Какой бы пустой ни казалась вся эта дипломатическая болтовня в момент, когда status quo {существующее состояние, существующее положение. Ред. } перерослой status belli {состояние войны. Ред.}, не следует забывать, что сквозь эти фантастические проекты совещаний и конгрессов проглядывают скрытые намерения английского правительства, что связанные с министерством газеты зондируют почву, чтобы выяснить, как далеко может зайти министерство, и что необоснованные слухи, распространяющиеся сегодня, уже неоднократно предвосхищали события, которые происходили назавтра. Несомненно одно, что четверной союз был предложен Англией с целью навязать Турции решения, к которым придут четыре державы, даже если бы Австрия и отказалась присоединиться к союзу. Если союз и не был заключен, то четыре державы, по крайней мере, подписали «протокол», которым установлены принципы для ведения переговоров. Не менее очевидно, что венское совещание, помешавшее Турции выступить, пока русская армия не заняла Дунайские княжества и не достигла границ Болгарии, возобновило свою работу и уже отправило султану новую ноту, Что от венского совещания до европейского конгресса в Лондоне один лишь шаг, было доказано уже в 1839 г., в период восстания Мухаммеда-Али. Конгресс, который занимался бы «умиротворением» в то время, как Россия продолжала бы войну против Турции, был бы лишь повторением Лондонской конференции 1827–1829 гг., плодом которой было уничтожение турецкого флота при Наварине и утрата Турцией независимости в результате заключения Адрианопольского договора. Газеты, связанные с министерством, ясно указывают, каковы предложенные английским кабинетом и принятые другими державами основы для ведения переговоров. Предлагается сохранить «нынешнее территориальное деление Европы». Было бы большой ошибкой рассматривать это предложение как простое возвращение к условиям Венского мира. Исчезновение Царства Польского, переход устья Дуная к России, включение Кракова в состав Австрии и превращение Венгрии в австрийскую провинцию — все эти «территориальные урегулирования» никогда не были санкционированы ни одним европейским конгрессом. Поэтому санкционирование нынешнего «территориального деления Европы» означало бы не простое допущение Турции к участию в Венском договоре, как пытаются это представить, а скорее санкционирование всех нарушений итого договора со стороны России и Австрии, начиная с 1830 года. «Договор между Россией и Турцией о дружбе, мире и торговле» — такие же точно выражения мы находим в преамбулах Кючук-Кайнарджийского, Адрианопольского и Ункяр-Искелесийского договоров. «Договор, подобный соглашению 1841 г. о Дарданеллах», — провозглашает пальмерстоновская газета {«Morning Post», Ред.}. Именно так. Договор, подобный соглашению, которое закрыло Дарданеллы для Европы и превратило Черное море в русское озеро. Однако, заявляет «Times», почему нам не выговорить в качестве условия свободный доступ в Дарданеллы для военных судов и свободу плавания по Дунаю? Но прочитайте письмо, отправленное лордом Пальмерстоном в сентябре 1839 г. тогдашнему послу в Париже, г-ну Булверу, и вы увидите, что и в то время питали подобные надежды.
«Султан обязуется соблюдать существующие конституции княжеств и Сербии». Но ведь по существующим конституциям верховная власть над этими провинциями разделена между царем и султаном, и они до настоящего времени никогда не были признаны ни одним европейским конгрессом. Стало быть, новый конгресс дал бы фактическому протекторату России над турецкими провинциями санкцию Европы. Султан в таком случае был бы обязан не перед царем, а перед Европой охранять «христианскую религию в своих владениях». Это значит, что право вмешательства иностранных держав во взаимоотношения между султаном и его христианскими подданными стало бы частью европейского международного права и, в случае возникновения каких-либо новых конфликтов, Европа в силу договора была бы обязана поддерживать претензии России, которая в качестве участницы договора получила бы право по-своему истолковывать просьбы живущих во владениях султана христиан о защите. Таким образом, новый договор в том виде, в каком он проектируется коалиционным кабинетом и излагается его органами, представляет собой наиболее обширный план капитуляции Европы перед Россией и санкционирование оптом всех изменений, произведенных контрреволюциями после 1830 года. Поэтому нет никаких оснований ликовать и выражать изумление по поводу перемены в политике Австрии, перемены, о которой «Morning Post» притворно заявляет, что она «произошла неожиданно в последние 10 дней». Что касается Бонапарта, то каковы бы ни были его скрытые намерения, в настоящий момент императора-выскочку вполне устраивает приобщение к сонму старых легитимных монархий путем использования Турции в качестве лестницы для проникновения в эту среду.
Точка зрения коалиционного кабинета ясно выражена в одном из органов министерства, еженедельной газете «Guardian»[409]:
«Относиться к России как к побежденному противнику и воображать, что мы держим ее за горло на том основании, что русские войска были отбиты у олтеницких окопов, а на Черном море было захвачено несколько фортов, — просто смешно. Эти незначительные потери сами по себе могут лишь задеть ее гордость и удержать ее от переговоров до тех пор, пока она не сможет вести их на лучших условиях. Однако монархами, как и прочими людьми, руководят разного рода побуждения. Царь — гордый, страстный, но также и осторожный человек. Он вовлечен в спор, в котором он может проиграть, но ничего не может выиграть. Его политика — это политика его предшественников, которые повсюду извлекали ббльшую выгоду, угрожая войной, нежели ведя войну, и у которых твердо и неуклонно проводимая система захватов отличалась в то же время гибкостью и способностью приспосабливаться, что давало им возможность избегать крупных поражений и даже из мелких неудач извлекать прямую выгоду. Предварительное решение четырех держав о том, что в территориальном устройстве Европы не должно быть сделано или допущено никаких изменений, по-видимому, основано на этом разумном взгляде на позицию царя и особенности его политики. Тот, кто воображает, что царь уже находится под пятой у Англии или кто позволяет вводить себя в заблуждение фантастическим вздором протекционистских газет, будет этим разочарован. Но дело в данном случае идет не об унижении России, а об умиротворении Европы» (разумеется, в русском смысле), «об утверждении, насколько это возможно, того длительного мира, заботиться о котором французский солдат-посол {Бараге д'Илье. Ред.} клянется султану честью своего господина. Предстоящий же договор — в этом можно быть уверенным — будет не простым восстановлением status quo, а попыткой, по меньшей мере, урегулировать на некоем постоянном основании отношения Турции с Европой и турецкого правительства с его христианскими подданными. Это будет лишь попыткой, ибо, несмотря на свою прочность, всякое соглашение, сохраняющее Турецкую империю в Европе, в основе своей всегда будет временным. Однако такое временное соглашение теперь осуществимо и необходимо».
Итак, конечная цель, преследуемая державами, заключается в том, чтобы помочь царю «из мелких неудач извлечь прямую выгоду» и не допустить «сохранения Турецкой империи в Европе». Разумеется, временное соглашение поможет осуществить эту конечную цель, насколько, она вообще «теперь осуществима».
Однако кое-какие обстоятельства неожиданным образом спутали расчеты коалиционных политиков. Получено сообщение о новых победах, одержанных Турцией на берегах Черного моря и у границ Грузии. С другой стороны, упорно утверждают, что вся армия, расположенная в Польше, получила приказ о переброске к Пруту, тогда как, по сообщениям с польских границ, «в ночь с 23-го на 24-е предыдущего месяца была объявлена «бранка», то есть набор в армию, и там, где раньше забирали одного или двух, теперь взято восемь — десять человек». Это, по крайней мере, доказывает, что царь мало верит в миротворческий гений четырех держав. Официальное заявление Австрии о том, что «между четырьмя дворами не было заключено никакого союза», доказывает, что со своей стороны, при всем желании навязать Турции условия, она не осмеливается даже на видимость попытки принудить царя подчиниться условиям, выработанным в его собственных интересах. Наконец, ответ султана французскому послу, гласящий, что «в настоящее время дружественное соглашение совершенно невозможно без полного отказа России от выдвинутых ею притязаний и без немедленной эвакуации Дунайских княжеств», словно удар грома поразил промышляющих конгрессами политиков, а орган хитрого и умудренного опытом Пальмерстона ныне откровенно сообщает остальной братии следующую крупицу правды:
