— В себя пришел? — на всякий случай уточнил Велес.

Кощей кивнул и, немедля, произнес главное:

— Открой врата, хозяин путей.

— Хозяин путей, — передразнил Велес. — А змея куда дел?

Кощей промолчал, Велес фыркнул:

— А еще ты хозяином ключей звал меня давеча.

Кощей криво усмехнулся, продолжая безмолвствовать.

— То-то. Ключами любой привратник ведает, для этого ни мозгов, ни мудрости не надо. А я могу дорожку проложить. Вот только сколь долга она будет…

Кощей помрачнел:

— А быстро не выйдет?

— Не много ли хочешь, царь Нави? — фыркнул Велес. — Я предупреждал, ты — не послушал.

— Не успел, — уточнил Кощей. — Собирался все решить, когда вернется.

— А его по дороге смерть настигла, — закончил Велес за него.

— Не мог он умереть! — прошипел Кощей. — Пил он воду из живого источника!

— А уйти туда, куда ходу тебе нет, вышло.

Кощей тихо, шипяще выругался на языке змеином, который услышав, Велес лишь хмыкнул.

— Я — не ты, и враждовать с Моревной не желаю.

— А со мной, значит… — начал Кощей, но умолк, когда Велес сжал его плечо.

— И с тобой ссориться не буду, — произнес он примирительно, — но войти в подвалы Моревны проще, нежели в мир оживших теней. Сам же понимаешь: не сумеешь ни без ее дозволения, ни… — он прервался и пристально глянул на Кощея. — Ты извечный, смерти не подвластен и ее не ведаешь, а чтобы попасть туда, через себя переступить должен.

— Будет нужно — переступлю, — ответил Кощей, не поведя и бровью.

— Старый ты, древний, закостенелый… Ни уступать, ни меняться неспособен.

— Был таким, — не стал спорить Кощей. — Я сейчас вспоминаю себя прежнего — и сам же диву даюсь.

Помолчали.

— Видать, гораздо большей силой обладает человек, тебе завещанный, нежели кажется, — задумчиво проговорил Велес и кивнул чему-то своему.

Кощей прекословить не решился.

— Хорошо, — добавил Велес, — будь по-твоему, только с Моревной говорить тебе придется. Путь я открою только с ее соизволения.

— Ладно… — протянул Кощей, — то справедливо.

— Еще бы нет, — фыркнул Велес. — Но не будет смысла в том, если не собрать перья, которые раздарил птенец твой неразумный. Лишь одно к Моревне попало и сам видишь, какая беда случилась. Не тебе объяснять, какими жестокими и злыми бывают люди. Помнишь, говорил я про жестокость детей…

— Значит, соберу, — сказал Кощей, — а потом явлюсь к Моревне.

— Только не с обнаженным мечом!

— Поговорим для начала, — не стал обещать Кощей.

Изба стояла на главной улице: добротная, богатая. Семья, в ней жившая, бед не знала, однако вокруг, словно марево черное, висела беда. Чуть длиннее, темнее выглядели тени, чуть бледнее цвета, тусклее светило солнце. Вряд ли люди замечали это, скорее чувствовали, а вот Кощей именно видел и, пожалуй, впервые признал, что его птенец не ошибся.

Побывал до этого Кощей во многих домах, деревнях и городищах. Отбирал перья черные, их прежних хозяев не жалея. Может, в нужде и были то люди добрые да отзывчивые, а как наелись досыта, так и полезла из них дрянь, гнусно пахнущая.

Один только и делал, что копил заморские диковины, чах над ними хуже… (здесь Кощей поперхнулся, поскольку на ум пришел собственный образ, передающийся людьми из уст в уста) и постоянно желал новых приобретений. У него аж руки затряслись, когда решил, будто можно перо на нечто особенное выменять. Вот только Кощей с подобными людишками никогда дел не имел и не собирался. Ворон его был человеком. Пусть Влад и считал себя наполовину птицей, однако же принадлежал людскому племени. Оттого и пытался вести себя соответствующе. Кощей же — сам по себе. А потому мог позволить себе делать необходимое без оглядки на собственную совесть. Перо он попросту отобрал, а его прошлому обладателю сказал:

«Мертвые поделки важнее для тебя живого мира. Опомнись, покуда можешь».

Он не раздумывал, чем обернутся слова, но так вышло, что узнал через день о гибели мужичонки. Воров в его дом Кощей не посылал, хозяин вполне мог жизнь сохранить, но предпочел защищать свои «богатства», действительно посчитав пустые поделки дороже явного мира.

Второй оказался дрянью похлеще первого. Сволочью, то бишь трупом ходячим, со зловонной душонкой. Батрача на других, он черной злобой и завистью все нутро себе вытравил. Влад пожалел его, найдя замерзающим под забором зимой лютой, помог, поверил россказням про бедняцкое житье-бытье. Не мог не поверить, ведь говорил человечишка истинную правду: как сам ее видел. И напился он, и едва не умер лишь потому, что жить в бедности для него хуже смерти. Света белого он не видел — так уработался, спину не смея разогнуть. А вот сути — того, что не так и тяжела работа, да и не беден этот человек в сравнении с другими, просто постоянно с богатеями себя сравнивает и пьет, не просыхая, — Влад не приметил. И вышло то, что вышло: стал мужичонка богатым купцом; мог бы, наконец, выдохнуть или дело наладить, но жадность и зависть в нем лишь укрепились, а еще — вседозволенность. К собственным работникам относился он хуже, чем к шавкам приблудным.

Наказал его Кощей, жалеть и не подумал: перо отобрал, а добром, пришедшим путем волшебным да нечестным, одарил работников и всех, кто хоть раз испытал от дрянного человечка унижение. Получил тот лишь мелкую монету. Уж сколько он ни ползал перед Кощеем на брюхе, сколько ни выл, слезы и сопли по лицу размазывая, а остался тот непреклонен.

«Тебе дали шанс себя изменить и мир вокруг, а вместо этого ты только зло на землю принес», — ответил Кощей.

Третий, когда у него перо забрали, принялся костерить Кощея на чем свет стоит, какие-то знаки на полу черкал (Кощей аж залюбовался), о демонах сатанинских плел и выл в голос на корявом каркающем языке. Кощей поначалу подивился: с чего бы его вестнику помогать человеку, уверовавшему в самозванца, лишь опосля сообразил: прекословя, находился тот в заблуждениях, касательно и обрядов, и служения. Истово верил человечишка в истинность пришедшего из Византии культа, только стоял не за него, а против, боролся с учением, не подвергая его сомнению.

«Забавно… — пробормотал Кощей, к нему обращаясь. — Кажется, понял я своего вестника. Ты слепец, конечно, но путь свой выбрал не в стаде и осознанно. Перо не верну, но и карать не буду, — и, подумав, уточнил: — Так значит, есть противоположность у божка восточного, а меня — нет?»

«Ты есмь заблуждение народа русскаго, в тутошней земле проживающего, — заявил человечек. — А существовал бы на самом деле, не сумел бы черты, кою я нанес, пересечь».