хочу его так сильно, что поднимается температура тела и кружится голова.

В моей голове нет ни страха, ни сомнения. Только потребность принадлежать, упиться до одури радостью быть женщиной этого мужчины.

Он еще несколько раз поглаживает меня поверх трусиков: находит разрез между складками, проталкивает туда ткань и трет ею чувствительный клитор. Кажется, я кричу громче, чем когда-либо. Как будто меня выбросили из самолета без парашюта, и за миг до смертельного падения невидимая сила подбрасывает вверх, прямо на кашемировое теплое облако.

Собственные бедра толкаются навстречу пальцам Антона: ищут плотный контакт, ждут тех же приятных касаний. Разочарованно стону, когда он на миг убирает руку – и тут же покрываюсь мурашками, потому что он решительно отодвигает в сторону трусики, окунает пальцы в мою влагу и снова потирает клитор. Нежнее в этот раз, но обостренные чувства захлестывают с головой.

— Кончай, малышка.

Я словно только и жду этих слов. Запрограммированная на своего мужчину послушная игрушка, сегодня готова на все. Готова стать настоящей женщиной.

Тепло между ногами поднимается вверх, пузырится, словно брошенная в ванну ароматическая шипучка. Я вскрикиваю, когда движения пальцев становятся быстрыми и резкими, толкающими меня выше и выше, к пику Эвереста.

Взлетаю и падаю одновременно, дрожу вся сразу, каждой клеткой.

Хочется сказать, что во мне не осталось сил даже на жизненно необходимый вдох, но Антон уже целует, разделяя со мной свое дыхание.

Она такая маленькая и горячая в моих руках.

Не уверен, что это возможно, но готов поспорить, что ее температура поднялась на градус. Влажная кожа обжигает, когда я своей грудью прижимаю Туман к стене. Колючие и влажные от моих поцелуев соски цепляются за волоски на груди, и это просто какая-то изощренная пытка для моего вымотанного за эти двадцать дней терпения.

А я, вместо того, чтобы нести малышку в постель, тупо разглядываю, как меняется ее лицо: натянутые от возбуждения скулы, дрожащие ресницы, губы, по которым она проводит языком. И медленно расслабляется вместе со стоном, действующим на меня, словно укол чистого возбуждения прямо в мошонку.

Мои пальцы мокрые от ее влаги и это то, что нам сегодня нужно.

Малышка готова.

А я… я так готов, что скоро у моих яиц отрастет рот и они начнут орать благим матом.

Знаю, что сегодня ничего этого не будет, но, когда смотрю на нее такую – послушную, голодную маленькую иголку, хочу опрокинуть на спину, забросить ноги себе на плечи и войти так глубоко, чтобы видеть под тугой кожей живота свой бьющийся в ней член.

Приходится вытравливать больные, но приятные фантазии обещаниями самому себе обязательно проделать все это в следующий раз, а пока моя малышка не остыла – повести ее еще на шаг дальше.

Я накрываю ее губы своими, и одновременно с тем, как проталкиваю язык глубже, провожу пальцами вдоль ее входа. Мокрая, теплая, такая охеренно доступно гладкая.

Проталкиваю внутрь сперва один палец, слушаю ее короткие подбадривающие стоны, и добавляю второй. Туман жмурится, прикусывает губы.

— Расслабься, малышка.

Кажется, ей нравится, что мой голос подсказывает обо всех виражах впереди. Вот и сейчас – два слова, а она охотно, уже сама, насаживается на мои пальцы. Так туго, что у меня яйца поджимаются. Ее клитор еще не отошел от предыдущей ласки, чувствительный и набухший. В пару касаний потираю его большим пальцем. Она мотает головой, но расслабляется достаточно, чтобы принят оба моих пальца до самой ладони. Несколько движений туда и обратно – и немного развожу пальцы внутри.

— Ах… - слабо выкрикивает малышка. И следом, без паузы: - Не останавливайся… Приятно… Так приятно…

Я укладываю одну руку ей на талию, толкаю себе навстречу, добавляя пару движений навстречу. Насаживаю на свои пальцы, чуть не теряя голову от влажных звуков, когда ее промежность со всего размаху ударяется в мою ладонь.

Малышка натягивается снова. На этот раз довожу ее до оргазма всего в пару движений по клитору, и пока она, уронив голову мне на плечо, мелко дрожит, несу в кровать.

Как кошка, брошенная в воду, Туман на мгновение сжимается на прохладном покрывале, а потом приподнимается на локтях, без стыда и смущения разглядывая каждое мое движение. Упавшие к ногам штаны заставляют ее распахнуть губы, а когда в одно движение стаскиваю трусы, к бледным щекам приливает румянец. Хорошо, что она уже видела меня голым, хорошо, что ее пальцы знают мою твердость, а губы – мой вкус. По крайней мере теперь она не боится.

И – черт его все дери! – кладет ладони на колени, чтобы развести ноги в сторону.

Моей пошлой фантазии хочется еще раз отыметь ее языком, покатать по твердой горошине стальным шариком и утонуть в громких криках. Но если прямо сейчас ей не вставлю, то просто рехнусь.

Я становлюсь на колени между ее ногами, и громко ругаюсь, потому что ловкие пальцы тут же обхватывают меня у самого основания.

— Сегодня я главный, - предупреждаю малышку.

Она не слушает, так что сгребаю обе руки в ладонь и завожу ей за голову. Нажимаю на запястья, пресекая попытки сопротивляться. Она послушно кивает, вдруг притихшая и покорная. Только после этого подхватываю ее за лодыжки и забрасываю ноги себе на колени. Даю привыкнуть к ощущению моего члена у нее между ног: без преград и больше без табу в двадцать дней.

Прижимаюсь к ее входу и придерживаю за бедро одной рукой. Будет лучше, если Туман вообще не будет шевелиться, пока я не окажусь в ней весь сразу. Хотя, конечно, будет лучше, если хотя бы сегодня она вообще будет моей послушной малышкой, потому что вряд ли сейчас я слишком долго протяну. Долбаное, блядь, воздержание.

Терпение, Антон, еще немного терпения, не пытайся вставить ей сразу, даже если этого хочется сильнее, чем дышать.

Я целую ее в шею – в том месте под ухом, на прикосновения к которому она всегда так чутко откликается. Слизываю солоноватую влагу, позволяя себе медленно толкнуться внутрь хрупкого тела. Назад – и снова вперед, туда, где охуенно туго и горячо, как в аду.

До самой преграды.

Надавливаю.

Осторожно, в одно плавное движение, но и от него искры из глаз.

Таня цепляется мне в волосы, когда я зажимаю рот поцелуем. Слышу, как вибрация сорванного крика бьет в мои голосовые связки, но все равно иду дальше. До упора, который она встречает длинным беззвучным стоном. И в отместку за причиненную боль, сдавливает губами мой язык.

Нужно взять паузу, дать привыкнуть к себе, но малышка не дает притормозить: елозит попкой по кровати, вжимается в меня раздвинутыми складками и трется клитором.

Мы бьемся друг в друга, размыкаем поцелуй – и шепчем что-то, что нельзя обозначить смыслом и логикой.

В ней так хорошо, что нервы сдают почти мгновенно.

И, хоть это кажется нереальным, мы уходим в удовольствие вдвоем: я – кончая глубоко в нее, кажется, все-таки дав себе слабину и проникнув до самого основания, и она – в третий раз, просто от моих пальцев у нее между ног.

Последние движения уже смазанные, на пределе нервов, словно три шага на цепочках по струне. Безупречный баланс острого удовольствия и приятной расслабленности, от которой волосы на затылке становятся дыбом.

Это стоило больше, чем двадцать дней ожидания.

********

Я «просыпаюсь» только спустя пару минут. Кажется, что собственное дыхание слишком рваное и громкое, но заглушить его не получается. Потому что это совсем не мои вздохи и не мои низкие мягкие стоны.

Таня лежит подо мной, придавленная к постели моим совсем не маленьким телом и немного странно кривит губы, странно улыбаясь раскрытым ртом, которым пытается поймать воздух.

— Черт!

Быстро переношу вес на предплечья, приподнимаюсь. Даю себе несколько секунд, чтобы посмотреть на ее сверху вниз, подо мной. Растрепанная, волосы разбросаны по покрывалу, которое мы так и не сняли. Губы напухшие, темнее обычного из-за моих поцелуев. Туман не с первой попытки, но все же поднимает руки, чтобы обхватить меня за шею, и я осторожно перекатываюсь на бок, удобнее устраивая ее ноги у себя на талии. Мне нравится, что она прижимается к моему животу и когда случайно ерзает по волоскам, сладко мурлычет и жмурится.