«Между лордом Пальмерстоном и ирландским духовенством царит полное согласие», — жалобно восклицает одна протестантско-торийская газета, — «если Пальмерстон отдаст Ирландию священникам, то последние изберут в парламент депутатов, которые отдадут Англию Пальмерстону».

Ирландская бригада служит вигам для того, чтобы господствовать в английском парламенте; виги бросают бригаде подачки в виде постов и окладов; католическое духовенство позволяет одним покупать, а другим продавать себя при условии, что его влияние будет признано, закреплено и расширено обеими сторонами. Достопримечательным, однако, является тот факт, что по мере роста ирландского влияния в Англии в политическом отношении падает кельтское господство в Ирландии в социальном отношении. «Ирландский квартал» в парламенте и ирландское духовенство, кажется, в одинаковой мере не сознают, что за их спинами англосаксонская революция производит коренной переворот в ирландском обществе. Эта революция заключается в том, что ирландская система земельных отношений уступает место английской, что система мелкой аренды вытесняется крупной так же, как прежние земельные собственники уступают место современным капиталистам.

Главными событиями, которые подготовили этот переворот, являются: голод 1847 г., в результате которого умерло около миллиона ирландцев; переселение в Америку и Австралию, которое уже смело с ирландской земли еще один миллион душ и продолжает уносить все новые тысячи; потерпевшее неудачу восстание 1848 г.[95], подорвавшее последнюю веру Ирландии в самое себя, и, наконец, парламентский акт, который обрек на продажу с аукциона имения старого задолжавшего ирландского дворянства и согнал это дворянство с земли подобно тому, как голодная смерть унесла мелких арендаторов, субарендаторов и безземельных крестьян.

Написано К. Марксом 13 марта 1855 г.

Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» № 127, 16 марта 1855 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

СОБЫТИЯ В КРЫМУ[96]

Лондон, 16 марта. Вместе со снегом, который покрывал последние месяцы театр военных действий, начинают исчезать и иллюзии относительно военных операций в Крыму, порожденные бездарностью официальных кругов, интригами английского министерства и корыстными интересами бонапартизма. В брошюре Жерома Бонапарта (младшего) прямо говорится, что в то время, когда в Крыму все шло вкривь и вкось,

«главнокомандующие имели правительственные указания скрывать и замалчивать те трудности, которые препятствуют взятию Севастополя».

Это полностью подтверждается донесениями названных генералов и особенно слухами, которые они неоднократно распускали о том, что штурм-де назначен на тот или иной день. С 5 ноября до начала марта публику по ту и другую сторону Ла-Манша держали в постоянном ожидании этого заключительного акта драмы. Между тем в результате длительной осады в самом лагере создалось нечто вроде общественного мнения, основанного на открыто высказываемых суждениях сведущих офицеров, и господа из генерального штаба уже не могут больше распространять слухи о том, что штурм произойдет в такой-то день и что город будет взят. Теперь этим не проведешь ни одного рядового. Характер оборонительных укреплений, превосходство неприятельского огня, несоответствие численности осаждающей армии с возложенной на нее задачей и, прежде всего, решающее значение Северного укрепления слишком хорошо поняты сейчас во всем лагере, чтобы можно было продолжать рассказывать старые сказки. Мы имели возможность ознакомиться и с письмами английских офицеров, которые не оставляют на этот счет никакого сомнения.

По имеющимся данным, к концу февраля у союзников было под Севастополем 58000 французов, 10000 англичан и 10000 турок, всего около 80000 человек. Но будь у союзников даже 90000 человек, вряд ли они смогли бы с одной частью войск продолжать осаду, а другую часть выделить для наступательных действий против русских у Бахчисарая; ведь союзники могли бы выставить у Бахчисарая не больше 40000 человек полевой армии, тогда как русские могут противопоставить им по меньшей мере 60000 человек и притом в открытом поле, где союзники были бы лишены неприступных позиций на флангах, которые они имеют, находясь между Инкерманом и Балаклавой. Таким образом, союзники останутся осажденными на занятом ими Херсонесе до тех пор, пока не будут в состоянии пробиться через реку Черную с армией приблизительно в 100000 человек. Но тут и обнаруживается тот порочный круг, в котором они вращаются: чем больше войск они бросают в эту зачумленную мышеловку, тем больше они несут потерь от болезней; и тем не менее единственный способ благополучно выбраться оттуда — это посылать возможно больше войск.

Другое средство, которое изобрели союзники, — турецкая экспедиция в Евпаторию, — оказалось теперь буквальным повторением первоначальной ошибки. Как только турецкие силы высадились у Евпатории, обнаружилось, что они слишком слабы для продвижения в глубь полуострова. Укрепления вокруг этого пункта занимают, по-видимому, такую обширную площадь, что для обороны их нужна армия примерно в 20000 человек. Протяженность укрепленного лагеря, предназначенного для укрытия 40000 человек, должна быть к тому же настолько велика, что в случае нападения примерно половина личного состава потребуется для ведения активных действий. Таким образом, для обороны самого города понадобится примерно 20000 человек, и лишь 20000 человек остается для полевых действий. Но 20000 человек не смогут отойти от Евпатории дальше, чем на несколько миль, не подвергая себя опасности различного рода нападений с флангов и с тыла и даже риску оказаться отрезанными русскими от города. Русские же, имея возможность отступления в двух направлениях — к Перекопу и к Симферополю — и находясь к тому же на своей собственной территории, всегда смогут избежать любого сколько-нибудь решительного сражения с теми 20000 турок, которые двигались бы со стороны Евпатории. Поэтому 10000 русских, находясь на расстоянии однодневного перехода от города, всегда могут держать под угрозой 40000 турок, сосредоточенных в этом городе. С каждыми 10–12 милями отступления русских количество турок, которые отважатся отдалиться от своей операционной базы, будет уменьшаться. Иными словами: Евпатория является вторым Калафатом с той, однако, разницей, что Калафат имел в тылу Дунай, а не Черное море, и был позицией оборонительной, тогда как Евпатория является позицией наступательной. Если 30000 человек в Калафате могли вести успешную оборону, сопровождавшуюся время от времени успешными вылазками на определенное расстояние, то 40000 человек в Евпатории — слишком много для обороны пункта, который удерживали в течение пяти месяцев около 1000 англичан и французов, и в то же время слишком мало для каких-либо наступательных операций. В результате, одной русской бригады, и уж во всяком случае одной русской дивизии, будет вполне достаточно, чтобы сковать все турецкие силы в Евпатории.

Так называемое сражение при Евпатории[97] было простой рекогносцировкой со стороны русских. Русские войска, 25000—30000 человек, подошли к Евпатории с северо-запада, единственно уязвимой стороны, так как с юга город защищен морем, а с востока заболоченным озером Сасык. К северо-западу от города местность представляет собой холмистую равнину, которая, судя по картам и по опыту этого последнего сражения, не господствует над городом в пределах досягаемости полевой артиллерии. Русские, численность которых была на 10000 человек меньше численности гарнизона и которые к тому же на обоих флангах, особенно на правом, могли быть обстреляны стоящими в бухте военными кораблями, не могли, разумеется, серьезно помышлять о том, чтобы взять город штурмом. Поэтому русские ограничились энергичной рекогносцировкой. Они начали с того, что открыли по всей линии канонаду с такого расстояния, которое исключало возможность причинить серьезный ущерб; затем стали все ближе и ближе выдвигать батареи, оставляя при этом свои колонны по возможности вне досягаемости огня противника; потом они продвинули вперед и колонны как бы для атаки, чтобы заставить турок показать свои силы, а затем действительно предприняли атаку в таком пункте, где прикрытие, образуемое памятниками и насаждениями кладбища, дало им возможность вплотную приблизиться к оборонительным укреплениям. Установив расположение и силу турецких укреплений, а также примерную численность гарнизона, русские отступили, что сделало бы благоразумное командование и любой другой армии. Русские достигли своей цели, а о том, что их потери будут значительнее, чем потери турок, они знали заранее. Это совершенно обычное дело союзные командующие возвели в блестящую победу. Разве это не говорит о большом спросе на победы и о незначительном предложении настоящих побед? Русские бесспорно допустили большую ошибку, позволив союзникам продержаться в Евпатории 5 месяцев, пока не прибыли турки. Одной их бригады с необходимым количеством двенадцатифунтовых орудий было бы достаточно, чтобы сбросить противника в морс, а несколько несложных земляных сооружений на берегу могли бы удержать на почтительном расстоянии даже военные суда. Если бы флот союзников направил в Евпаторию военную эскадру, способную подавить сопротивление русских, то русские могли бы сжечь этот пункт и сделать его на будущее совершенно непригодным для того, чтобы играть роль операционной базы десантных войск. Но при нынешнем положении дел русским остается только радоваться, что они оставили Евпаторию в руках союзников. Сорок тысяч турок, последний остаток единственно еще заслуживающей внимания армии, которой располагает Турция, блокированы в лагере, где их в состоянии сковать 10000 русских и где они подвергаются опасности эпидемий и лишений, которые обычно сопутствуют всякому скоплению людей; эти 40000 скованных русскими турок представляют солидный вычет из наступательных сил союзников.