В данный момент крымская экспедиция служит прежде всего интересам Австрии. Если борьба на подступах к Севастополю продлится еще несколько месяцев, то эта трясина, засасывая один армейский корпус за другим и ослабляя силы как Франции, так и России, сделает Австрию главным арбитром на континенте, где внушительная масса ее 600000 штыков может быть в любой момент брошена на чашу весов и даст ей решающий перевес. Но, к счастью, имеется контрсила, препятствующая такому верховенству Австрии. Как только Франция вновь встанет на путь революции, эти австрийские силы распадутся на свои противоречивые составные элементы. Немцы, венгры, поляки, итальянцы, хорваты сбросят насильно связывающие их друг с другом узы, и вместо неопределенных и случайных союзов и антагонизмов сегодняшнего дня в Европе снова образуются два крупных лагеря с разными знаменами и новыми целями. И тогда борьба будет вестись только между демократической. революцией, с одной стороны, и монархической контрреволюцией — с другой.

Написано Ф. Энгельсом около 16 марта 1855 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4353, 2 апреля 1855 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

На русском языке публикуется впервые

Лондон, 17 марта. После того как брошюра Жерома Бонапарта (младшего) вскрыла тот факт, что крымская экспедиция является изобретением самого Луи-Наполеона, что он разработал ее план во всех деталях самостоятельно, ни с кем не советуясь, что этот план он послал в Константинополь в рукописи, чтобы избежать возражений со стороны маршала Вайяна, — после того как обо всем этом стало известно, значительная часть грубейших военных ошибок этой экспедиции нашла себе объяснение в династических интересах ее автора. На военном совете в Варне Сент-Арно пришлось навязать крымскую экспедицию присутствовавшим там генералам и адмиралам путем прямой ссылки на авторитет «императора», который, со своей стороны, публично заклеймил мнения своих противников как «робкие советы». По прибытии в Крым действительно «робкий совет» Раглана идти на Балаклаву был с готовностью принят Сент-Арно, так как выполнение этого совета вело если не прямо в Севастополь, то, по крайней мере, близко к его воротам. Лихорадочные усилия форсировать осаду, не имея для этого достаточных средств; нетерпеливое стремление открыть огонь, заставившее французов до такой степени пренебречь прочностью своих укреплений, что противник подавил огонь их батарей в течение нескольких часов; чрезмерное переутомление солдат в траншеях, которое, как теперь доказано, в такой же мере способствовало гибели британской армии, как интендантство, транспортная служба, медицинская служба и т. д.; бессмысленная и бесполезная бомбардировка с 17 октября по 5 ноября; пренебрежение всеми видами оборонительных укреплений — все это сейчас получило достаточное объяснение. Династии Бонапартов необходимо было взять Севастополь, и притом в кратчайший срок; армия союзников должна была выполнить эту задачу. Канробер, в случае успеха, стал бы маршалом Франции, графом, герцогом, принцем, смотря по желанию, и получил бы неограниченные полномочия в области финансов. Наоборот, неудача означала бы конец его карьеры. Раглан был настолько безвольным, что не мог не уступить своему столь заинтересованному коллеге.

Однако это не самые важные последствия императорского плана военных операций. В это безнадежное дело втянуто девять французских дивизий, или 81 батальон. А оно признано почтя что проигранным; самые большие усилия, самые безрассудные жертвы не дали никакого результата; Севастополь стал сильнее прежнего; французские траншеи, как нам стало известно из достоверных источников, находятся все еще на расстоянии 400 ярдов от русских укреплений, а английские — вдвое дальше. Генерал Ньель, посланный Бонапартом для осмотра осадных работ, заявил, что о штурме нечего и думать; он изменил главное направление атаки, перенеся исходный пункт ее с французской стороны на английскую, и тем самым не только затянул осаду, но и направил главный удар на предместье, которое, даже будучи взято, остается отделенным от города Южной бухтой. Короче говоря, проект за проектом, хитрость за хитростью, и все это для того, чтобы поддержать не надежду, а лишь видимость надежды на успех. И в то время, когда дела приняли такой оборот, когда предстоит всеобщая война на континенте, когда снаряжается новая экспедиция в Балтийское море, — экспедиция, которая на этот раз должна добиться каких-то результатов и поэтому потребует гораздо больше десантных войск, чем в 1854 г., — в такой момент Бонапарт посылает еще 5 пехотных дивизий в крымскую трясину, где солдаты и целые полки исчезают, как по волшебству. Больше того, он решил отправиться в Крым сам, и он туда отправится, если только маловероятный мир или серьезные события на польской границе не заставят его изменить решение. Вот в какое положение поставил первый стратегический эксперимент Бонапарта его самого и «императорскую» Францию. Не только упрямство гонит его туда, но и роковое предчувствие, что судьба Французской империи решается в севастопольских траншеях. До сих пор ни одно Маренго еще не оправдало второе издание восемнадцатого брюмера[102].

Можно считать иронией истории то обстоятельство, что как ни старается реставрированная империя подражать своему прообразу, она вынуждена всюду делать противоположное тому, что делал Наполеон. Наполеон наносил удар в сердце тех государств, против которых он воевал; нынешняя Франция напала на cul de sac [тупик, захолустье. Ред.] России. Расчет строили не на крупные военные операции, а на успешный coup de main [внезапный удар. Ред.], на захват врасплох, на авантюру. В этом различии замыслов и заключается вся разница между первой и второй французскими империями и их соответствующими представителями. Наполеон имел обыкновение вступать победителем в столицы современной Европы. Его преемник под различными предлогами — защиты папы, защиты султана, защиты короля эллинов — разместил французские гарнизоны в столицах античной Европы: в Риме, Константинополе и Афинах; в результате никакого усиления могущества, одно лишь раздробление сил. Искусство Наполеона заключалось в сосредоточении, искусство его преемника — в распылении. Когда Наполеон видел себя вынужденным вести войну на двух различных театрах военных действий, как например, в своих войнах против Австрии, он сосредоточивал сразу самую значительную часть своих военных сил на решающей операционной линии (в войнах с Австрией: линия Страсбург — Вена), оставляя сравнительно незначительные военные силы на второстепенном театре (Италия); он исходил из уверенности, что даже в случае поражения его войск на этом театре, его собственные успехи на главной операционной линии вернее задержат продвижение армии противника, чем любое непосредственное сопротивление. Напротив, его преемник рассеивает военные силы Франции по многим пунктам, а часть этих сил сосредоточивает в таком пункте, где самые незначительные успехи, если они вообще достигаются, покупаются ценою величайших жертв. Кроме войск в Риме, Афинах, Константинополе, Крыму предстоит послать одну вспомогательную армию в Австрию к польской границе, а другую — в Балтийское море. Таким образом, французская армия должна будет действовать по меньшей мере на трех театрах военных действий, отделенных друг от друга расстоянием самое меньшее в 1000 миль. В соответствии с этим планом вое французские военные силы оказались бы почти целиком использованными еще до того, как война в Европе примет серьезный характер. Если Наполеон приходил к выводу, что начатое им предприятие нерационально (как например, у Асперна), то вместо того, чтобы настаивать на нем, он умел найти иной выход, неожиданно перебрасывал свои войска к новому объекту нападения и при помощи блестящего, удачно завершенного маневра, добивался того, что даже временное поражение выглядело как операция, способствовавшая окончательной победе. Только в дни своего заката, когда после 1812 г. он потерял веру в себя, сила воли превратилась у него в слепое упрямство, заставлявшее его удерживать позиции (как у Лейпцига), непригодность которых он как полководец ясно сознавал. Его же преемник вынужден начинать с того, чем кончил его предшественник. То, что у одного было результатом необъяснимых поражений, у другого являлось следствием необъяснимых счастливых случайностей. У одного звездой, в которую он верил, был собственный гений; у другого вера в свою звезду должна была заменить гений. Один победил действительную революцию, так как он оказался единственным человеком, способным ее осуществить; другой победил вновь ожившее воспоминание о прошедшей революционной эпохе, потому что он носил имя этого единственного человека, следовательно, сам был воспоминанием. Было бы нетрудно доказать, что во внутреннем управлении Второй империи находит свое отражение претенциозная посредственность се системы ведения войны, что и здесь видимость заменила действительность и что «экономические» походы отнюдь не были успешнее походов военных.