Правильная осада Араб-Табиа могла бы быть несомненно закончена в каких-нибудь несколько дней, так как это укрепление уже почти выполнило свое назначение, и продолжительная оборона слишком ослабила бы гарнизон. Но это означало бы правильную осаду по крайней мере двух фортов, а затем и самого города. Пять недель — несомненно кратчайший срок, в течение которого русские, при их небрежности в осадных действиях, могут это осуществить. Если же туркам хватит провианта и боевых припасов и не случится никаких непредвиденных обстоятельств, крепость может считаться в безопасности до начала июля. Конечно, мы предполагаем, что форты средней прочности и что стены не слишком запущены. Но если Силистрия в 1829 г. продержалась 35 дней после открытия траншей, ясно, что с новыми усовершенствованиями, при храбром и умном командире, опытном руководителе артиллерии и первоклассном гарнизоне она сможет выстоять по меньшей мере столько же в 1854 году. Если бы можно было рассчитывать на союзников, мы могли бы спокойно сказать, что эта кампания должна принести русским полную неудачу, а может быть кое-что и похуже.

Написано Ф. Энгельсом. 10 июня 1854 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4115, 26 июня 1854 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

ПОЛОЖЕНИЕ НА РУССКО-ТУРЕЦКОМ ТЕАТРЕ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ[154]

Не говоря уж о любопытном факте совпадения эвакуации Валахии русскими с ее оккупацией австрийцами, уже одно то, как осада Силистрии была предпринята, проведена и, наконец, снята, показывает, что здесь руководствовались отнюдь не чисто военными, а совсем иными соображениями. Из официального русского отчета, который доведен до вечера 28 мая и отличается от турецких бюллетеней лишь данными о числе убитых и раненых, видно, что операции производились с удивительной поспешностью, что энергичные усилия разрушить внешние укрепления были предприняты не ранее, чем практически была доказана невозможность взять Силистрию штурмом, и что наступление носило характер, более неорганизованный и противоречащий военной науке, чем какое-либо другое наступление в истории проведенных русскими осад. Об операциях в период с 28 мая до 15 июня имеются лишь слишком отрывочные отчеты, чтобы мы могли дать подробную картину событий; тот факт, однако, что во время повторных отчаянных атак почти все высшие офицеры были ранены и вышли из строя — Паскевич, Шильдер, которому затем ампутировали ногу, Горчаков, Лидере и Орлов, которому пуля выбила глаз, — убедительно доказывает, что русские имели приказ не только взять крепость во что бы то ни стало, но и сделать это в точно указанный срок. Их поведение во всем этом деле напоминало скорее варварские приемы захвата городов в Курдистане Тимуром-Тамерланом, чем ведение современной регулярной войны. С другой стороны, очевидно, что героическая и искусная защита Силистрии вызвала одинаковое изумление и у союзных держав, и у оттоманского Дивана. Наши читатели, может быть, помнят, что около шести недель тому назад командующие союзными войсками [Сент-Apнo и Раглан. См. настоящий том, стр. 253–257. Ред.] встретились в Варне и сделали открытие, что линия Балкан образует естественную защиту Турции; теперь же многие британские газеты не только признают, но и хвастаются тем фактом, что ни один французский или английский солдат не пришел на помощь Силистрии. Наконец, нельзя отрицать, что Силистрия была пунктом большой военной важности, что судьба этой крепости решает судьбу кампании и что русские, отказавшись от осады и внезапно отступив на Серет, потеряли всю территорию, которую завоевали в этом и в прошлом году.

Все же нужно сказать, что многие из английских газет очень преувеличивают размеры нынешних неудач московитов. Конечно, нужно обладать большим легковерием, чтобы допустить, будто вылазка, предпринятая гарнизоном Силистрии 13 июня, и подкрепление в 2000 человек, полученное, как передают, от Омер-паши, привели к полному поражению русских и заставили 90000—100000 человек бежать перед 15000 человек. Внезапное отступление русских, насколько мы можем судить, столь же загадочно, как и их внезапное наступление. Его можно объяснить только предварительным соглашением с Австрией, в котором была предусмотрена оккупация Валахии австрийскими войсками. При таких обстоятельствах особый интерес представляет следующий отрывок, который мы находим в письме константинопольского корреспондента «Morning Chronicle», раскрывающем эту интригу 10 июня, т. е. за четыре дня до заключения австро-турецкого договора:

«Турки считают, что дипломатия играет с ними и что в ее намерения входит отдать Силистрию в руки России. Это подозрение подтверждается полученным здесь сообщением, что в Вене подготовляется новый протокол, в котором о падении Силистрии якобы говорится, как об уже совершившемся факте; теперь, когда военное честолюбие России удовлетворено, Австрия полагает, что пришел час ее военного вмешательства, имеющего целью урегулирование вопроса при ее участии, час оккупации Дунайских княжеств, которые будут эвакуированы войсками России».

Таким образом, если бы русские своевременно взяли Силистрию, все было бы в порядке. А тут, хотя им и не удалось удовлетворить военное честолюбие царя, они должны в силу соглашения с Австрией отступить довольно-таки бесславным образом. В то время как русские отходят за Серет, австрийцы продвигаются к Серету и Дунаю и становятся таким образом между московитами и турками с их союзниками. В этом положении они являются арбитром в споре и не дают продвинуться вперед ни тем, ни другим. Русские остаются в Молдавии, между тем как венское совещание больше чем когда бы то ни было будет занято составлением протоколов, и таким образом зима будет выиграна. Если совещание ни к чему не приведет, — а такой результат его несомненен, раз уж русский император получил деньги по своему новому займу в 37000000 долларов у Гопе и К° в Амстердаме, — положение русской армии за Дунаем и Серетом будет вдвое прочнее, чем была ее линия между Бухарестом и Кюстенджи. Сопоставляя силу русских перед Силистрией, в Болгарии и при их теперешнем отступлении за Серет с силой союзных армий, если при хитроумном расположении этих армий они вообще могут быть брошены на чашу весов, мы ясно видим, что даже при самых лучших намерениях последние не в состоянии были бы расстроить австро-русскую комбинацию.

Русские силы, действующие на европейском берегу Черного моря против Турции и союзников, состоят из тринадцати дивизий пехоты, а именно: трех из 3-го, трех из 4-го, одной из 5-го, трех из 6-го армейских корпусов и трех запасных дивизий. Кроме того, здесь находятся третья, четвертая, пятая и шестая дивизии легкой кавалерии и третья, четвертая и пятая артиллерийские дивизии. Эти войска, составляющие почти половину основной действующей армии, должны состоять, по официальному расчету, из 16000 человек в каждой пехотной дивизии, из 5000 в каждой кавалерийской дивизии и из 160 орудий в каждой артиллерийской дивизии; всего приблизительно от 250000 до 260000 человек, включая людей, обслуживающих обоз и лагерь. Если мы, однако, попытаемся определить численность русской армии по тому, какой она в действительности была во время венгерской войны[155], мы должны оценить численность русской пехотной дивизии не более чем в 13000—14000 человек и соответственно уменьшить цифры для кавалерии и артиллерии. Действительная численность войск, которые русские постепенно ввели в Дунайские княжества, должна поэтому сократиться приблизительно до 210000 человек, и отсюда нужно еще вычесть, по крайней мере, 20000— 25000 человек, в связи с потерями в сражениях и вследствие болезней. Если мы вспомним опустошения, произведенные в рядах русской армии болотной лихорадкой в 1828–1829 гг., и возьмем для сравнения письма русского хирурга в «Wiener medizinische Wochenschrift»[156], мы можем без преувеличения принять, что потери русской армии достигают 8—10 процентов общей ее численности. У русских остается, таким образом, возможность располагать армией приблизительно в 180000 человек.