Лондон, 11 сентября. Вчера после обеда состоялись похороны лидера чартистов О'Коннора. Траурная процессия, в которой участвовало около 20000 человек, почти исключительно рабочие, направилась от Финсбери-сквер и Смитфилда к Ноттинг-хиллу, где находился гроб, а затем сопровождала его на кладбище Кенсалл-грин (одно из прекраснейших кладбищ Лондона).

Во главе процессии двигались траурные колесницы, каждая из них была запряжена четверкой лошадей, украшенных по английскому обычаю огромными султанами. За колесницами шли знаменосцы. На черных знаменах белыми буквами было написано: «Не lived and died for us» («Он жил и умер за нас»). На огромном алом знамени красовалась надпись «Alliance des peuples» [ «Союз народов». Ред.]. На острие древка головного штандарта покачивался красный колпак свободы[277]. После панихиды, состоявшейся в красивой кладбищенской капелле с колоннами у входа, Уильям Джонс произнес надгробную речь, посвященную памяти умершего. Погребальная церемония закончилась пением гимна. Все признаки большой демонстрации были налицо; недоставало лишь остроты, ибо Эрнест Джонс вследствие тяжелой болезни жены не смог присутствовать и выступить с речью. Когда участники похорон около половины шестого вечера возвращались в город, они встретили пять отрядов констеблей; с ироническим удовлетворением толпа проводила их возгласами «too late» («слишком поздно»). Так как О'Коннор умер в полном смысле слова нищим, он был похоронен на средства рабочего класса Лондона.

Написано К. Марксом 11 сентября 1855 г.

Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» № 430, 15 сентября 1855 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

За исключением неполного списка убитых и раненых английских офицеров, газеты, доставленные сюда пароходом «Америка», — а мы просмотрели их очень внимательно — почти ничего не добавляют к тому, что нам уже известно об обстоятельствах, приведших к взятию Южной стороны Севастополя. Газеты, правда, печатают немало соображений как о причинах, так и о возможных последствиях внезапного отхода Горчакова с позиции, которую так долго и так стойко обороняли; из всех этих соображений особенно заслуживают внимания высказывания наших лондонского и парижского корреспондентов. Но имеются взгляды и соображения, которым ни один из них, несмотря на противоположность их позиций, не уделили достаточного внимания и не придали должного значения[278].

Какой именно оборот примут теперь события в Крыму, зависит в значительной степени от причин, вынудивших русских оставить Южную сторону. Совершенно очевидно, что это внезапное решение было принято отнюдь не по чисто стратегическим или тактическим соображениям. Если бы Горчаков считал, что Южную сторону и даже Корабельную невозможно удержать после падения Малахова кургана, он не возвел бы в этом предместье столько внутренних оборонительных укреплений. Хотя можно считать, что окончательный успех осады и был обеспечен захватом этой командной высоты, все же можно было путем упорной обороны сначала внутренних оборонительных укреплений предместья, а затем и самого города еще на месяц-полтора оттянуть сдачу. Судя по лучшим картам, планам и схемам, с чисто тактической или стратегической точки зрения не было никакой необходимости столь поспешно оставлять позиции, которые до сих пор с таким упорством обороняли. Чисто военными соображениями нельзя объяснить подобный шаг, как нельзя его объяснить смятением и испугом, вызванными неожиданным и крупным поражением. По-видимому, обстоятельства иного характера толкнули Горчакова на меру, столь серьезно подрывающую его положение в армии и всю его карьеру.

Есть только два возможных объяснения. Либо боевой дух русских солдат был настолько сломлен, что восстановить хотя бы подобие порядка и продолжать борьбу за внутренними оборонительными линиями уже не представлялось возможным, либо недостаток продовольствия начал ощущаться не только в Севастополе, но и в лагере за пределами города. Почти непрерывный ряд поражений, которые несла русская армия, начиная с Олтеницы и Четате до сражения на Черной и штурма 8 сентября, не мог не сломить дух защитников Севастополя, тем более, что это были в основном те же войска, которые потерпели поражение на Дунае, а позднее под Инкерманом. Русские не очень впечатлительны и могут дольше сносить поражения, чем большинство других войск; но никакая армия в мире не может держаться до бесконечности, когда ее бьет один противник за другим и когда ей нечего противопоставить длинной цепи поражений, кроме такого негативного достижения, как упорное и длительное сопротивление, и кроме единственного примера успешной активной обороны, каким явилось сражение 18 июня. Но подобного рода сопротивление в осажденной крепости с течением времени уже само по себе действует деморализующе. Оно сопряжено с тяжелыми испытаниями, недостатком отдыха, болезнями и наличием не той острой опасности, которая закаляет, а хронической, которая в конце концов неизбежно ослабляет боевой дух. Быстро последовавшие одно за другим поражения на Черной и у Малахова кургана должны были довершить процесс деморализации, и более чем вероятно, что войска Горчакова, находившиеся в городе, уже не были пригодны для активной борьбы с противником. А поскольку Малахов курган господствовал над мостом, ведущим на другую сторону, и французские орудия в любой момент могли его разрушить, получить помощь было невозможно, отступление же могло, по крайней мере, спасти войска. Нет ничего удивительного в том, что деморализация, в конце концов, проникла в гарнизон; удивительно, что это не произошло еще раньше.

Налицо также все признаки того, что одной из важных причин внезапного отступления князя Горчакова явился недостаток продовольствия для армии в целом. Прекращение судоходства русских на Азовском море, хотя оно и не сказалось сразу, как этого ожидали английская и французская пресса, столь нуждавшаяся в то время в сообщениях об успехах, в конце концов все же должно было доставить русским много затруднений, так как у них осталась лишь одна операционная линия, и подвоз вследствие этого уменьшился. И без того огромные трудности перевозки продовольствия, боевых припасов и фуража из Херсона через малонаселенные степи должны были еще больше возрасти, после того как этот путь стал единственным, по которому можно было снабжать армию. Транспортные средства, собранные путем реквизиций на Украине и в области Войска Донского, постепенно пришли в негодность; большое количество лошадей и волов пало от непосильной работы и недостатка фуража; и по мере того, как ближайшие губернии опустошались, доставлять необходимые запасы становилось все труднее. Перебои в снабжении, очевидно, дали себя знать раньше всего не столько в самом Севастополе (где, на случай блокады города и с Северной стороны, были, разумеется, созданы запасы), сколько в лагере под Инкерманом, в Бахчисарае и в пунктах, через которые следовали подкрепления. В сообщениях союзного командования не раз уже указывалось на такое положение дел, но оно подтверждается также и другими обстоятельствами. Только невозможностью обеспечить продовольствием даже те войска, которые сейчас находятся в Крыму, можно объяснить тот факт, что двум дивизиям гренадер, так долго находившимся в пути и, как говорят, теперь достигшим Перекопа, не было разрешено двигаться дальше и принять участие в сражении на Черной; этим же объясняется и то, что, хотя большая часть войск, шедших на помощь Севастополю, не прибыла, русские все же решились на это сражение, располагая армией, крайне недостаточной для выполнения поставленной перед ней задачи.