В этой небольшой операции зуавы под командованием генерала Моне действовали с большой смелостью, а русские — с большим искусством и свойственным им упорством. Силы русских состояли из двух полков, Селенгинского и Волынского, численность которых после нескольких кампаний была не более 500 человек на батальон, или всего 4000 человек. Командовал ими генерал Хрущов. Действия русских были настолько удачными, что французы заявляют, что весь план атаки был-де заранее известен русским. Атака русских на солдат морской пехоты завершилась полным и почти мгновенным успехом, а их отход из незаконченного редута поставил несчастных, лишенных поддержки зуавов под мощный огонь артиллерии, которая молчала, пока борьба шла внутри редута.

Генерал Канробер обнаружил, что это поражение весьма сильно подействовало на его войска. Нетерпение, которое уже не раз давало себя чувствовать, проявилось теперь со всей силой. Солдаты требовали штурма города. Слово «предательство», это постоянное оправдание любого поражения, понесенного французами, громко произносилось в войсках и называлось даже имя предателя, выдавшего противнику секретные решения французского военного совета; этим предателем без особых на то оснований считали генерала Форе. Канробер был в таком смятении, что написал приказ, в котором вся операция изображалась как блестящий, хотя и относительный успех, и одновременно послал записку лорду Раглану, предлагая немедленно начать штурм, что лордом Рагланом было, разумеется, отвергнуто.

Русские же удержали за собой этот новый редут и занялись его дальнейшим строительством. Эта позиция очень важна. Она обеспечивает коммуникации с Инкерманом и подвоз снабжения с этой стороны. Она угрожает всей правой стороне осадных сооружений союзников с фланга и требует проведения новых апрошей, чтобы обезвредить ее. Более того, все это свидетельствует о способности русских не только удерживать свои позиции, но и продвигаться вперед за их пределы. Во второй половине февраля русские создали у нового редута систему контрапрошей в направлении укреплений союзников. В донесениях, однако, не указывается точное направление этих сооружений. Во всяком случае, наличие вышеназванных двух линейных полков в Севастополе говорит о том, что гарнизон, состоявший до сих пор только из морской пехоты и моряков, был значительно пополнен и располагает теперь достаточными силами на случай возможных действий противника.

Последние сообщения говорят о том, что около 10–11 марта союзники смогут открыть огонь из своих батарей по оборонительным укреплениям русских. Однако можно ли ожидать, что при тех ресурсах, которые имеются в распоряжении русских, и при тех трудностях, которые испытывают союзники, им удастся выполнить первое необходимое условие успеха, а именно, добиться того, чтобы огонь осаждающих был сильнее огня осажденных и к тому же настолько сильнее, чтобы можно было заставить замолчать русские батареи до того, как англичане и французы израсходуют боевые припасы? Но предположим даже, что этот результат будет достигнут; допустим, что в этот решающий момент соединения полевой армии русских не сделают попытки овладеть позициями у Инкермана и Балаклавы; предположим, что будет предпринят ряд атак на первую линию обороны русских и эта линия будет прорвана. Что тогда? Перед штурмующими колоннами окажутся новые оборонительные укрепления, новые батареи и прочные здания, превращенные в небольшие крепости, для уничтожения которых потребуются новые батареи. Под градом картечи и пуль союзники вынуждены будут отступить, и самое большее, что они смогут сделать, — это удержать в своих руках первую линию обороны русских.

Затем последует осада второй, а потом и третьей линии, не говоря уже о многочисленных небольших заграждениях, которые русские инженеры, а мы сейчас уже знаем, что они собой представляют, не могли не выстроить в пределах вверенного им участка обороны. И в то же время дожди и жара, жара и дожди, сменяющие друг друга, на почве, пропитанной миазмами в результате разложения тысяч трупов людей и лошадей, вызовут неслыханные и неизвестные до сих пор болезни. Правда, эпидемия будет свирепствовать не только за пределами, но и внутри города, но кто знает, какая из сторон первая капитулирует перед нею?

Наступление весны будет означать ужасные бедствия для этого маленького полуострова шириной в пять и длиной в десять миль, где три самые могущественные державы Европы ведут упорную борьбу, и у Луи Бонапарта будут все основания поздравить себя, если его великая экспедиция начнет, наконец, приносить обильные плоды.

Написано Ф. Энгельсом около 23 марта 1855 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4358, 7 апреля 1855 г. в качестве передовой и в «Neue Oder-Zeitung» № 143, 26 марта 1855 г.

Печатается по тексту газеты «New-York Daily Tribune», сверенному с текстом «Neue Oder-Zeitung»

Перевод с английского

На русском языке публикуется впервые

Лондон, 24 марта. Газета «Press»[113], орган Дизраэли, вызвала на прошлой недело бурю в стакане воды своим утверждением, что «император Луи» является единственным препятствием на пути к заключению мира и что он связал с собой Австрию, заключив с ней секретное «соглашение», от которого она стремится освободиться. Тори до сих пор защищали англо-французский союз как свое детище. Разве лорд Малмсбери не скрепил союз с Бонапартом?[114] Разве Дизраэли не осыпал едкими насмешками в парламенте Грехема и Вуда за то, что они якобы преступно клеветали перед своими избирателями на государственный переворот 2 декабря? Разве в течение двух лет тори не были самыми ярыми глашатаями войны как с парламентской трибуны, так и в прессе? И теперь вдруг без всякого перехода и без всяких церемоний — инсинуации против союза с Францией, колкости по адресу «императора Луи» и проповедь мира! Дряхлый орган маститых тори «Morning Herald», не посвященный в тайну вождей партии, с сомнением качал головой и бормотал резкие слова протеста против непонятных для него галлюцинаций газеты «Press». Последняя, однако, сегодня снова возвращается к роковой теме. На самом видном месте она печатает жирным шрифтом следующее сообщение:

«Выяснились важные обстоятельства. Когда мы недавно писали, у нас были основания предполагать, что congress re infecta [конгресс, не закончив дела. Ред.] будет прерван и лорд Джон Рассел сразу же вернется в Англию. Тон Австрии по отношению к России, изменившийся после смерти императора Николая, и в особенности заявление австрийского императора, направленное Александру II, несомненно способствовали такому исходу. У нас имеются основания предполагать, что французский император устранил препятствия, стоявшие на пути к всеобщему умиротворению, и что Франция согласится на полное очищение Крыма, не ставя никаких условий относительно разрушения или сокращения укреплений в этом районе».

В пояснение этого пророчества «Press» ссылается на «достоверные подробности, сообщаемые в ее передовой статье». Но как раз эти подробности странным образом противоречат основанному на них и столь поспешно сделанному заключению.

«Дела в Вене», — говорится в передовой статье, — «с каждым часом принимают все менее разумный и благоприятный оборот; поэтому важно, чтобы просвещенное мнение по обе стороны Ла-Манша употребило все свое влияние, дабы предотвратить результаты, которые могли бы вызвать раздражение и сожаление. Если бы в 1853 г. наши министры проявили искренность в отношении англо-французского союза, то, вероятно, не было бы и повода к войне; а если бы войны избежать не удалось, то она велась бы, по всей вероятности, успешно и победоносно. Вместо заключения дружественного союза с Францией английское правительство потратило целый год на то, чтобы добиться Adhдsion [привлечения, присоединения. Ред.] крупных немецких государств, как оно это называло. Войну западных держав с Россией нельзя было оправдать не чем иным, кроме как твердым решением ощутимо урезать ее империю на юге. Это было единственным решением восточного вопроса. В 1853 г. момент был благоприятным, его упустили. Тратили зря время и деньги, поступились армией и славой. Если бы в 1853 г. мы были искренни с Францией, то немецкие державы были бы вынуждены пойти за нами. А что получилось теперь? Австрийский император заверил императора Александра в том, что «Австрия не стремится ни к сужению границ России, ни к тому, чтобы нанести какой-либо ущерб ее владениям». Эти слова допускают только одно толкование. А что касается тайного соглашения между Францией и Австрией, на которое мы уже раньше намекали, то из весьма авторитетного источника нам стало известно, что, хотя это соглашение и носит, видимо, характер постоянного союза между двумя империями, в нем не содержится ничего такого, что неизбежно должно было повести к нападению Австрии на Россию. — Русский император готов принять условия мира, которые, правда, не означают разрешения восточного вопроса, однако, несомненно, являются признанием провала агрессии и в известной мере искуплением за совершенное насилие. Мы полагаем, что момент для более высокой политики у пущен, что такое стечение обстоятельств, которое могло бы обеспечить независимость Европы, не так скоро повторится; все же и сейчас можно еще добиться мира, выгодного в общем для Европы, благоприятного для Турции и не бесславного для западных держав. Но мы имеем основание опасаться, что переговоры о таком мире вестись не будут. Кто препятствует этому?.. Император французов. Будь Он и сейчас того мнения, что, несмотря на неблагоприятные условия, восточный вопрос должен быть разрешен, мы бы не стали говорить о том, что Англии следует отойти. Но мы знаем, что намерения императора совершенно другие… Французский император изобрел mezzo termino [нечто среднее, средний путь. Ред.] между сужением русских границ и переговорами о предполагаемом мире, что является опасным и может стать роковым. Император мечтает о кампании, полной блестящих подвигов, которая восстановит его prestige (блеск); кампания должна закончиться миром, который не изменит территориальные границы Европы и Азии ни на йоту больше, чем предусматривают австро-русские предложения, согласиться на которые уже готов был чрезвычайный полномочный представитель Англии в Вене. Не говоря уже о той части плана, которая означает готовность принести в жертву тысячи человеческих жизней просто ради восстановления престижа… мы считаем безрассудность этого плана такой же вопиющей, как и его безнравственность. А что если кампания, затеянная ради престижа, но удастся?.. Кроме тех препятствий, которые ставят русские войска в Крыму, не меньшей угрозой, чем оружие, является чума. Если эта кампания, затеянная ради престижа, не удастся, что станется с Англией и Францией? На чьей стороне окажутся тогда великие немецкие державы? Перспектива одна: упадок и гибель Европы. Даже если бы шансы не были против нас, имеем ли мы право идти навстречу таким опасностям и притом не ради определенной политики, а ради простой демонстрации? Для повелителя французов, быть может, и очень мучительно упустить такой удобный случай; не менее мучительно это и для английского народа. Но государственные деятели должны считаться с обстоятельствами. Ни Франция, ни Англия, ни Россия не находятся в 1855 г. в таком же положении, как в 1853 году. Горе тем, кто предал высшие интересы Европы, Пусть постигнет их участь, которую они заслуживают. Повелитель французов и королева Англии не виноваты, но они не должны, подобно потерявшим голову игрокам, в безумном порыве разочарования или в пароксизме отчаяния форсировать надвигающееся на них несчастье».