Вчера в палате общин министерство потерпело поражение, которое свидетельствует лишь о том, что парламент время от времени мстит министрам за то презрение, с каким относятся к нему out of doors [за пределами его стен. Ред.]. Некий г-н Уайз внес предложение о том, что

«по мнению данной палаты, необходимо произвести полную ревизию наших дипломатических учреждений в том виде, как она рекомендована в докладе избранного в 1850 г. комитета по делам о содержании чиновников».

Г-н Уайз — друг Пальмерстона. Его предложение почти в течение двух лет фигурирует в порядке дня палаты, но до сих пор не обсуждалось. Случаю было угодно, чтобы вчера оно обратило на себя внимание недовольной палаты. Уайз выступил с речью, рассчитывая после нескольких замечаний Пальмерстона повести обычную игру и взять свое предложение обратно. Однако, несмотря на эту договоренность, г-н Бейли поддержал предложение, которое взял обратно Уайз, и вопреки Уайзу и Пальмерстону провел его большинством в 112 голосов против 57. Это поражение нисколько не обеспокоило такого старого опытного тактика, как Пальмерстон, ибо он знает, что палата ради спасения видимости своей самостоятельности вынуждена время от времени приговаривать министерские предложения к смерти, а антиминистерским давать жить. Напротив, подобно удару грома, подействовало на министерские скамьи предложение Дизраэли[160]. Сам Пальмерстон, мастер парламентской комедии, поздравлял «авторов и актеров этой несравненной сцены». Это не была ирония. Это была невольная дань похвалы, которую художник платит сопернику, победившему его в его же собственной области. На заседании в понедельник Пальмерстон так искусно вел игру с Милнером Гибсоном, Гладстоном, Гербертом, Брайтом и лордом Вейном, что, казалось, отсрочка всяких дебатов о внешней политике до окончания каникул по случаю троицы была гарантирована, определенная линия поведения министерства и палаты обеспечена, диктатура самого благородного виконта на многие недели была установлена. Единственный день, когда дебаты могли еще состояться — четверг, был заранее отведен для обсуждения предложения Лейарда о реформах. Таким образом, никто не мог помешать Пальмерстону заключить мир во время каникул по случаю троицы и, как он уже не раз делал, ошеломить вновь собравшуюся палату одним из своих пресловутых договоров. Палата со своей стороны возможно и не возражала бы против того, чтобы оказаться столь искусно застигнутой врасплох. Мир, заключенный за ее спиной, даже мир a tout prix [любой ценой. Ред.], был бы ею принят с некоторыми post festum [запоздалыми. Ред.] протестами приличия ради. Но когда министерство и палата оказались вынужденными высказаться до каникул, министерство не могло уже застигнуть палату врасплох, а палата не могла позволить захватить себя врасплох. Этим объясняется то замешательство, которое возникло, когда поднялся Дизраэли и внес свое предложение, а Лейард уступил ему свой день. Этот «тайный сговор между Лейардом и Дизраэли», по определению газеты «Post», расстроил, таким образом, все уловки, которые пускались в ход со времени «закрытия» еще «не закончившейся Венской конференции».

Написано К. Марксом 23 мая 1855 г.

Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» № 241, 26 мая 1855 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

ПРОЛОГ К КОМЕДИИ, РАЗЫГРАННЫЙ У ЛОРДА ПАЛЬМЕРСТОНА. — ХОД ПОСЛЕДНИХ СОБЫТИИ В КРЫМУ[161]

Лондон, 24 мая. Как только предложение Дизраэли создало перспективу настоящего сражения между Ins и Outs [правительством и оппозицией. Ред.] в палате общин, Пальмерстон решил забить тревогу и пригласил, за несколько часов до открытия заседания, министерскую свиту вместе с пилитами, манчестерской школой и так называемыми «независимыми» в свою резиденцию на Даунинг-етрит. Явилось 202 парламентария, в том числе и г-н Лвйард, который чувствовал себя не в силах противиться влекущему зову министерской сирены. Пальмерстон пустил в ход дипломатию, каялся, сожалел, успокаивал и уговаривал. Он с улыбкой проглотил школьные наставления Брайта, Лоу и Лейарда. Он предоставил лорду Роберту Гровнору и сэру Джемсу Грехему договариваться с «взволнованными» депутатами. И с того момента, как Пальмерстон увидел недовольных в своей резиденции, собравшихся вокруг него вместе с его приверженцами, он понял, что они ему больше не страшны. Они были не в духе, но жаждали примирения. Исход заседания палаты общин был тем самым предрешен; оставалось лишь разыграть парламентскую комедию перед публикой. Острота положения прошла. Краткое изложение этой комедии мы дадим, как только будет сыгран ее заключительный акт.

С установлением теплой и сырой погоды снова распространились заболевания, обычные для весенней и летней поры в Крыму. Холера и перемежающаяся лихорадка опять появились в лагере союзников; пока эпидемия еще не очень сильна, но достаточна для того, чтобы служить предупреждением на будущее. Миазмы, исходящие от массы разлагающихся трупов, которые по всему Херсонесу захоронены на глубине лишь нескольких дюймов, дают себя чувствовать. В то же время и моральное состояние осаждающей армии далеко не удовлетворительное. После перенесенных ею трудностей и опасностей беспримерной зимней кампании, известный порядок и боевой дух среди солдат удавалось поддерживать благодаря наступлению весны и неоднократным обещаниям быстрого и победоносного окончания осады; но день проходил за днем, не принося никаких успехов, между тем как русские продвигались за свои линии и возводили редуты на территории, за которую ведут борьбу обо стороны. Зуавы вышли из повиновения и вследствие этого были брошены на бойню на Сапун-горе 23 февраля. После этого союзные генералы стали проявлять некоторую подвижность — активностью это назвать нельзя; однако никакой определенной цели не ставилось, никакого твердого плана последовательно в жизнь не проводилось. Мятежный дух среди французских солдат по-прежнему сдерживался благодаря тому, что русские своими постоянными вылазками не давали им покоя, и благодаря началу второй бомбардировки, которая на этот раз, казалось, должна была наверняка закончиться феерией общего штурма. Но последовало жалкое фиаско. После этого начались медленные, тяжелые, не приносившие ощутимых успехов инженерные атаки, необходимые для поддержания духа солдат. Солдатам скоро надоели эти ночные схватки в окопах, в которых гибли сотни людей без всяких видимых результатов. Снова стали требовать штурма, и снова Канробер вынужден был дать обещания, заранее зная, что выполнить их невозможно. Пелисье спас его от повторения сцен мятежа своей ночной атакой 1 мая. Как сообщают, он предпринял ее вопреки приказу Канробера, который прибыл в тот момент, когда войска уже были двинуты в бой. — Эта удачная атака, говорят, снова подняла настроение солдат. К этому времени прибыли пьемонтские резервы; Херсонес заполнился войсками. Войска считали, что, получив подкрепления, они могут перейти к непосредственным действиям. Надо было что-то предпринять. Решено было послать экспедицию в Керчь, и она отплыла. Но прежде чем экспедиция достигла керченского рейда, прибыла телеграмма из Парижа, обязывающая Канробера отозвать ее обратно. Раглан, разумеется, на это согласился. Браун и Лайонс, командующие британскими сухопутными и морскими силами этой экспедиции, умоляли своих французских коллег атаковать крепость вопреки контрприказу. Но напрасно. Экспедиция вынуждена была отправиться обратно. На этот раз возмущение войск уже нельзя было сдержать. Даже англичане говорили совершенно недвусмысленным языком; французы находились в состоянии, граничащем с мятежом. Канроберу, таким образом, ничего другого не оставалось, как отказаться от командования армией, над которой он потерял всякую власть и всякое влияние. Пелисье был единственным возможным его преемником, так как солдаты, которым уже давно надоели взращенные в оранжерее бонапартизма генералы, неоднократно требовали военачальника старой африканской школы. Пелисье пользуется доверием у солдат, но верховное командование он принимает при тяжелых условиях. Он должен действовать, и без промедления. Так как штурм невозможен, то ничего другого не остается, как двинуться в поход против русских и притом не ранее описанным нами путем, когда вся армия должна была двигаться по одной-единственной к тому же сильно укрепленной русскими дороге, а провести армию отдельными отрядами по многочисленным горным тропам и тропинкам, доступным в большинстве случаев лишь овцам и пастухам; это дало бы возможность обойти русские позиции с фланга. Но здесь возникает трудность. Французы располагают транспортными средствами примерно на 30000 человек и для переброски на очень незначительное расстояние от берега. Транспортные средства англичан окажутся исчерпанными, если переправить на них одну дивизию не дальше Чоргуня на реке Черной. Трудно себе представить, чтобы при таком недостатке транспортных средств можно было начинать поход, в случае успеха блокировать Северную сторону, преследовать врага до Бахчисарая и осуществить связь с Омер-пашой. Тем более, что русские по своему обыкновению позаботятся о том, чтобы ничего, кроме развалин, после себя не оставить; обеспечить армию телегами, лошадьми, верблюдами и тому подобное можно будет только в том случае, если союзники нанесут русским решительное поражение. Посмотрим, как Пелисье выпутается из этих трудностей.