Но, утверждает благородный молодой человек по фамилии Герберт, английское правительство сделало еще больше. Разве оно но лишило Россию возможности перевозить подкрепления Черным морем и не отрезало России всякий доступ к морю? При этом он совершенно забывает, что в течение четырех месяцев английское правительство предоставляло русским господствовать на Дунае; что оно позволило им лишь с 15000 человек занять европейские житницы — Молдавию и Валахию, захватить у него под носом богатые стада Добруджи и что оно помешало турецкому флоту уничтожить русскую эскадру у Синопа. Англичане оказали не малое содействие военным успехам турок, так как, являясь резервом турецкой армии, они таким образом дали ей возможность использовать каждого солдата и каждое орудие против вторгнувшейся армии.
Нужно ли напоминать читателям, что пока русские не могли сосредоточить в княжествах превосходящих сил, английское правительство запретило Омер-паше использовать численный перевес его армии и плоды его первых побед? Что же еще было сделано английскими войсками?
«Сколько фунтов стерлингов было затрачено Россией на сооружение линии фортов вдоль черкесского побережья? И в течение одной короткой кампании все эти сильные крепости, сковывавшие Черкесию как цепи, за исключением одного форта перешли в руки англичан или их союзников».
Воронцов! Воронцов! Разве ты забыл, что когда в начале сессии тебе советовали взять эти форты, ты отказался это сделать, предоставив, таким образом, русским возможность перевести гарнизоны этих фортов в Севастополь? Ты взял лишь те форты, которые русские сами захотели оставить, и единственное «исключение», которое не было ни разрушено, ни взято и даже не подверглось нападению, это как раз тот единственный форт, который стоил того, чтобы его взять, и который русские считали заслуживающим того, чтоб его удержать, это единственный форт, открывающий сообщение с черкесами, — Анапа.
Пошлая болтовня г-на Герберта достигла своего апогея, когда он заявил, будто в славной обороне Силистрии, которую Англия не только сама не поддержала, но и не позволила Омер-паше поддержать, Англия участвовала, так как в числе убитых был один молодой человек по имени капитан Батлер. Об оставшемся в живых лейтенанте Несмите, конечно, не было сказано ни слова. Должен сказать, что капитан Батлер отправился в Силистрию только после того, как правительство отказалось послать его туда, и маршал Герберт тем более имеет все основания одобрить его образ действий. Что касается лейтенанта Несмита, то он относится к тому сорту людей, которому предстояло вскоре быть изгнанным из английского лагеря, и он отправился в Силистрию в качестве военного корреспондента.
Поскольку лорд Дадли Стюарт напал на правительство за то, что оно не приобрело паровых судов, с осадкой не более трех футов и оснащенных одним-двумя тяжелыми орудиями, адмирал Беркли, говоривший после генерала Герберта, просил благородного лорда «научить инспектора кораблестроения, как строить такие суда». Таков был ответ отважного адмирала из вигов на вопрос, сможет ли адмиралтейство снарядить флот для операций в Балтийском море, не обеспечив сооружения большого числа канонерских лодок. Храбрый Беркли и его ученый инспектор кораблестроения лучше бы обратились за инструкциями в шведское и русское адмиралтейства, чем искать совета у бедного осмеянного лорда Дадли Стюарта.
Не будем останавливаться больше на защите британского командования элегантным Гербертом и отважным Беркли и перейдем к откровениям, выболтанным тем же Беркли. Если накануне вечером маленький Джонни проколол севастопольский мыльный пузырь, то в этот день лопнул кронштадтский мыльный пузырь в результате выступления Беркли. Поскольку вся борьба в Дунайских княжествах будет вестись исключительно австрийцами, то для «сильнейших армии и флота, какие только были когда-либо снаряжены и посланы какой-либо страной», с их винтовыми пароходами, пушками Пексана и прочими чудовищами разрушительной силы не остается поля деятельности. Из письма доблестного командующего балтийским флотом [адмирала Чарлза Нейпира. Ред.] доблестный Беркли приводит такую фразу:
«Я не смог ничего предпринять с этим сильным флотом, так как всякое нападение на Кронштадт или Свеаборг означало бы верную гибель».
Но мало того. Доблестный Беркли, упиваясь мыслью о том, чего не мог сделать этот сильнейший флот, продолжает лепетать:
«Адмирал Чадс, более чем кто бы то ни было обладающий обширными научными знаниями, также писал об этом следующее: после двухдневного наблюдения с маяка и подробного осмотра фортов и судов я убедился, что форты слишком массивны для нашей судовой артиллерии. Это — огромные глыбы гранита. О возможности нападения на неприятельские суда там, где они стоят, нечего и думать».
Относительно Нейпира бравый Беркли делает такое заключение:
«Никогда еще ни одному британскому офицеру не была так предоставлена carte blanche [буквально: «чистый бланк», здесь — «свобода действий». Ред.] по части военных операций. Правительство не только не связывало ему рук, но, напротив, всячески поощряло его в продвижении вперед» — из Бомарсунда в Кронштадт и из Кронштадта в Бомарсунд.
На замечание тори г-на Хилдьярда, что «еще ни разу за всю свою жизнь он не слышал, чтобы так все разбалтывали», что Беркли говорил как явный агент России и что все хвастливые разглагольствования о Кронштадте тем не менее имели его молчаливое одобрение, храбрый Беркли взял частично свои нескромные сообщения назад, заявив, что Нейпир имел ввиду только свое нынешнее положение, когда он располагает только судами и не имеет поддержки сухопутных сил. О том, что без сухопутных войск и без союза с Швецией ничего нельзя добиться в Балтийском море, я твержу с тех пор, как Нейпир покинул английские берега, и это мнение разделяют все научно мыслящие военные.
Теперь перейду к последнему пункту этих незабываемых дебатов, к высокомерным заявлениям лорда Джона Рассела. Добившись своего чека на три миллиона, он стал таким же бесстыдным, каким он был стыдливым двадцатью часами раньше, когда извивался под ударами сарказма Дизраэли.
«Он отнюдь не считал необходимым вдаваться в дальнейшие разъяснения относительно сделанных им вчера вечером заявлений». По поводу «досадных разногласий», которые кое-кто пытается создать между Абердином и его коллегами, он скажет:
«Что касается общих мероприятий в отношении войны, эти мероприятия обсуждались изо дня в день теми советниками ее величества, которые составляют так называемый кабинет, и ответственность за вынесенные решения несут перед парламентом и страной в равной мере как лорд Абердин, так и все его коллеги по кабинету».
Он решился даже, не подвергаясь, впрочем, никакому риску, сказать палате:
«Если нас считают достойными быть министрами королевы, то мы должны обладать правом по своему усмотрению созывать или не созывать парламент; если же нас считают недостойными пользоваться этим правом, значит мы тем более не можем оставаться министрами».
Побывав на заседаниях английского парламента в понедельник и во вторник, я понял, насколько заблуждался в 1848 г., когда в «Neue Rheinische Zeitung» клеймил берлинское и франкфуртское Национальные собрания, как самые жалкие проявления парламентской жизни[195].
Вашим читателям будет интересно сопоставить с декларациями британского шурина Воронцова, с плоским хвастовством Рассела и рыканием передовых статей «Times» следующие выдержки из последнего сообщения корреспондента «Times» в британском лагере в Варне, 13 июля:
«Вчера вечером все были убеждены, что скоро будет заключен мир, поскольку сообщалось, будто с генералом Брауном обедал австрийский посланник, а этот посланник едет из Шумлы, где он имел длительные переговоры с Омер-пашой, в Варну, где он будет совещаться с лордом Рагланом и маршалом Сент-Арно. Сообщалось, будто герцог Кембриджский заявил, что кавалерия вернется в Англию к ноябрю, а пехота к маю. Положительно нельзя сказать, находимся ли мы в состоянии воины и союзные армии действительно являются воюющей стороной, или же они только совершали видимость военных действий с момента своей высадки в Турции. Наши парады, смотры, учения и ревизии носят такой: же безобидный характер, как если бы они происходили в Сатори и Чобеме, и все наши операции на суше ограничиваются: первая — разведывательной экскурсией лорда Кардигана, вторая — посылкой нескольких инженеров и саперов в Силистрию и Рущук, третья — отправкой туда же нескольких французских понтонеров, четвертая — посылкой еще одной группы саперов и 150 матросов в Рущук для сооружения моста между одним берегом и островами и далее до другого берега».
