Откуда она об этом узнала? Читает по глазам? Но в них ничего этого нет.

Сумасшествие снова застучало в висках Курлычкина. Он медлил с ответом, боясь действительности.

Справа от него окно. За толстыми стеклами кипит жизнь: играют дети на школьной площадке, заканчивают ремонт строители. Жирный гимнаст-штукатур в нетерпении — он ждет перерыва, чтобы подойти к любимому снаряду:

"Давай, Илья!"

Стерва!

Что же ты задумала, гадина?

— Алло?

Бледность Ширяевой достигла какого-то критического состояния, последнего в ряду оттенков белого цвета. Но все же можно было заметить отличие: половина лица, обращенного к окну, еще носила признаки жизни, другая же половина казалась мертвой: грань, на которой балансировала судья.

— Алло, это ты, сын?

Быстрее, торопил он Максима, раз и навсегда покончить с этим делом. Он разговаривал с сыном, не сводя глаз с судьи.

— Почему не отвечает сотовый?.. Ах да, я отключил его на время беседы.

Несмотря на ленивую интонацию, в голосе Курлычкина чувствовалось невероятное напряжение. Казалось, его голос сейчас оборвется, как гитарная струна, и нисходящим звуком растворится в пространстве кабинета.

Только что вышел Сипягин — вероятно, пришел Мигунов. При салоне-магазине есть автосервис, с тыльной стороны, выходящей на пустырь, стоят три капитальных гаража и современный комплекс мойки, обслуживающий личные автомобили Курлычкина и его приближенных. В одном гараже имеется глубокий погреб, по сути — это подземный бетонированный мешок, по площади не уступающий самому гаражу.

— Да, я знаю, сын…

Подземная бетонированная коробка не пропускает звуков, там можно кричать во все горло, но никто не услышит, даже прижавшись ухом к металлической двери гаража. Мигунов получит приказ — как и где он найдет этих двух ублюдков, Курлычкина не волновало… Права, права Ширяева, давно пора с ними кончать. С юристом тоже. Глядишь, и не случилась бы эта история.

— Повтори, Максим, я не расслышал, что ты сказал…

Увлекся, утонул, погряз в процессе, который Ширяева назвала легализацией бизнеса, занялся совместительством, отбросив непреложную истину: нельзя заниматься честным бизнесом и откровенным беспределом. Вот и выпустил контроль из своих рук…

Но причина уважительная: задушила злоба на судью. И, как следствие, очередная ошибка: не тому отдал приказ. Хотя именно злоба и мстительность подсказали: выбери Ивана Мигунова.

Теперь просто необходимо хоть что-то исправить, избавиться от тех, кто становится поперек дороги уже сейчас.

— Я плохо слышу тебя, Максим… Откуда ты звонишь?

Хорошо, что Ширяева появилась вовремя… и ее сын, и девочка из многодетной семьи, и Мигунов, и Максим… Все были на своих местах…

Курлычкин прекратил самобичевание, от которого терял вес в собственных глазах и перед Ширяевой. Подумать только: почти час он покорно слушал эту бабу! Он допустил ошибку, согласившись принять судью у себя в кабинете, стоило поручить это дело Косте Сипягину, и остался бы спокоен, не дергался, не выслушивал наставительных и обвинительных, речей судьи, а ждал, когда Сипягин окончит разговор с ней в гараже. И мужественно принял бы даже плохие новости.

Чему быть, того не миновать. Она хочет увидеть трупы — увидит, он лично втолкнет ее в гараж, ткнет ее, как блудливую кошку, носом в кровяную лужу и спросит: "Этого? Этого ты хотела, стерва? Чем ты лучше меня, гнида?" Нет, она никогда не выйдет из гаража… А как же Максим?

Вот сука неряшливая!

— Звонишь с почты?.. Поселок Марево?.. Нет, не знаю…

Он снова вспомнил Ширяеву, сидящую в своем кабинете, она не успела снять с себя черную судейскую мантию, с которой контрастировал ослепительно белый подворотничок. Суровое лицо, строгое одеяние, а под ним рыхлое тело, уже в ту пору носившее синие трупные пятна. "Стерва, ты еще пожалеешь об этом". В ту пору он угрожал живому трупу.

— Что?! Что ты сказал, Максим?!

Минута разговора с сыном затянулась надолго. Курлычкин, избегая взгляда судьи, положил трубку и вызвал Сипягина.

— Костя, — усталым, надломленным голосом спросил он, — ты уже вызвал Мигуна?

Сипягин кивнул.

— Да, с минуты на минуту он будет здесь.

— Вот и хорошо. Для него найдется работа, — глаза с красными прожилками казались измученными, теперь они не мигая смотрели на судью. — Это как раз тот человек, Валентина Петровна, которого вы хотели видеть. Сожалею, но придется потерпеть.

Действительно, его речь больше подходила крупному бизнесмену, нежели лидеру преступной группировки и выкресту… из рабочей семьи.

Валентина не знала, что случилось, как и откуда мог позвонить Максим, но поняла одно: она проиграла. Во время телефонного разговора она, собрав все самообладание, сумела подумать о том, что разговор липовый: Курлычкин бросает в молчащую трубку короткие вопросы, а в паузах, хмуря лоб, что-то вспоминает. Несомненно, он способен владеть собой, но вот управлять собственным кровообращением никому не под силу, а Валентина видела, как отхлынула с его лица кровь: "Что?! Что ты сказал, Максим?!"

Она мужественно встретила почти безразличный взгляд своего врага, равнодушно подумав о пистолете, оставленном Маргелову, и твердо произнесла:

— Да, я проиграла.

Но мысленно звала Маргелова: "Вася! Скорее!", понимая, что помощи ждать неоткуда. Маргелов отказался, и она не винила его.

Все не так, как на бумаге, реальность действительно пугала неотвратимостью, хотя какие-то минуты назад страха не было.

"Успокойся, успокойся, — уговаривала она себя, — не дай этому ублюдку увидеть, что тебе страшно. Очень страшно… Света, девочка, как же ты страдала…" И только потом перед глазами возник родной образ сына.

Судья подумала и про Грачевского, он не знает, что Валентина пошла к Курлычкину, что пленнику удалось сбежать. Курлычкин не дурак, давно догадался, что она действует не одна, к тому же, судя по всему, Максим скоро будет здесь, в объятиях своего папаши, и вот тогда за Грачом устроят настоящую охоту, поджидая его в Мареве.

Валентина безбоязненно вошла утром в свою квартиру: это единственное место в городе, где ее не будут искать. Прежде чем закрыться, она сказала Грачу, что хочет побыть одна и добавила, что ему следует остаться в городе, а она уедет в Марево.

— Я приготовлю кое-что из белья, захватишь с собой, ладно?

Грачевский кивнул.

Валентина подошла к столу.

— Оставлю вещи здесь, сегодня вечером и заберешь. А в Марево приедешь завтра утром. Через десять минут я ухожу, прощаться не будем.

Сосед оставил ее одну, а Валентина села за стол и написала ему записку, в которой не упомянула ни одного имени, и выложила на стол все оставшиеся у нее деньги.

"Я благодарна тебе за твою помощь. Извини, что не сказала тебе всей правды в глаза. Прошу тебя — ничего не предпринимай, живи тихо и мирно, любой самый продуманный шаг будет стоить тебе жизни. Поняла, что не смогу наказать главного негодяя, но все же что-то сделать сумею. Скажу еще одно: я устала. Смертельно устала".

Курлычкин продержал Валентину в своем кабинете, пока не приехал Максим. Прежде чем обнять отца, парень резко шагнул к женщине и сильно ударил ее, метя в лицо. Но Валентина сумела повернуть голову, и удар пришелся по затылку. Некоторое время перед глазами плавали расплывчатые пятна, голос бежавшего узника был приглушен, женщина могла различать только короткие фразы:

— …издевались надо мной… пристегивали к трубе… били через подушку по почкам… только на пять-десять минут выводили из погреба, остальное время я проводил в темноте… есть только раз в сутки… вместо туалета яма в погребе, которую вырыл одной рукой… сегодня обещали убить меня…

У Валентины язык не повернулся остановить парня. Имело место похищение и содержание в наручниках, остальное зависит только от фантазии и настроения и особого значения для нее уже не имеет.