— Филлис, — пробормотала Мэри Энн.

— Она понятия не имеет, где ты. Карлтон придумал спросить у Итона: мне бы такое и в голову не пришло.

— Мы хотим поговорить с тобой о дознании, — произнес Туини. Выглядел он торжественно и печально; при упоминании столь серьезного вопроса лицо его вытянулось.

Она совершенно забыла об этом.

— Господи, — сказала она, — ну конечно.

— Тебя вызвали повесткой, так ведь? — спросила Бет. — Значит, тебе придется давать показания. Если тебе принесли повестку, явка обязательна.

Повестку действительно приносили. Бумажка лежала в какой–то из картонных коробок; расписавшись, она убрала ее с глаз долой и больше не вспоминала. Это была уже не ее забота. Так вот зачем они ее выследили — беспокоятся за собственные шкуры.

— Когда оно?

Она попыталась вспомнить; дознание должно быть совсем скоро, буквально на днях.

— В среду, — нахмурившись, сказал Туини.

— Что ж, тогда присаживайтесь. Куда — сами решайте.

Отойдя от двери, она сняла плащ. На это у нее найдется время; это ерунда. Сама она уселась на плетеный стул. Бет и Туини, быстро переглянувшись, сели на кровать, не касаясь друг друга, но очень близко.

— Как вам моя хатка? — спросила Мэри Энн.

— Жуть, — ответил Туини.

— Да, согласна.

— А почему ты уехала от Филлис? — спросил Туини. — Что там у вас случилось?

— Кленовые венки осточертели.

— Квартирка, которую тебе снял Джо, вроде бы вполне сносная. Мы ее только секунду и видели, конечно. Вы начали там красить, но не закончили. Дверь была открыта… ты, должно быть, только съехала.

— Сегодня утром, — сказала.

— Вот как. — Бет поджала губы. — Понятно.

— Что тебе понятно?

— Я так и думала. Тогда, в первый раз, ты была права.

— Какой раз? — устало спросила Мэри Энн.

— Когда ты отказалась у него работать. Ты боялась, что что–то произойдет, не так ли?

Она кивнула.

— Я могла бы тебя предупредить, — сказала Бет, водя взглядом по комнате.

— Так что ж не предупредила? — язвительно спросила Мэри Энн. — Как я тебя ни выспрашивала, ты только и распиналась о том, какая у него замечательная коллекция пластинок да какая он яркая личность.

— Будь лапочкой, сходи вниз, принеси нам пива, — сказала Бет Туини.

Туини поднялся с крайне недовольным видом.

— Мы пришли, чтоб обсудить дознание.

Бет выудила из сумочки и сунула ему в руку пятидолларовую купюру.

— Иди и не бухти. Продуктовый на углу.

Сердито ворча, Туини вышел из комнаты. Слышно было, как пол в коридоре отзывается на его шаги мерной, затухающей дрожью.

Пауза затянулась; Бет и Мэри Энн сидели, молча глядя друг на друга. Наконец Бет закурила сигарету, откинулась и спросила:

— А на твой размер лифчики вообще бывают?

— Нет, — сказала Мэри Энн, — ничего не поделаешь. Я слишком тощая.

— Не глупи. Не пройдет и пары лет, как все изменится.

— Правда?

— Конечно. Когда–то и со мной так было, и со всеми остальными. Потом это проходит, а в итоге ты набираешь больше веса, чем можешь на себе носить, — как я.

— Выгладишь ты нормально, — сказала Мэри Энн.

— В сорок восьмом я выглядела получше.

— Это тогда и произошло?

— Это было в Вашингтоне. В студеную зиму. Мне было двадцать четыре года, немногим старше тебя. Так что ты не первая.

— Он рассказывал, — призналась Мэри Энн, — про будку на берегу канала.

Блондинка заметно напряглась.

— Неужели?

— Почему ты поехала с ним? Ты его любила?

— Нет, — отвечала Бет.

— Тогда я не понимаю.

— Он меня склеил, — сказала Бет, — как и тебя. Так что давай признаем очевидное: кое–что общее у нас есть.

— Спасибо, — сказала Мэри Энн.

— Хочешь подробностей? Можем сравнить показания.

— Вперед, — сказала она.

— Может, это тебя чему–то научит.

Бет затушила сигарету.

— Не знаю, на какую удочку он поймал тебя. Должно быть, на работу. Но в те времена у Джо еще не было магазина пластинок; он работал в издательском бизнесе.

— «Эллисон и Хирш».

— Он тебе и это рассказал? В те времена я… но ты ведь слышала одну. Мою песню.

— «Где мы, бывало, сиживали», — с отвращением произнесла Мэри Энн.

— Ну, собственно, больше рассказывать особо нечего. Я хотела их издать. Однажды Джо появился в моей квартире. Я была на кухне и красила стул — я отлично помню. Он не торопился; мы выпили, поболтали. Говорили об искусстве, музыке, все такое.

— Ближе к делу.

— Он взглянул на мои песни. Но издать их он не мог. Сказал, что еще недостаточно воды утекло.

— Что это значит?

— Сначала и я не поняла. А потом увидела, как он на меня смотрит. Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да, — ответила Мэри Энн.

— Вот, собственно, и все. Он сказал что–то, мол, лучше не в квартире; что в нескольких милях от города у него есть хижина и там нам никто не будет мешать.

— Он использовал работу, чтобы соблазнять женщин?

— Джо Шиллинг, — сказала Бет, — исключительно добрый, мыслящий человек. Мне он нравится. Но я не обманываюсь. У него есть слабость: он очень любит женщин.

На это Мэри Энн задумчиво произнесла:

— Значит, ты легла с ним в постель, чтобы он опубликовал твои песни?

Бет зарделась:

— Ну, можно и так сказать. Однако я…

— Дэнни был фотографом, так ведь? Я помню ту ночь… ты прыгала по квартире голая, а он тебя все время щелкал. Я так и не поняла, что происходит; мне это казалось бредом. Ты же позировала для него, верно?

— Я была профессиональной моделью, — сказала Бет; щеки ее горели. — Я же тебе объяснила. Я была артисткой.

Вдруг Мэри Энн произнесла:

— Туини это в самый раз.

— Что ты имеешь в виду?

— Я только что поняла, что ты такое, — без эмоций, просто констатируя факт, сказала Мэри Энн. — Ты шлюха.

Бет встала. Она побледнела, и маленькие морщинки, словно трещинки, разошлись от ее глаз и сбежались ко рту.

— А сама–то ты кто? Залезла в койку, чтобы с работы не поперли, — и ты, значит, не шлюха?

— Нет, — сказала она, — все было совсем не так.

Она знала, что все было по–другому.

— И тут ты вдруг решила стать разборчивой, эдакой привередой, — быстро продолжала Бет, — чего ради? Только потому, что он старше? Взгляни на вещи трезво — за тобой красиво, по–европейски ухаживают. Твой любовник отлично знает свое дело. О чем еще мечтать; тебе просто повезло.

Погруженная в свои мысли, Мэри Энн едва ее слышала.

— Боже правый, да ты сама, как весь этот мусор — все эти песенки типа «Белого Рождества». Вот потеха–то. Бедный Туини, ну надо же.

— О чем это ты? — сказала Бет. — Не желаешь ли мне разъяснить? Мне кажется, я этого заслуживаю.

— Господи, — продолжала Мэри Энн, — так и есть. Так оно и есть. «Где мы, бывало, сиживали», «Рождественские санки»… Боже мой, да ты — сентиментальная шлюха.

— Понятно, — проговорила Бет, — что ж, возможно с твоей точки зрения, с позиции циничного подростка…

Тут она умолкла; дверь открылась, и над ними нависла массивная фигура Карлтона Туини. Он принес три банки «Золотого сияния» и открывалку.

— Так быстро? — оживленно спросила она.

— Пиво теплое, — буркнул Туини.

— Я неважно себя чувствую, — сказала Бет, взяла свою сумку и направилась к двери. — Ничего серьезного, просто голова раскалывается. Пойдем, Карлтон. Прошу тебя, отвези меня домой.

— Но мы же… — начал он.

Бет открыла дверь и вышла в коридор. Уже оттуда, не оборачиваясь, она сказала:

— Это, безусловно, самый грязный дом, в котором я бывала за свою жизнь.

Сказав это, она ушла. После секунды колебаний Туини оставил банки и пошел за ней. Дверь закрылась, и Мэри Энн осталась одна.

Она огляделась, чтобы найти плащ. Подождала, пока Бет и Туини уйдут наверняка, бросила ключ в сумочку, захлопнула дверь и пошла по коридору.

На крыльце сидели две чернокожие толстухи; они пили вино и читали журнал про кино. Обогнув их, Мэри Энн спустилась по ступенькам и влилась в поток прохожих.