Что касается ноты, с которой обратилось к царю венское совещание и которую он принял, то она была подготовлена в Париже г-ном Друэн де Люисом, положившим в ее основу ответ Решид-паши на последнюю русскую ноту[253]. Через некоторое время ее приняла Австрия, видоизменив и выдвинув 24 июля как свое собственное предложение, а свой окончательный вид нота получила 31 июля. Австрийский министр еще до этого передал ее русскому посланнику в Вене, который уже 24 июля, то есть еще до ее окончательной редакции, послал ее в С.-Петербург. И лишь 2 августа, после того как царь согласился с ней, она была отправлена в Константинополь. Таким образом, она по существу является русской нотой, адресованной султану при посредничестве четырех держав, а не нотой четырех держав, адресованной России и Турции. Лорд Джон Рассел уверяет, что эта нота то своей форме не совпадает в точности с нотой князя Меншикова», признавая тем самым, что по своему содержанию она в точности с ней совпадает. Чтобы на этот счет не оставалось никакого сомнения, он прибавляет:
«Император полагает, что цели его будут достигнуты».
Проект не содержит даже намека на эвакуацию Дунайских княжеств.
«Если даже Турция и Россия придут в конце концов к соглашению на основе этой ноты», — говорит лорд Джон, — «то все же остается нерешенным важный вопрос об эвакуации княжеств».
В то же время он добавляет, что английское правительство «считает эту эвакуацию в высшей степени важной», но просит позволения не говорить ничего о способе, посредством которого эту задачу можно разрешить. Все же он довольно ясно дает понять, что, может быть, английскому и французскому флотам придется оставить Безикскую бухту раньше, чем казаки уйдут из Дунайских княжеств.
«Мы не должны соглашаться на такого рода условия, по которым всякое продвижение флотов вблизи Дарданелл могло бы рассматриваться как акт, равносильный фактическому вторжению на территорию Турции. Но само собой разумеется, что когда дело будет улажено и мир будет обеспечен, Безикская бухта перестанет быть базой, имеющей какую-либо ценность для Англии и Франции».
Так как ни одному разумному человеку никогда не придет в голову, что английский и французский флоты должны вечно оставаться в Безикской бухте, или что Англия и Франция должны заключить формальный договор, запрещающий им продвижение в нейтральные воды близ Дарданелл, то эти двусмысленные и малопонятные фразы, — если они вообще имеют какой-либо смысл, — могут означать только то, что флоты будут уведены как только султан примет ноту и казаки дадут обещание очистить княжества.
«Когда русское правительство заняло княжества», — говорит лорд Джон, — «Австрия заявила, что по духу договора 1841 г. безусловно необходимо, чтобы представители держав собрались на конференцию и постарались мирным путем уладить создавшееся затруднение, которое в противном случае может угрожать миру в Европе».
В противоположность этому лорд Абердин несколько дней тому назад заявил в палате лордов, — а также, как нам сообщают из других источников, в официальной ноте, посланной в июне константинопольскому и санкт-петербургскому кабинетам, — что
«договор 1841 г. никоим образом не налагает на подписавшие его державы обязательства оказывать действенную поддержку Порте» (зато налагает обязательство временно отказываться от вступления в Дарданеллы!), «и правительство ее величества британской королевы сохраняет за собой полное право самому решать, действовать или воздерживаться от действий, — в соответствии с его собственными интересами».
Лорд Абердин отрицает какие бы то ни было обязательства по отношению к Турции только для того, чтобы не иметь права выступать против России.
Лорд Джон Рассел заканчивает указанием на «прекрасную перспективу» приближения переговоров к успешному их завершению. Такой взгляд на дело представляется слишком радужным в настоящий момент, когда составленная в Вене русская нота, которую Турция должна передать царю, еще не одобрена султаном и когда условие sine qua non {непременное. Ред.} западных держав, то есть эвакуация Дунайских княжеств, вообще еще не предъявлено царю в настойчивой форме.
Г-н Лейард, первый оратор, отвечавший лорду Джону, произнес несомненно самую лучшую и сильную речь — смелую, собранную, содержательную, богатую фактами; она показывает, что известный ученый столь же хорошо осведомлен о Николае, как и о Сарданапале, и столь же хорошо знает современные интриги на Востоке, как и таинственные предания его прошлого.
Г-н Лейард выразил сожаление по поводу того, что лорд Абердин «при различных обстоятельствах и в разных местах заявил, что его политика основывается в своем существе на мире». Если Англия избегает защищать свою честь и свои интересы вооруженной рукой, она этим поощряет в столь необузданной державе, как Россия, притязания, которые рано или поздно неизбежно должны будут привести к войне. Теперешнее поведение России должно рассматриваться не как случайное и преходящее явление, а как неотъемлемая часть широкого политического плана.
Что касается «уступок», сделанных Франции, и «интриг» г-на Лавалета, то их Россия не может выставить даже в качестве простого предлога, так как
«Порта за несколько дней или даже недель до издания фирмана, содержащего уступки, вы звавшие недовольство России, представила г-ну Титову проект этого фирмана, текст которого не вызвал тогда никаких возражений».
Трудно не разгадать замыслы России относительно Сербии, Молдаво-Валахии и христианского населения Турции. Непосредственно вслед за своим официальным прибытием в Константинополь князь Меншиков потребовал смещения Гарашанина с поста сербского министра. Это желание было удовлетворено, несмотря на протест сербского синода. Г-н Гарашанин был одним из тех деятелей, которые выдвинулись благодаря восстанию 1842 г., благодаря тому национальному движению против русского влияния, которое привело к изгнанию правившего тогда в Сербии князя Михаила: последний и его семья были лишь простыми орудиями в руках России. В 1843 г. Россия потребовала себе права на вмешательство во внутренние дела Сербии. Не имея абсолютно никакого полномочия на это в силу какого-либо договора, она получила это полномочие от лорда Абердина, тогдашнего министра иностранных дел, объявившего, что «Россия имеет право толковать по своему разумению свои собственные договоры».
«Своим успехом в этом деле», — сказал г-н Лейард, — «Россия показала, что она является повелительницей Сербии и что она может воспрепятствовать любой национальности в ее борьбе за независимость».
Что касается Дунайских княжеств, то Россия прежде всего воспользовалась национальным движением 1848 г. в этих провинциях для того, чтобы побудить Порту изгнать оттуда всех сторонников либеральных и независимых взглядов. Затем она заставила султана подписать договор в Балта-Лимане, который устанавливал право России на вмешательство во все внутренние дела княжеств, «и их теперешняя оккупация доказала, что Молдавия и Валахия стали фактически русскими провинциями».
Остаются еще греки в Турции и славяне в Болгарии, исповедующие христианство.
«Среди греков стал распространяться дух критики и независимости, который, наряду с их торговыми сношениями со свободными странами Европы, вызвал большую тревогу у русского правительства. Для этого была еще и другая причина, а именно распространение протестантизма среди восточных христиан. Влиянию и проповедям американских миссионеров следует главным образом приписать то, что в Турции вряд ли найдется более или менее значительный город, в котором не было бы уже ядра протестантской общины». (Еще одно основание для американского вмешательства.) «Православное духовенство, поддерживаемое русской миссией, делало все, что было в его силах, чтобы помешать этому движению, и когда все преследования оказались бесполезными, в Константинополе появился князь Меншиков. Для России было чрезвычайно важно искоренить тот дух религиозной и политической независимости, который начал проявляться в последние годы среди христианских подданных Порты».
