Ваши читатели теперь поймут, почему сэр Роберт Пиль заявил благородному лорду на открытом заседании палаты общин, что «ему не ясно, чьим представителем он является»[309].
Благородный виконт широко известен как рыцарственный защитник поляков. Он ни разу не упустил случая выразить чувство своей скорби по поводу судьбы Польши перед депутацией, ежегодно приводимой к нему «добрым, смертельно скучным» Дадли Стюартом,
«этим достойным мужем, который произносит речи, проводит резолюции, ставит на голосование адреса, сопровождает депутации, в любое время питает нужную меру доверия к нужному лицу и может также всегда, когда это требуется, провозгласить троекратное «ура» в честь королевы».
Когда лорд Пальмерстон приступил к своим министерским обязанностям в ноябре 1830 г., поляки уже почти целый месяц вели вооруженную борьбу. А 8 августа 1831 г. г-н Хант уже представил палате общин от Вестминстерского объединения петицию в пользу поляков с требованием «удаления лорда Пальмерстона из кабинета ее величества». В тот же день г-н Юм констатировал, что из молчания благородного лорда надо сделать тот вывод, что правительство «ничего не намерено предпринять для поляков и хочет отдать их судьбу на милость России». На это лорд Пальмерстон возразил, что «любые обязательства, возложенные на нас существующими договорами, будут все время находиться в поле зрения правительства». В чем же, по его мнению, состояли обязательства, возложенные на Англию существующими договорами? На этот вопрос он сам дает ответ:
«Притязания России на владение Польшей носят дату Венского договора». (Палата общин, 9 июля 1833 года.)
Но этот договор ставит владение Польшей в зависимость от сохранения царем польской конституции. Однако
«один только факт участия Англии в Венском договоре еще не означает гарантии с нашей стороны, что Россия не станет нарушать этот договор». (Палата общин, 25 марта 1834 года.)
Итак, если вы гарантируете договор, это ни в коем случае не означает, что вы гарантируете его соблюдение. Именно таким образом ответили миланцы императору Фридриху Барбароссе: «Мы принесли Вам присягу, но, вспомните, мы не присягали соблюдать ее»[310].
Впрочем, в одном отношении Венский договор был хорош. Он давал британскому правительству как одной из договаривающихся сторон
«право иметь и высказывать свое мнение о всяком действии, которое ведет к нарушению этого договора… Державы, участницы Венского договора, имели право требовать неприкосновенности польской конституции, и это было моим мнением, которое я не скрывал от русского правительства. Я предусмотрительно сообщил это мнение русскому правительству еще до взятия Варшавы и до того, как стали известны результаты военных действий. Я сообщил его еще раз, когда Варшава пала. Тем не менее русское правительство придерживалось другого взгляда на этот счет». (Палата общин, 9 июля 1833 года.)
Итак, он спокойно предусмотрел падение Польши и ждал этого удобного случая для того, чтобы высказать и развить свое мнение о некоторых статьях Венского договора, будучи убежденным в том, что великодушный царь стремится сокрушить польский народ вооруженной силой лишь для того, чтобы воздать должное той самой конституции, которую он попрал, когда народ еще обладал многими средствами для сопротивления. В то же время благородный лорд обвинял поляков в том, что они «сделали неуместный и, по его мнению, не имеющий оправдания шаг, свергнув императора». (Палата общин, 9 июля 1833 года.).
«Я мог бы также сказать, что поляки были нападающей стороной, ибо они начали борьбу». (Палата общин, 7 августа 1832 года.)
Когда опасения, что Польша будет окончательно уничтожена, переросли в тревогу, он заявил, что
«уничтожение Польши как в моральном, так и в политическом отношении настолько невыполнимо, что я считаю всякие опасения насчет попытки подобного рода излишними». (Палата общин, 28 июня 1832 года.)
Впоследствии ему напомнили про эти своеобразные предположения, высказанные им в такой манере, но он стал уверять, что его неправильно поняли, что он употребил эти слова не в политическом, а в житейском смысле, полагая, что русский император не в состоянии
«ни номинально, ни фактически уничтожить многие миллионы людей, проживающие в разделенном на части Царстве Польском». (Палата общин, 20 апреля 1836 года.)
Когда во время кампании в пользу поляков палата сделала попытку к вмешательству, Пальмерстон сослался на свою ответственность как министра. А когда то, чего опасались, совершилось, он холодно заявил, что
«никакое голосование палаты не может хотя бы в малейшей степени побудить Россию отменить свое решение». (Палата общин, 9 июля 1833 года.)
Когда после падения Варшавы были разоблачены жестокости, совершенные русскими, Пальмерстон рекомендовал палате отнестись к русскому императору возможно мягче. Он заявил, что
«никто больше него не сожалеет о некоторых выражениях, употребленных во время дебатов» (палата общин, 28 июня 1832 года), что «нынешний император России — человек возвышенного образа мыслей», что «если имели место случаи, когда русское правительство допускало по отношению к полякам чрезмерную жестокость, то мы можем рассматривать это как доказательство того, что власть русского императора фактически игнорировалась, и можем с уверенностью утверждать, что в этих случаях император скорее поддавался влиянию других, нежели действовал по велению своих непосредственных чувств». (Палата общин, 9 июля 1833 года.)
В момент, когда, с одной стороны, была решена участь Польши, а с другой стороны, в результате мятежа Мухаммеда-Али, Турецкой империи неминуемо угрожал распад, Пальмерстон уверял палату, что «события развиваются в общем весьма удовлетворительно». (Палата общин, 26 января 1832 года.)
По случаю внесенного предложения об оказании помощи польским эмигрантам
«ему было в высшей степени тягостно возражать против выдачи денежных субсидий этим лицам, ибо естественное, стихийное чувство должно побуждать каждого великодушного человека согласиться на это; но предлагать какие-либо денежные субсидии этим несчастным было бы несовместимо с его долгом». (Палата общин, 25 марта 1834 года.)
Как мы вскоре увидим, этот столь мягкосердечный человек принял на счет британского народа значительную часть расходов по подавлению Польши.
Благородный лорд приложил все усилия к тому, чтобы скрыть от парламента все официальные документы о польской катастрофе. Тем не менее в палате общин были сделаны заявления, которые — а он ни разу даже не пытался их опровергнуть — не оставляют никакого сомнения относительно его роли в то роковое время.
После того как вспыхнула польская революция, австрийский консул не покинул Варшавы, а австрийское правительство решилось даже послать в Париж польского агента, г-на Валевского, поручив ему вступить в переговоры с правительствами Англии и Франции о восстановлении Царства Польского. Тюильрийский двор заявил, что он «готов действовать совместно с Англией, если она одобрит этот план». Лорд Пальмерстон отклонил это предложение. В 1831 г. г-н Талейран, французский посол при сент-джемском дворе, предложил план совместного выступления Франции и Англии, но получил достаточно ясный отказ, а также ноту благородного лорда, в которой говорилось, что
«дружеское посредничество в польском вопросе было бы отклонено Россией. Державы недавно отклонили подобное же предложение Франции. Вмешательство обоих дворов, французского и английского, могло бы носить лишь насильственный характер в случае отклонения посредничества со стороны России, но сердечные и доброжелательные отношения, существующие между сент-джемским и санкт-петербургским кабинетами, не позволили бы его величеству королю Великобритании решиться на вмешательство подобного рода. Еще не наступило такое время, когда можно было бы, рассчитывая на успех, предпринять подобные действия против воли государя, права которого бесспорны».
