Некоторое время смотрел Кощей на пришедших выручать его созданий, потом усмехнулся и поклонился, руку к груди прижав.

— Благодарю вас за помощь, не ожидал, — сказал он.

— Сам не думал, будто ввяжусь, — ухмыльнулся Змей Горыныч, — однако птица твоя больно хорошо уговаривает.

Кощей нахмурился.

— Нянюшка помогла, — тотчас поспешил пояснить Влад, пока не подумал тот невесть чего. — Перья целы.

— И за это отдельное спасибо и ей, и тебе, — продолжил Кощей. — Ежели понадобится…

— Обращусь и все припомню, — захохотал Змей Горыныч.

— Хорошо, — ответил Кощей и повернулся к Баюну. — Тебе, насколько понимаю, свободы хочется?

— Э… нет! Не вздумай, — кот замахал на него обеими руками.

— Ты ж всегда на свободу рвался, — напомнил Волк.

— Так то потому, что не разумел я своего удовольствия. У Яги в доме тепло, а на печи и вовсе мягонько. Она меня чешет, ласкает да потчует, а я ей ноги отлеживаю и песни-сказки мурлычу. А ты предлагаешь мне скитаться? Вот еще! Я, пока тут по лесу шатался, исхудал совсем. И постоянно ХОЧУ ЖРАТЬ!!!

Кощей рассмеялся, а потом протянул ладонь. Миг — и оказалась на ней скатерка, в несколько раз сложенная.

— Это же…

— Скатерть-самобранка, — сказал Кощей.

— Хлебосолочка… — протянул Баюн мечтательно.

— Только вряд ли она младенцев тебе предоставит, — предупредил Кощей. — А коли попросишь, обидится, самой обычной станет и преобразится, лишь попав в руки нового хозяина.

— На кой мне кровь человечья? — фыркнул Баюн, со всем почтением скатерть-самобранку принимая, — Я ж особую испробовал. Мне после папоротника-цвета, в жилах ученичка твоего текущего, жажда более не грозит. А вот голод — еще как!

— Волк… — обернулся к тому Кощей, — я, помнится, закрыл для тебя пути в Навь когда-то.

— Ужели откроешь? — сощурился тот.

— А месть свою ты хочешь совершить по-прежнему? — уточнил Кощей.

— Хочу землю и людей от пакостей всяких хранить, — ответил Волк.

— Быть по сему, — повелел Кощей. — Храни тропы заповедные, зваться тебе теперь звездным волком-хранителем, хозяином того леса, что вырос меж моим царством и Явью.

— Наконец-то, Кощей! — прорычал Волк. — Долго же ждать пришлось. Но заруби на носу: я тебе не слуга и не друг.

— Да я как-то и не рассчитывал, — усмехнулся тот. — Ворон…

Влад стоял бледный, а после обращения так и вовсе попятился, глянул на Кощея, каркнул и взвился в небо — только его и видели.

— Эх… — вздохнул Змей Горыныч. — Недаром говорят: в тридцать лет ума нет — и не будет.

Кощей, до того на месте застывший, посмотрел на него возмущенно:

— Да как ты смеешь?! Подумаешь, не проходил он еще своего человеческого срока… не нам, силу познавшим, годами мериться.

— А я и не про него, — дыхнул паром Змей Горыныч. — Тебе когда-то тоже столько стукало, а вот ума так и не нажил!

Кощей аж растерялся от подобного заявления.

— Ты чего ему сказать-то собирался? Наградить?

Кощей беспомощно рот открыл и тотчас закрыл — совсем как щука, на берег выброшенная.

— Ворон твой первый переполошился, раньше всякой братии правянской, нас собрал, себя не жалел, лишь бы тебя, дурака, вызволить, — заметил Баюн, — а ты просто взял и приравнял его к тем, кто шел, дабы награду с тебя вытребовать.

— Не ради наград, не ради тебя даже, — вторил ему Змей Горыныч, — а поскольку жизнь мальчишке этому пернатому не мила стала без дурака бессмертного. А ты? Чудодей великий, а в отношениях людских не разумеешь ни капельки.

— Как есть дурак и точно не разумею, — проговорил Кощей, в небо посмотрев.

— Ладно, — вновь дыхнув паром, сказал Змей Горыныч, — садись на закорки, догоним, а там уж ты сам слова найди, да только на этот раз правильные. Не упусти, улетит ведь совсем.

— Не отпущу, — заверил Кощей, только Ворона они так и не догнали.

Три дня прошло, летел Змей Горыныч по своим делам и заметил на фоне неба глубокого да облаков невесомых черную птицу, в воздушных течениях купающуюся. Ворон такие кренделя выписывал, какие обычной твари крылатой не под силу. Вдруг купол небесный рябью пошел. Возник мираж-не мираж, а Синие горы и замок, к скале прилепившийся; в башне окошко призывно горело.

Кинулся Ворон к той башне, влетел в оконце и обернулся человеком, а там уж Кощей — тут как тут — обнял крепко-крепко, не вырваться. Ворон, правда, и не пытался. Замок, горы и сама Навь тотчас из виду скрылись, а Змей Горыныч хитро ухмыльнулся и полетел себе дальше.

Видно, помирились.

Вот и хорошо. Авось поживут спокойно некоторое время. А там… и новой сказки начало не за горами.

(автор иллюстрации Liss-ka — vk.com/liss_ka_art)

Небо чернело, но не оттого, что стояла ночь или его покрывали свинцовые тучи. Все его заполонили черные птицы.

Вороний гвалт заглушал музыку в наушниках, поставленную на максимальную громкость, и Олег немного опасался, что вообще оглохнет, если выключит плеер в телефоне. Он довольно быстро установил источник птичьей паники — это другие прохожие стремились миновать неприятный участок пути как можно скорее, одна бабка даже перекрестилась, — а Олега словно манило посмотреть, что же произошло.

Небольшие, всего в две полосы, придворовые улицы никогда (даже в часы пик) не были запружены автомобилями. На них и машин-то днем с огнем не отыскалось бы, но какой-то горе-водитель все же умудрился сбить птицу. Да какую! Черную, с перьями, отливающими на свету синим, с мощным загнутым клювом, и такую огромную, что даже орлы в зоопарке казались меньше.

Ворон лежал на асфальте, распластав поврежденное крыло, а вторым молотил по воздуху в тщетной попытке взлететь. Назвать карканьем возгласы, вырывающиеся из его клюва, не выходило при всем желании. Птица кричала почти по-человечески.

Первой невероятно безумной мыслью, пришедшей Олегу в голову, было: «Родители не позволят его оставить». Потом он вспомнил о давно минувшем совершеннолетии, о маленькой, но собственной квартире, в которой обитал в гордом одиночестве, и с облегчением вздохнул.

О том, что ворон может клюнуть, будет вырываться и вообще окажется источником какой-нибудь заразы вроде чумы, бешенства, короновируса или чем там еще пугают своих отпрысков здравомыслящие граждане при виде бродячих животных, Олег не думал вовсе и даже не беспокоился. Взялась откуда-то железобетонная уверенность и в этой птице, и в себе самом.