Мы еще не исчерпали перечня усилий, сделанных благородным лордом для противодействия посягательствам России на Польшу.
Между Англией, Голландией и Россией существовало любопытное соглашение: так называемый русско-голландский заем. Во время антиякобинской войны царь Александр сделал заем у гг. Гопе и К° в Амстердаме. После падения Бонапарта король Нидерландов {Вильгельм I. Ред.}, «желая должным образом вознаградить союзные державы за освобождение его страны», а также за аннексию Бельгии, на которую он не имел ни малейшего права, предложил России — другие державы отказались от своих претензий в ее пользу, ибо она испытывала тогда острую финансовую нужду, — заключить с ней договор, по которому он обязывался оплатить долг России гг. Гопе и К° в 25 миллионов гульденов, выплачивая его по частям. Чтобы компенсировать Голландию за учиненный по отношению к ней грабеж — захват ее колоний у мыса Доброй Надежды, а также Демерары, Эссекибо и Бербиса, Англия присоединилась к этому соглашению и обязалась уплачивать определенную часть назначенной России субсидии. Это соглашение было включено в Венский договор, но вместе с определенным условием, что «платежи прекратятся, если до погашения всего долга уния между Голландией и Бельгией будет разорвана». Когда Бельгия, в результате революции, отделилась от Голландии[317], последняя, разумеется, отказалась от дальнейшей выплаты России своей доли. С другой стороны, не оставалось никаких оснований для того, чтобы, как констатировал г-н Херрис, «Россия могла предъявить хотя бы малейшие претензии на продолжение уплаты долга со стороны Англии». (Палата общин, 26 января 1832 года.)
Однако лорд Пальмерстон нашел вполне естественным, что
«Россия в одном случае получает вознаграждение за то, что поддерживает унию между Бельгией и Голландией, а в другом случае за то, что она поддерживает разделение этих двух стран». (Палата общин, 16 июля 1832 года.)
Трагическим тоном призывал он к честному соблюдению договоров, и прежде всего Венского договора. Он постарался подписать новое соглашение с Россией, от 16 ноября 1831 г., в преамбуле которого прямо говорилось, что оно заключено «на основании общих постановлений Венского конгресса, которые остаются в полной силе».
Когда соглашение о русско-голландском займе было включено в Венский договор, герцог Веллингтон воскликнул: «Это — дипломатический шедевр лорда Каслри, ибо теперь денежное обязательство вынуждает Россию соблюдать Венский договор». Когда после этого Россия отказалась соблюдать Венский договор, заняв Краков, г-н Юм предложил прекратить дальнейшие платежи России из британского казначейства. Однако благородный виконт полагал, что если Россия и имела право нарушать Венский договор в отношении Польши, то Англия все-таки должна и дальше считать себя связанной договором в отношении России.
Но не это еще является самым удивительным фактом в поведении благородного лорда. После того. как вспыхнула бельгийская революция и еще до того как парламент утвердил новый русский заем, Пальмерстон уже принял на себя расходы России в войне против Польши под фальшивым предлогом уплаты старого долга, принятого на себя Англией в 1815 году. И он поступил так несмотря на то, что, по авторитетному заявлению самого известного английского юриста, сэра Э. Сагдена, нынешнего лорда Сент-Леонардса, «в этом вопросе не было ни одного спорного пункта и правительство не имело ни малейшего права уплачивать хотя бы один шиллинг». (Палата общин, 26 января 1832 года.) Мы можем также сослаться на авторитет сэра Роберта Пиля, который заявил, что «благородный лорд не имел законных полномочий выдавать эти деньги». (Палата общин, 12 июля 1832 года.)
Итак, теперь нам понятно, почему благородный лорд по всякому поводу повторяет, что «для человека достойного образа мыслей нет ничего более тягостного, чем дебаты по поводу Польши».
Вечную и неисчерпаемую тему для самовозвеличения доставляют благородному виконту те услуги, которые он оказал делу конституционной свободы на всем континенте. Действительно, мир обязан ему изобретением трех «конституционных» королевств: Португалии, Испании и Греции — трех политических фантомов, которые можно сравнить лишь с гомункулом доктора Вагнера из «Фауста». Португалия, находящаяся под гнетом жирной бабы, донны Марии да Глориа, за которой скрывается один из Кобургов {Фердинанд-Август. Ред.},
«должна рассматриваться как одна из самостоятельных держав Европы». (Палата общин, 10 марта 1837 года.)
В то самое время, когда благородный виконт произносил эти слова, в Лиссабонском порту бросили якорь шесть английских линейных кораблей, посланных туда для того, чтобы защитить «самостоятельную» дочь дон Педру от португальского народа и помочь ей аннулировать ту конституцию, которую она поклялась охранять. Испания, отданная другой Марии {Марии-Кристине. Ред.}, которая хотя и известна как грешница, но никогда не сделается Магдалиной,
«предстает перед нами в виде прекрасной, процветающей и даже грозной державы среди европейских королевств». (Речь лорда Пальмерстона в палате общин 10 марта 1837 года.)
Разумеется, грозная держава для владельцев испанских ценных бумаг. Благородный лорд находит достаточно оснований даже для того, чтобы оправдать передачу родины Перикла и Софокла под номинальную власть баварского мальчишки-идиота.
«Король Оттон происходит из страны, где существует свободная конституция». (Палата общин, 8 августа 1832 года.)
Свободная конституция в Баварии, этой немецкой Бастилии! Это превосходит даже licentia poetica {поэтическую вольность. Ред.} других пышных риторических фраз, вроде фразы о «законных надеждах», вселяемых Испанией, и о Португалии как «самостоятельной державе». Что касается Бельгии, то все сделанное лордом Пальмерстоном для нее сводится к обременению ее частью голландского долга, отобранию у нее провинции Люксембург и навязыванию ей династии Кобургов. В отношении entente cordiale {сердечного согласил. Ред.} с Францией следует сказать, что оно начало сходить на нет уже с того момента, когда Пальмерстон, якобы желая придать этому согласию законченный вид, основал в 1834 г. четверной союз[318]. Мы уже видели, как плодотворно благородный лорд сумел использовать это согласие в польском вопросе, и увидим из дальнейшего, во что оно превратилось в его руках.
Одним из тех фактов, которые едва обращают на себя внимание современников, но образуют четкие вехи исторических эпох, является военная оккупация Константинополя русскими в 1833 году.
Наконец-то исполнилась старинная мечта России. Варвар с берегов хладной Невы держал в своих цепких объятиях пышную Византию и залитые солнцем берега Босфора. Самозванный наследник греческих императоров владел теперь — хотя и временно — восточным Римом.
«Оккупация Константинополя русскими войсками решила судьбу Турции как независимого государства. Самый факт оккупации Россией Константинополя, хотя бы с целью его защиты (?), явился таким же решающим ударом для турецкой независимости, как если бы русский флаг уже развевался над Сералем». (Речь сэра Роберта Пиля в палате общин 17 марта 1834 года.)
В результате неудачной войны 1828–1829 гг. Порта потеряла свой престиж в глазах своих собственных подданных. И тогда, — как это обычно бывает в восточных империях, когда верховная власть ослабевает, — вспыхнули успешные восстания пашей. Уже в октябре 1831 г. начался конфликт между султаном {Махмудом II. Ред.} и Мухаммедом-Али, египетским пашой, который поддерживал Порту во время греческого восстания. Весной 1832 г. его сын Ибрагим-паша вступил с своей армией в Сирию, завоевал эту провинцию после сражения под Хомсом, переправился через Тавр, уничтожил в сражении при Конье последнюю турецкую армию и двинулся прямо на Стамбул. 2 февраля 1833 г. султан вынужден был обратиться за помощью в С.-Петербург. 17 февраля в Константинополь прибыл французский адмирал Руссен, через два дня он сделал Порте представление и обязался на определенных условиях, в том числе на условии отказа Порты от помощи России, принять меры к тому, чтобы паша отступил. Но так как Руссена никто не поддержал, он, конечно, не был в состоянии справиться с Россией.
