— Сумбурно.

— Что? — не понял Оганесян, глянув на Андрея.

— Я говорю: сумбурно все вышло. Обычно так не делают. Вообще мне не понравилось, как будто я парню проветрил мозги за превышение скорости. Ехал человек, ехал, потом решил давануть на тормоз…

— А ты ничего ему не припел? — с подозрением в голосе спросил армянин.

— Мы оба молчали как рыбы. Но он вдруг занервничал, когда ты на обгон пошел. Видно было, что парень ждал неприятностей, шарахнулся от простого маневра. Потом вдруг как заорет: "Это ты?!"

— Ну а ты? — Норик снова повернул голову.

— Я говорю: "Манты!" — И прекратил разговор. Еще чуть-чуть, и он угробил бы нас обоих. Поэтому я и говорю — сумбур. Не люблю так работать. За каким, спрашивается, хреном, писал я однажды о своих качествах? Чтобы в один прекрасный момент мне дали вонючий газовый пистолет, посадили в машину: мол, дернется водила, убей его.

— Тебе надо расслабиться. — Норик по себе знал, что за такими разговорами кроется крайнее возбуждение. Вскоре оно пройдет. Например, на Норика обрушивался небывалый аппетит, он глушил водку стаканами и не пьянел; притуплялись чувства, проходила дрожь, которая давала знать о себе спустя час или даже два после выполнения работы.

— Надо, — отозвался Андрей, прикуривая очередную сигарету. — Посидим вечерок в кафе, а, Норик?

— Не, — Оганесян покачал головой, — сегодня я занят.

— Ладно, попробую Белую Ногу сосватать. Кстати, ты не знаешь, его братан уехал в загранку?

— Нет еще, точно знаю. Завтра он играет последний матч. Белый приглашал, я говорю, завтра посмотрим.

— А меня не пригласил.

— Не бери в голову, еще надоест со своими просьбами, про судью десяток-другой раз вспомнит. Если что — пойдешь на игру?

— Я лучше в тир схожу. Не нравится мне баскетбол — бегают по площадке полтора десятка орясин за большим апельсином, руками машут… Из всех видов спорта мне нравятся только одиночные поединки.

Олег Шустов встретился с полковником Рожновым в половине одиннадцатого вечера возле кинотеатра "Огонек". До ночного сеанса оставалось полтора часа, молодежь оккупировала две трети столиков в огороженной площадке кинотеатра.

Рожнов глазами отыскал свободное место и первым шагнул за низкое ограждение, пренебрегая калиткой, которая, по несуразному замыслу оформителя, была двухметровой высоты. Шустов проследовал за начальником.

Оглядевшись, полковник одобрительно покивал головой: они уже второй раз встречаются на этом месте при минимуме публики.

Самолично прибыть в Юрьев Рожнова заставили не только дела, связанные с Валентиной Ширяевой. По-прежнему полным ходом шла подготовка к встрече с Мусой Калтыговым. Он не хотел срывать командира группы с места даже на четыре часа, три из которых Шустов провел бы в дороге, а час ушел бы на инструктаж.

В этом кафе не было официантов, все, что было в ассортименте, отпускалось непосредственно со стойки. Полковник взял инициативу на себя и вскоре вернулся на место с двумя пол-литровыми стаканами ледяной пепси-колы.

Визит Рожнова в Юрьев для Олега был неожиданностью. Он не спеша потягивал прохладительный напиток, ожидая объяснений.

— Через десять-двенадцать дней Калтыгов будет в Москве, — коротко сообщил полковник. — У него уже назначена встреча с Шамилем Минвалиевым.

Для Шустова эта фраза, ставшая началом разговора, означала, что его команде дают зеленый свет. Больше ничто не может препятствовать осуществлению силового акта. Разве что Калтыгов раздумает ночевать в гостинице и после разговора с Шамилем уберется на родину. А может быть, останется, чтобы отдохнуть в "зеленой зоне" Юрьева с ружьишком в руке.

При разработке операции было решено задействовать американские штурмовые винтовки "Кольт-5,56". В недалеком прошлом винтовки "Кольт" проходили испытания в специальных подразделениях США по программе Эй-си-ар. Они назывались винтовками, но были рассчитаны как на одиночные выстрелы, так и на непрерывный огонь. Кроме них, в арсенале команды Шустова был облегченный вариант винтовки М-16 для бесшумной стрельбы, насколько точно он помнил — четыре единицы, и еще несколько единиц иностранного производства, включая десантный вариант автомата Калашникова производства Югославии.

— Будете работать автоматами "Уивер", — неожиданно сообщил Рожнов, — пистолеты — "Зиг Про". Получишь пять опытных образцов.

— Когда? И почему опытных? — не понял Шустов.

Полковник устало махнул рукой, ему не хотелось тратить силы на пустые разговоры, объясняя, что с завода из Германии в Россию нелегально поступила партия опытных образцов пистолета под патрон "смит-вессон". Их нет ни на основном производстве, размещенном в Германии, ни в Америке, а криминальные структуры России уже вооружились ими. Ошеломляющая оперативность!

Не дождавшись ответа, Олег задал следующий вопрос:

— Почему ты решил поменять оружие?

— Если бы я один решал эти вопросы… — вздохнул Рожнов, посылая долгий взгляд на собеседника. — А оружие получишь непосредственно перед операцией, раньше нельзя.

Олег только сейчас заметил, что глаза полковника покраснели, веки заметно набухли. Он показался ему гораздо старше своих сорока шести. Шустов испытал к нему чувство жалости и даже пожалел о том, что в их недавнем разговоре имела место больная, наверное, для Рожнова тема. Он даже припомнил интонацию, которая с горечью прозвучала из уст начальника: "Ты стал меня недолюбливать. Это оттого, что я стал твоим начальником?"

Раньше у них были иные отношения, скорее приятельские, когда Рожнов посещал центр специальной подготовки ФСБ, в котором Олег работал инструктором. Оба оказались приятными собеседниками, нашли что-то общее; у каждого — по разводу, и на данном этапе ничего похожего на очередной брак не намечается.

Тогда после разговора с Рожновым Олега охватила тоска по дочке, и он, как в кино, долго стоял под дождем, глядя на освещенные окна своей квартиры, которая принадлежала сейчас его бывшей жене… Не по-осеннему крупный и холодный дождь хлестал его по щекам, ноги окоченели в пенной луже, а он все стоял и стоял, не решаясь подняться на этаж, пока в окнах не погас свет.

Его мыслей не коснулось, что в доме есть хозяин, которого дочка зовет папой. Он понял это только наутро, когда сжал руками гудевшую с похмелья голову.

И вот сейчас вспомнил все — и осенний дождь, и погасшие окна, и сразу же Михаила Рожнова, который стал его начальником.

Глупо все, несерьезно, это нервы и уставший мозг сеют раздоры, загоняя в состояние подавленности и не давая высунуть голову; руководят поступками, будто состоит человек только из нервов и посеревшего мозга. И вот эта несуразная смесь выслушивает сейчас рекомендации — каким оружием воспользоваться, чтобы, по выражению Андрея Яцкевича, проветрить чьи-то очередные мозги.

Глупо… Несерьезно… Потому что тех, кто скоро распрощается с жизнью, нельзя назвать людьми. На их совести столько преступлений, что очередь из автомата для них видится лишь милосердием.

Нет, это мысли не Шустова, а Белоногова, который, пару раз поговорив с Ширяевой, доконал своим милосердием, выраженным слюнявыми фразами. Иногда появлялось странное чувство, что Сергей вовсе не мягкотелый, просто снисходительно принимает ярлыки, навешиваемые ему товарищами.

На какой-то миг Олег почувствовал себя ровесником Михаила, а ведь разница в возрасте составляла одиннадцать лет.

Нет, не то настроение перед операцией. Расслабился, констатировал Олег. Действенного средства прийти в норму не существовало. Раньше можно было встретиться с командой, насладиться ворчливым голосом Андрея Яцкевича, заглянуть в бесстрастные глаза Тимофея Костерина, пообщаться с Серегой Белоноговым — молча, глядя друг другу в глаза. Сейчас — нет.

Олег встряхнулся, отгоняя прочь тоскливое настроение, от которого стало вдруг совестно. С долей опаски, еще ощущая в душе неустроенность, он посмотрел на собеседника, словно тот мог прочитать мысли замолчавшего надолго товарища.