После этой приятной conversazione [беседы. Ред.], в которую каждый вставил свое словечко, адрес был принят nemine conеradiсente [без возражений. Ред.].
И все новое, что мы узнали из этой conversazione, исчерпывается несколькими официальными заявлениями лорда Кларендона и некоторыми данными из истории секретного меморандума 1844 года. Лорд Кларендон констатировал, что «в данный момент соглашение с Францией заключается лишь в обмене нотами, содержащими только указания насчет военных операций». Следовательно, в данный момент никакого договора между Англией и Францией не существует. Об Австрии и Пруссии он сообщил, что первая будет сохранять вооруженный нейтралитет, а вторая — простой нейтралитет, но что «при такой войне, которая будет теперь разыгрываться у границ обоих государств, им будет невозможно сохранить какой-либо нейтралитет». Наконец, он заявил, что мир, которым закончится грядущая война, только в том случае будет славным миром, «если удастся обеспечить за христианскими подданными Турции равноправие и свободу».
Но мы знаем, что шейх-уль-ислам уже смещен за то, что отказался своей фетвой санкционировать договор, устанавливающий это равноправие; что старо-турецкое население Константинополя возбуждено в высшей степени; а из телеграммы, полученной сегодня, мы узнаем, что царь заявил Пруссии о своей готовности вывести свои войска из Дунайских княжеств, если западным державам удастся навязать Порте такой договор. У него нет другой цели, кроме ниспровержения османского господства. И если западные державы намерены сделать это вместо него, то он, разумеется, не так безрассуден, чтобы начать с ними войну.
Теперь перейдем к истории секретного меморандума, как я себе уяснил ее из речей Дерби, Абердина, Малмсбери и Гран-вилла. Меморандум «должен был быть временным, условным и секретным соглашением между Россией, Австрией и Англией на предмет некоторых приготовлений, касающихся Турции, к которым Францию, без какого-либо согласия с ее стороны, должны были заставить присоединиться». Этот меморандум, описываемый лордом Малмсбери в вышеприведенных выражениях, явился результатом секретных совещаний между царем, графом Абердином, герцогом Веллингтоном и сэром Робертом Пилем. Именно по совету Абердина царь обратился к герцогу и к сэру Роберту Пилю. Остается невыясненным в споре между лордом Абердином и его противниками, был ли составлен документ графом Нессельроде после возвращения царя из Англии в С.-Петербург в 1844 г. или же его составили сами английские министры как запись сообщений, сделанных императором.
То отношение, которое имел граф Абердин к этому документу, отличалось от простого отношения министра к любому официальному документу, что — по утверждению лорда Малмсбери — доказывается другим документом, не предъявленным палате. Меморандум признается в высшей степени важным и не подлежащим сообщению другим державам, вопреки заверениям Абердина, что он сообщил «существо» его Франции. Во всяком случае царь ничего не знал о том, что такое сообщение имело место. Меморандум был одобрен и санкционирован герцогом Веллингтоном и сэром Робертом Пилем. Однако он не был сообщен и не был представлен для оценки кабинету Пиля, членом которого был тогда лорд Дерби. Он не хранился с обычными бумагами министерства иностранных дел; при смене кабинета министр лично передавал его для хранения своему преемнику, в министерстве же иностранных дел никакой копии его не имелось. Когда лорд Дерби вступил в должность, он ничего не знал о меморандуме, хотя сам был членом кабинета Пиля в 1844 году. Покидая пост министра иностранных дел, граф Абердин передал шкатулку с меморандумом лорду Пальмерстону, передавшему этот ящик Пандоры[112] своему преемнику, графу Гранвиллу, который в свою очередь, как он сам рассказывает, вручил его по требованию барона Бруннова, русского посла, графу Малмсбери при его вступлении в министерство иностранных дел. Но, по-видимому, к этому времени была произведена замена или, говоря точнее, подделка подлинной подписи документа, так как граф Гранвилл переслал его графу Малмсбери с замечанием, что это — меморандум, составленный бароном Брунновым в результате совещаний между императором России, сэром Робертом Пилем и лордом Абердином, имя же герцога Веллингтона вовсе не было упомянуто. Нельзя придумать никакого другого мотива для такого неверного обозначения, кроме стремления затушевать важность меморандума, представив его как простые записи посла, а не как официальный документ, вышедший из с. — петербургской дворцовой канцелярии.
Россия придавала такое значение этому документу, что через 48 часов после вступления в должность лорда Малмсбери его посетил барон Бруннов и спросил, читал ли он его уже. Но Малмсбери тогда его еще не прочел, потому что документ был вручен ему лишь несколько дней спустя. Барон Бруннов настойчиво указывал ему на необходимость прочесть этот документ, который, как он утверждал, составляет ключ ко всем переговорам с Россией. С этого момента, впрочем, он не говорил больше об этом документе с членами правительства Дерби, так как, очевидно, считал торийское правительство слишком слабым и неустойчивым для проведения русской политики. В декабре 1852 г. правительство Дерби ушло в отставку, а вскоре, 11 января, лишь только известие об образовании коалиционного министерства достигло С.-Петербурга, царь снова поставил этот вопрос — достаточное доказательство того, что он считал «кабинет всех талантов» способным действовать дальше на основе этого меморандума.
Итак, перед нами компрометирующие разоблачения, сделанные в палате лордов самыми неопровержимыми свидетелями, поскольку каждый из них в свое время был премьером или министром иностранных дел Великобритании. Английский министр иностранных дел заключает тайно «условное соглашение» с Россией, — сказано в меморандуме, — и притом не только без санкции парламента, но за спиной своих собственных коллег, из которых лишь двое были посвящены в тайну. Документ в течение десяти лет не передается в министерство иностранных дел; его прячут в потайном хранилище сменяющие друг друга министры. При уходе со сцены какого-либо министра русский посол появляется на Даунинг-стрит[113] и сообщает его преемнику, чтобы он хорошенько ознакомился с договором, с секретным договором, заключенным отнюдь не между законными представительствами нации, а между некоторыми министрами кабинета и царем, и чтобы он в точности соблюдал линию поведения, которую ему предписывает русский меморандум, сочиненный в с. — петербургской дворцовой канцелярии.
Если это не открытое нарушение конституции, если это не заговор и государственная измена, если это не тайное соглашение с Россией, тогда мы уж не знаем, что понимается под этими выражениями.
В то же время мы узнаем из этих разоблачений, почему преступники, чувствуя себя в полной безопасности, могут спокойно оставаться у руля государственного корабля, и притом во время явной войны с той самой Россией, с которой они, их в этом уличили, непрестанно конспирировали; мы узнаем также, почему парламентская оппозиция является чистым шарлатанством, пущенным в ход, чтобы досадить правительству, но не для того, чтобы воспрепятствовать его деятельности. Все министры иностранных дел и, следовательно, все сменявшие друг друга с 1844 г. правительства являются соучастниками преступления; каждый становился им с того момента, как не удосуживался бросить обвинение своему предшественнику и молчаливо принимал таинственную шкатулку. Уже одно только намерение утаить делает каждого из них виновным. Скрывая заговор от парламента, каждый тем самым становился участником заговора. Закон считает укрывателя краденого таким же преступником, как самого вора. При всяком судебном процессе были бы повержены в прах не только коалиционное министерство, но и его соперники, не только данные министры, но и парламентские партии, которые они представляют, и не только эти партии, но и господствующие классы Англии.
