Другую — и не менее серьезную — угрозу для них таит позиция, занятая немецкими державами. По-видимому, Австрия сейчас впервые обнаруживает действительную склонность порвать с западными державами и присоединиться к царю, а за ней пойдет вся Германия. Как бы то ни было, не подлежит сомнению, что теперь близок момент, когда война должна принять колоссальные, ужасные размеры и охватит всю Европу своим пламенем.

Написано Ф. Энгельсом 27 ноября 1854 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4261, 14 декабря 1854 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Со времени ожесточенного и кровопролитного инкерманского сражения на театре военных действий в Крыму не произошло ни одного сколько-нибудь важного с военной точки зрения события; но тот факт, что наступила зима, а Севастополь не взят, изменил весь характер войны, и сейчас уместно будет сделать обзор всего хода войны с момента высадки экспедиционных войск, чтобы определить, при каких обстоятельствах и с какими перспективами она вступает в предстоящую ей новую фазу. Но прежде всего необходимо добавить несколько слов к нашим прежним замечаниям по поводу последней памятной битвы. Официальные сообщения об этом событии, которые все были напечатаны в нашей газете, отличаются необыкновенной противоречивостью и отсутствием проницательности. Донесение лорда Раглана было явно составлено весьма поспешно. Перепутав фронт своей армии, обращенный к Черной, с фронтом, обращенным к Севастополю, он в этом донесении называет один и тот же фланг своей позиции то правым, то левым, так что по этому документу никак нельзя составить себе ясного представления о том, что собственно произошло. Донесение Канробера столь же расплывчато и туманно, сколь кратко, и поэтому совершенно ничего не дает; что же касается так называемого донесения Меншикова, опубликованного в «Русском инвалиде»[304], то всякий, кто задаст себе труд сравнить его с прежними сообщениями князя Меншикова, сразу увидит, что его писал другой человек. Николай, очевидно, решил, что допустил уже достаточно свободы печати, и поскольку оказалось, что говорить правду, как полагается джентльмену, отнюдь не ограждает его армию от поражений, он счел за благо вернуться к прежней системе лжи. Волей императора обычный ход событий подвергается произвольному толкованию; провалившееся наступление его полевой армии против осаждающих превращается в победоносную вылазку осажденных. Причина ясна: любой отряд, производящий вылазку, должен неизбежно отойти за свои укрепления после выполнения задания; благодаря этому отступление можно объяснить и представить естественным, в то время как при правдивом изложении фактов скрыть позор поражения было бы невозможно.

Нужно сказать, что у Николая есть все основания скрывать обстоятельства этого сражения от своего народа. Ни разу еще со времени Нарвской битвы русское оружие не испытало такой крупной неудачи. А если принять во внимание огромную разницу между русскими под Нарвой и русскими под Инкерманом, между необученными полчищами 1700 г. и вымуштрованной армией 1854 г., следует признать, что, по сравнению, Нарва кажется блестящей страницей в военной истории России. Нарва была первым серьезным поражением поднимающейся нации, решительный дух которой учился побеждать даже на поражениях. Инкерман представляется некоторым симптомом упадка в тепличном развитии, пережитом Россией со времен Петра Великого. Искусственный рост и постоянные усилия, которые делались, чтобы поддерживать внешний блеск цивилизации при варварском уровне страны, по-видимому, уже истощили се и заразили ее своего рода чахоткой. Во всех битвах нынешнего столетия, от Аустерлица и Эйлау[305] до Силистрии, русские показали себя отличными солдатами. Их поражения, когда и где бы они ни имели место, вполне объяснимы; эти поражения, может быть, накладывали пятно на репутацию полководцев, но отнюдь не на честь армии. Теперь же положение совершенно изменилось. Если Балаклава доказала превосходство кавалерии союзников, если осада Севастополя в целом доказывает огромное превосходство их артиллерии, то русская пехота до последнего времени сохраняла свою добрую славу. Инкерман внес ясность и в этот вопрос. Как ни странно, русская пехота утратила свою репутацию в битве, в которой каждый русский пехотинец в отдельности дрался, может быть, храбрее, чем когда-либо. Безграничная посредственность, которая была основной отличительной чертой всех операций этой войны как со стороны русских, так и со стороны союзников, нигде еще не проявлялась столь ярко. Каждый маневр и каждый предпринимавшийся шаг приводил к результату, прямо противоположному тому, на который он был рассчитан. Затевается coup de main [внезапный удар. Ред.], но он превращается в целую кампанию, и даже в зимнюю кампанию. Дается сражение, но плоды победы скоротечны и ускользают из рук победителей менее, чем через неделю. Ведется бой за открытый город с использованием тяжелой осадной артиллерии, но прежде чем доставлен осадный парк, открытый город превращается в первоклассный укрепленный лагерь. Начинается осада; и в тот момент, когда она уже близка к успеху, от нее приходится отказаться, потому что подходит полевая армия, армия, которая вместо того, чтобы одержать победу, терпит поражение. Укрепленная позиция, занятая для борьбы с этой полевой армией, в силу своей малой протяженности превращается для полевой армии в средство обращения осаждающих в осажденных! Так уходит десять недель на ряд усилий, боев, земляных работ, планов и контрпланов; наступает зима, и оказывается, что обе армии, особенно же армия союзников, совершенно к ней не подготовлены; и единственный результат всего этого — колоссальные потери с обеих сторон, а исход кампании по-прежнему далек и неясен.

Силы союзников, переброшенные в Крым, начиная с первой высадки войск и до 5 ноября, не превышали 25000 англичан, 35000 французов и 10000 — 15000 турок, то есть от 70000 до 75000 человек в общей сложности. Когда экспедиция началась, из Англии и Франции пополнений больше не ждали; несколько батальонов и эскадронов находилось в пути, но в вышеприведенные данные они уже включены. Если и удалось в короткий срок подтянуть еще какие-либо войска, то это могли быть только турки; а к туркам, несмотря на Четате и Силистрию, ни командиры, ни войска союзников никогда не питали никакого доверия. Таким образом, по-настоящему надежной частью экспедиционных сил являются 60000 французов и англичан, и только их, в сущности, и следует принимать в расчет. Однако для целой кампании эта армия была слишком мала, а для coup de main — слишком велика. Ее невозможно было быстро погрузить на суда; нескольких месяцев, ушедших на приготовления, было достаточно, чтобы насторожить русских; и если присутствие австрийцев гарантировало Дунайские княжества и Болгарию от нападения русских, оно также гарантировало Бессарабию и Одессу от всякой серьезной опасности; ведь позиция австрийцев находилась на фланге и в тылу обоих этих операционных направлений, и поэтому никакая армия не могла бы продвинуться вперёд без того, чтобы не оказаться у них под ударом.

Таким образом, русские, по-видимому, были уверены, что все эти приготовления направлены против Севастополя; помимо него сколько-нибудь серьезная опасность грозила только Херсону и Николаеву — этим верфям русского флота. Поэтому было ясно, что приготовления русских в Крыму наверняка будут шаг за шагом следовать за приготовлениями союзников. И так оно и было, пока, наконец, намечавшийся coup de main не превратился в настоящую кампанию, осуществляемую, впрочем, — это явствовало уже из того, как она была начата, — крайне неправильно.

Союзники впервые начали постигать истинное положение вещей, когда на Альме им пришлось дать русским отойти с поля битвы в полном порядке, несмотря на то, что они были атакованы значительно превосходящими силами; первоначальный план расстроился, внезапный удар сорвался, возникла необходимость подготовиться к случайностям иного порядка. Тут начались колебания; дни растрачивались понапрасну; наконец было решено идти на Балаклаву, и преимущества сильной оборонительной позиции взяли верх над возможностью быстрого овладения Северной стороной Севастополя, господствующей над городом и являвшейся поэтому пунктом решающего значения. В то же самое время Меншиков совершил примерно такие же ошибки, предприняв свой поспешный марш к Севастополю и не менее поспешный контрмарш к Бахчисараю. Затем последовала осада. Прошло девятнадцать дней, прежде чем батареи первой параллели смогли открыть огонь, и с тех пор положение сторон оставалось примерно равным. Осада осуществлялась крайне медленно и все же отнюдь не верно. Тяжелая работа в траншеях, утомительная служба боевого охранения губительно сказывались на людях, уже ослабленных влиянием непривычного для них климата и смертоносной эпидемией, поэтому ряды союзников редели с неимоверной быстротой. Их генералы, которые рассчитывали в худшем случае на обычный урон, неизбежный в военных кампаниях, были обескуражены столь чрезмерными потерями. А медицинская и интендантская службы, особенно у англичан, оказались в полнейшем беспорядке. Со своих позиций союзники видели богатую Байдарскую долину, где в изобилии имелись крайне нужные им припасы; однако проникнуть туда они не решались. Они не могли рассчитывать на быстрое прибытие подкреплений, а русские подходили со всех сторон. Тут произошло сражение 25 октября. Русские одержали верх, треть кавалерии союзников была уничтожена. Затем последовало сражение 5 ноября, в котором русских оттеснили, но союзники понесли такие потери, каких им вторично было не выдержать. С тех пор и полевая армия русских и осаждающая армия союзников проявляют пассивность. Осада Севастополя, если она вообще осуществляется, ведется pro forma [для вида, формально. Ред.]. Вряд ли кто станет утверждать, что тот вялый, беспорядочный огонь, который союзники ведут с 5 ноября, способен нанести какой-либо ущерб оборонительным сооружениям города или даже помешать русским восстанавливать то, что было разрушено до этого. Если осада будет возобновлена, ее наверняка придется" начинать заново, с той лишь разницей, что батареи союзников, возможно, будут выдвинуты на несколько сот ярдов ближе к укреплениям, чем в начале первой осады, если только огонь из города в сочетании с непрерывными атаками со стороны Инкермана не окажется сильнее огня союзников и не уничтожит их более выдвинутые батареи.